Дракон и маленькая мышка

- Почему вы думаете, что я на это соглашусь? – голос Мило звучал, ух, ты, как суровенько. Лицо злое, яростный взгляд, так неожиданно подходивший его голубым глазам, насквозь прожигал. А уж кривая улыбка-то какая вышла! Ничего подобного никогда не видел на его губах! Жаль, нельзя сохранить этот взгляд, губы, сдвинутые брови, оформить в рамочку, носить у сердца. Губернатор Курокава подманил машинально качнувшегося (но удержавшегося!) на этот жест парня. Тонкие губы коснулись мочки уха, и Мило Некоянаги понял, что проиграл. - Это ты мне скажи, ангел мой. ------------ - Или ты мне отдашься на глазах своего друга, или я разделаю его - на твоих. Разрешу даже поучаствовать в процессе. Да что уж там, главную роль уступлю. А, Мило? Испепеляющий огонь в глазах погас. С лица Мило словно стек весь цвет, он замер, пойманный услышанным в липкий капкан. Многочисленные алые пятна на белом плаще делали его кожу еще бледнее. Как же хорошо на такой коже смотрятся розовые отпечатки рта! Губернатор Курокава щелкнул протезом, вгоняя не идеально сидящую кисть в паз. Остальное было идеальным – и бледное личико Мило, и свежая рубашка поверх бинтов, ароматная горечь табака, но слезы, перечеркивающие закушенную губу, капающие с острого вздернутого подбородка – лучше всего. Ради таких совершенных экспозиций, оплаченных не столько деньгами, сколько хитростью, силой, временем и умом, стоило жить. - Солнышко встанет, оба сможете последовать за Ржавым Ветром на волю вольную. – Курокава улыбался без улыбки в сторону стены из стекла, куда Мило не смел смотреть. – Если мы с тобой увлечемся, он тебя на руках унесет. Ну, или ты его. Все, что от него останется, упакую. Хочешь в коллекцию еще колбу … грибных образцов? - Не надо. Голос маленького отважного Мило наконец-то звучал, как ему и подобает. Как голос послушного молодого человека. С различаемой ноткой ужаса. Оу, мурашки по коже побежали, мурашки. - Не трогайте Биско. - А. Если ты меня убьешь, или, допустим, себя, то его все равно до смерти запытают. - Я вас понял, губернатор Курокава. - Ох, Мило. Моя ж ты прелесть. И споры грибов этих, как их там, тоже. Всего лишь за деньги получаешь изумительный театр живых марионеток, хочешь, в сознании, хочешь зомбибоев. Послушных, или парализованных. На свой вкус. Под настроение. Загляни внутрь себя, увидь картину полностью, добавь щепотку невидимой пудры, останется лишь расставить фигурки на разметку и игра начнется. Но Мило! Особенный цветок. Его изящный уникальный артефакт. Мило заслуживает выбора. Если бы он предпочел забвение, отказался от воли, губернатор Курокава испытал бы глубочайшее разочарование, но Мило его и тут не подвел. Он потряс челкой в ответ на предложенную дозу. Удержаться от улыбки не было возможности. Даже такой диковинный зверь как Некоянаги Мило поддавался дрессировке. Мило запретил себе плакать, нарушив запрет немедленно. Если бы Курокава был груб, было бы проще. Будь он нетерпелив, жесток… Если бы ударил! Мило все бы отдал за удар и боль, за унижения, которые можно перетерпеть, передышать, ведь там рядом Биско, это все ради Биско. Но прикосновение к щеке оказалось теплым, аккуратным, полным трепетной любви. Живая ладонь огладила кожу, избегая ссадин, и так захотелось потянуться за ней, за обещанной нежностью, за лаской, сдаться уже, наконец, сколько же можно испытывать боль и страх? Мило застонал, ненавидя себя за эти мысли. Он ненавидел, а губернатор Курокава его за это же обожал. Распятый прикованный Биско кричал. Разбитые гоглы, все в крови, сползли на шею. Он дергал руками, грозя вывернуть их из суставов, рвал плоть в металлических браслетах, выл, бился. Гремели цепи, оглушая. - Убью! Убью тебя, урод! Мило! Не надо, Мило! Через стекло не доносилось ни звука. Растрепанный Мило в его сторону не смотрел. Зато взгляд Курокавы заново вырывал мясо из его тела. Снова, снова. Обвиснув на цепях, Биско прошептал - Мило, пожалуйста, не надо…, - и даже сам своих слов не услышал. Каждый поцелуй на коже ощущался раскаленным клеймом. Но тянуться самому к губам до того, как они ему напомнят, что он все делает добровольно и может перестать в любую минуту, хуже клейма. Отвратительно и гадко, что он чувствует