Подведем итоги. Влияние Мильтона на Толкина бесспорно. Многие черты Мелькора-Моргота как толкиновского "дьявола" соответствуют не просто сатане христианской религиозной традиции (стремление к неограниченной власти в сочетании с безудержным нигилизмом вплоть до желания разрушить мир и моральное падение, влекущее за собой падение в силе, желание одновременно увлечь за собой и погубить других разумных существ), а именно мильтоновскому Сатане как художественному персонажу Мильтона. Подобно Сатане Мильтона, он предстает как монарх и полководец, ведущий против своих врагов вполне физическую войну, приверженец "Машины" и разрушительной техники, построивший в Аду предельно милитаризованное государство, проникший в "земной рай" (Эдем и Валинор соответственно) с помощью обмана и изменения личины, а также лично (а не через слугу-посредника) подтолкнувший к Падению разумных творений Бога.
Как и Сатана у Мильтона, Мелькор специфически тяготеет к "Внешней Тьме" как неупорядоченному Богом пространству и пользуется поддержкой обитающих там или призванных оттуда существ, причем и у Мильтона, и у Толкина тут на уровне эстетики прорывается практически языческий мифопоэтизм с противопоставлением Хаоса и Порядка. Образы падших ангелов из окружения Сатаны у Мильтона и падших майар из окружения Моргота у Толкина также перекликаются (особенно Вельзевул у Мильтона и Саурон у Толкина) и выделяются на фоне, например, довольно взаимозаменяемых падших ангелов из "Люцифера" Йоста ван ден Вондела, произведения, повлиявшего на сам "Потерянный Рай" и некоторые характерные черты Сатаны уже у Мильтона. Кроме того, мильтоновские образы используются Толкином и вне связи с сюжетом о Падении - см. про многие мотивы "Комоса", реализовавшиеся у Толкина, в предисловии.
И вместе с тем, при любви не только Толкина, но и Мильтона к античной и фольклорной ( = языческой) эстетике, который и Мильтон сполна отдал дань в том же "Комосе" (а отчасти - и в "Потерянном Рае", где Эдем сравнивается с садом Гесперид, Ева - с богинями и нимфами, и т.д. и т.п.), её моральная оценка неизменно диаметрально противоположна. Для Мильтона в конечном итоге всё языческое при восприятии всерьез, не в качестве метафоры - потенциально дьявольское. Особенно иллюстративно в этом отношении отчетливое соотнесение Мильтоном падших ангелов с языческими богами, Сатаны как их вождя - с Зевсом, главой олимпийского пантеона, а порожденных падшими ангелами гигантов - с героями и полубогами языческой мифологии.
Толкин, как ученый-германист и филолог неизбежно поддавшийся очарованию древних ( = языческих в основе своей) легенд, пытался (с переменным успехом) "христианизировать" влекущий его материал. Когда он в письме 45 пишет про
"северный дух", который, по его мнению, в Англии
"был освящен и христианизирован так рано" - он во многом выдает собственную мотивацию при работе над Легендариумом, достаточно взять соотнесение языческих богов с благими Валар, а их - с ангелами Бога. Однако это, с моей точки зрения, привело Толкина к куда бОльшим творческим проблемам, чем его коллегу-пуританина - хотя, с другой стороны, именно это сделало толкиновскую вселенную интересной и неоднозначной (в хорошем смысле) в плане оценки результата, и потому я однозначно предпочитаю (с литературной - и не только - точки зрения) творчество Толкина "Потерянному Раю" Мильтона, при всем таланте последнего.
Сравним, например, невероятно харизматичного Сатану Мильтона и отвратительного (более того - нередко вовсе смешного; Толкин проделал грандиозную работу по деромантизации образа дьявола) со всех сторон Моргота. Почему мильтоновский Сатана столь привлекателен? Не потому, как думают некоторые, что революционер-Мильтон "подсознательно сочувствовал" революционеру-Сатане[1] - напротив. Мильтон абсолютно сознательно сделал Сатану, падших ангелов и произошедших от них гигантов, погибших в водах Потопа, воплощением такого качества языческого героя (столь привлекательного для современного секулярного читателя), как хюбрис (впрочем, хюбрис в образе падших ангелов присутствовал ещё у Йоста ван ден Вондела[2] в "Люцифере" - хотя, бесспорно, мильтоновский Сатана несравненно более эстетически сильный образ; кроме того, у ван ден Вондела причиной падения Люцифера становится не столько гордыня сама по себе, сколько зависть падших ангелов к человеку, в то время как у Сатаны - чистая гордыня, желание испытать высшую силу в лице Бога само по себе), которое для пуританина Мильтона не могло быть ничем иным, кроме сатанинской гордыни, ведь хюбрис как вызов высшей силе при доведении данной концепции до логического конца в христианском контексте угрожает власти и авторитету Бога.
Отношение Толкина к хюбрису было гораздо более сложным и противоречивым - и ввиду его интереса к языческому наследию, и, возможно (хотя тут мы уже становимся на шаткую почву спекуляций), ввиду принадлежности его самого к гонимому, нонконформистскому меньшинству (католикам)[3]. Многие импонирующие Толкину народы (нолдор и нуменорцы) и персонажи (Феанор и его потомки, Турин Турамбар) являются носителями хюбриса, причем направленного не только на Моргота, но и на Валар, и этот хюбрис становится источником как подвигов, так и ошибок и злодеяний. Тут, в принципе, можно вспомнить современного Толкину христианского мыслителя Алексея Лосева (тоже человека предельно консервативных взглядов, тоже враждебного техническому прогрессу и тоже профессионально занимавшегося в том же языческим наследием) с его концепцией "обратной стороны титанизма"[4] - хотя, конечно, сравнительно с деятелями Ренессанса герои Толкина сильно облагорожены.
С другой стороны, нельзя не заметить, что в главном - взаимоотношениях с Богом - для Толкина хюбрис недопустим и имеет несравненно более плачевные последствия (Хильдориэн, Нуменор), чем даже хюбрис в отношении Валар (при том, что от Валар и эльфы, и даже некоторые люди видели немало хорошего, а Эру с Эрухини после Хильдориэна не взаимодействует напрямую вообще никак). Вообще именно наиболее "монотеистические" эпизоды истории Средиземья сопровождаются грандиозным "повышением ставок", где малейшая ошибка может иметь стократ более губительные последствия, чем ошибка во взаимоотношениях с Валар - достаточно вспомнить, что из нолдор наиболее плачевной была судьба именно Феанора и его сыновей, принесших именем Эру кощунственную, по мысли автора, Клятву, и так и не сумевших освободиться от неё до самого конца (тот же Феанор заточен в Мандосе до скончания времен), в то время как другие нолдор были прощены и в конечном итоге вернулись в Валинор.
И, тем не менее, из-за принципиальной разницы в эстетике вымышленный мир Толкина в определенном смысле превращается в антитезу мильтоновского "Потерянного Рая". Мильтон закономерно рисует Сатану в русле христианской традиции как одержимого безудержной гордыней - он поднимает восстание исключительно для того, чтобы испытать заведомо превосходящую силу в лице Бога. Проблема в том, что Бог у Мильтона невольно получился не менее одержимым гордыней (пусть в религии применение термина "гордыня" к объекту поклонения и не практикуется), поскольку он, по его собственным словам, специально допустил бунт Сатаны исключительно для того, чтобы Сын мог продемонстрировать свое могущество, его блистательно усмирив:
Два дня прошли,
Но третий - Твой! Тебе определил
Я этот день, терпел до сей поры,
Чтоб слава окончания борьбы
Твоя была; побоищу предел
Единый Ты возможешь положить:
Такую благость и такую мощь
Я влил в Тебя, что Небеса и Ад
Признают несравненное Твое
Могущество. Я этот гнусный бунт
Направил так, чтоб Ты Себя явил
Наследником достойным и Царем
Помазанным, по праву и заслугам.
Two dayes are therefore past, the third is thine;
For thee I have ordain'd it, and thus farr
Have sufferd, that the Glorie may be thine
Of ending this great Warr, since none but Thou
Can end it. Into thee such Vertue and Grace
Immense I have transfus'd, that all may know
In Heav'n and Hell thy Power above compare,
And this perverse Commotion governd thus,
To manifest thee worthiest to be Heir
Of all things, to be Heir and to be King
By Sacred Unction, thy deserved right.
Дальнейшая его борьба с Сатаной вызвана, в сущности, той же мотивацией. Мильтоновского Бога, самоутверждающегося посредством безудержного насилия над заведомо слабейшим и неспособным его победить противником, напоминающего человека, получающего удовольствие от убийства насекомых, при сравнении его образа с образами персонажей "Сильмариллиона", безусловно, трудно соотнести с кем бы то ни было, кроме Моргота Бауглира с его практиками вроде сооружение гигантского холма из тел убитых врагов по случаю победы. Насколько замечал подобное соотнесение сам Толкин - вопрос, боюсь, практически неразрешимый, хотя, конечно, эпизод, где Саурон в Нуменоре проповедует учение о Тьме, из которой Мелькор, выдаваемый им за Бога, может творить новые миры, подозрительно напоминает выпад в адрес Мильтона.
Проблема в том, что если образ сил зла Толкину удался на славу (а ключевой злодей сеттинга, если брать его образ без читательских модификаций, не вызывает желания его оправдать), то с образом сил добра (сверхъестественных) у него возникли определенные проблемы, хотя и не настолько тяжелые, как у Мильтона. То же наказание Валар для нолдор за Альквалондэ с моей точки зрения: 1) откровенно несообразно преступлению, 2) затрагивает посторонних и непричастных к преступлению, причем это решение смотрелось вполне себе уместно (поскольку заявленное там соответствовало сути) в исполнении Валар из "Книги Утраченных Сказаний" (облагороженной версии языческих богов), но в исполнении Валар как заявленных Божьих наместников оно выглядит уже куда более сомнительно. Вообще эволюция образа Валар у Толкина по мере их "монотеизации" - эволюция, замечу, во многом не в лучшую сторону, при возрастании заявленной благостности - тема для отдельного исследования.
Более того, единственный раз, когда Толкин попытался изобразить свое представление о Боге (Эру), полноценно поместив его в произведение в качестве действующего персонажа, результат ("Легенда Аданэль") оказался не то чтобы самым лучшим, поскольку Эру в созданном им сюжете выглядит не слишком привлекательно - он не может полноценно предупредить людей Хильдориэна о угрожающей им опасности (отделываясь крайне бесформенными и неопределенными советами), но при этом на первую же их серьезную ошибку, произошедшую в силу откровенно внешнего давления, реагирует по принципу "я вас накажу и больше не буду с вами общаться". Другой вопрос, что лично я считаю (тут я как атеист, вполне возможно, пристрастен, но, в конце концов, в этом вопросе беспристрастная позиция, боюсь, попросту невозможна), что создание привлекательного образа Бога в силу целого комплекса причин затруднительно, и опыт Толкина не более (а то и менее) неудачен, чем опыт многих других авторов.
[1] Тем более что Сатана у Мильтона, строго говоря, как раз революционером не является - устройство Ада зеркально копирует, в том числе в отношении иерархии, Небеса. Согласование Сатаной своих решений со своими приверженцами отражает вполне феодальные в основе своей реалии (король и его государственный совет).
[2] Ср. с образом Сатаны у Мильтона следующую речь заглавного героя "Люцифера":
Ни лютая беда
Не устрашит меня, ни всех проклятий сила;
Презрев опасности, мы вознесем ветрила.
Иль я верну права, иль, ежели паду,
Не посрамлю свою корону и звезду.
Иль мощный скипетр наш - не верная защита?
Иль не тьмотысячна стоит за нами свита?
Пусть сгинем - нас повьет невянуща хвала.
Достойней властелин ничтожного села,
Чем Неба властелин второй, иль даже мене.
Теперь сомненья нет во мне ни малой тени.
[3] Интересно, что Толкин сравнивал нуменорцев, своих любимых героев, в плане их религиозных взглядов с... иудеями или пуританами, антагонистичным католикам, но столь же гонимом англиканской государственной церковью религиозным меньшинством. И Верные Нуменора, бегущие от Людей Короля в колонии (будущие Арнор и Гондор), напоминают в этом уже не английских католиков, а пуритан. Бесспорно, пуританство было для него заблуждением, но он мог уважать пуритан за принципиальность.
[4] http://psylib.org.ua/books/lose010/txt05.htm