нервический восторг, когда Курокава проникает языком в его рот, что от его ласки ноги подгибаются, и нет сил врать себе, что это недосып, голод, усталость. Нет, правда в том, что губернатор Курокава умеет обращаться с телом Мило Некоянаги безупречно, и это умение не упало на него с неба. Мило сам вручал ему ключи от себя, дарил плоть допустимыми кусочками, пока Курокава не собрал себе его целиком. Внезапные эмоциональные поцелуи Биско Мило смущали. То, что с ним делал губернатор, рассекало последний год, выкидывая лишнее, оставляя лишь острые фрагменты их, не то чтоб редких, встреч, и Мило казалось, что всю свою жизнь он провел в когтях беспощадно ласкового зверя, разрывающего его душу на куски, пока тело билось в экстазе удовольствия. Ложь, ложь, ложь, что ему было неприятно. Потом – да. Но что-то было в опасной игре, заходящей все дальше. И уж, конечно, в умелых руках губернатора было все остальное. Каждый раз, когда Мило удовлетворял смешным (на самом деле, жутким) просьбам и утолял почти невинные (стопроцентный грех!) причуды губернатора Курокавы, он верил, что оно того стоит. Жизнь еще одного ребенка, оплата еще одного счета, еще один образец, еще одна попытка сотворить вакцину – ну, оно же стоило небольшого усилия с его стороны, стоило же! И Мило учился не вздрагивать, когда губернатор звал его «мой милый», заставлял себя выдерживать насмешливый взгляд, игривый тон, убирал руки с лица, терпел руки на волосах, пальцы на губах, губы на губах, а потом… Сейчас тупым казалось пытаться вспомнить, когда Мило понял, что черта, так старательно им соблюдаемая, внезапно растаяла далеко за спиной. Когда сквозь стекла очков губернатор Курокава поделился вниманием с каплей пота на его виске и будничным тоном велел раздеться? Нет, он, конечно, сказал – Да, вы правы, тут душновато. Не стесняйтесь, доктор, дорогой. – Отдал четкий приказ дружелюбным голосом и одарил еще дозой внимания, на этот раз - негнущиеся пальцы Мило, перемещавшиеся от пуговицы к пуговице вешками до гильотины, все медленнее, ведь петли становились все туже. Петля. Потом Курокава помогал ему одеваться, оберегая тело от излишнего трения о ткань, прижимался сзади, обхватив руками, дышал в шею. И Мило откинул голову ему на плечо, позволяя себе одну секунду передышки. Всего одну. И больше никто никогда не громил «клинику доктора Панды», ведь, если в уравнение вписан губернатор Курокава, то считать больше нечего. Или, когда губернатор позволил себе изумленное – В самом деле? Вы так пылко просите, дорогой мой, уж, кажется, дальше только на колени встать! Мило встал на колени. Все, что произошло потом, он забыть не смог, как ни старался. Пальцы в волосах, которые он больше не скидывал, четыре нежных, четыре механически равнодушных. Точки, куда на его лбу упирались большие пальцы – горячую и холодную. То, что губернатор Курокава рассмеялся в процессе. Как потом вылизывал его рот в утешающем и пошлом поцелуе. Как укачивал, устроив на раздвинутых коленях. Как хозяйски руки оглаживали тело. То, как он выдал Мило стопку документов, заполненных, подписанных, разрешающих все его проблемы на две недели. Две недели он лечил тех, кто не мог оплатить его услуги, бесплатно. Он расплатился за них. Оно же стоило того? Однажды губернатор был не в духе. Даже не пытался жадную жестокость замаскировать игривым тоном. «Или поместится, или выберите другой способ убедить меня, что настроены серьезно». Только однажды. Потом пришли столичные инженеры, не местные наймиты, провели новую проводку в клинику, сменили старый бойлер, поставили кондиционер, про оплату не упоминали. Мило принял извинения. Потому что заболела Пау, кондиционер, фильтрующий воздух от ржавчины, не был той услугой, что можно гордо швырнуть в лицо. Да и от гордости оставалось не много. Собственно, ничто из того, что предлагал губернатор Курокава, не было блажью. Всегда на другой чаше весов находились живые люди, а значит, оно того стоило. Наверное, да. Если, наглаживая ледяной столб самопожертвования и решимости, занозу под ноготь не вогнать. Губернатор Курокава не насиловал, ничего невыполнимого не требовал, а каждый «шаг навстречу» оплачивал втрое. Однажды вечером Мило просто осознал, что за привычной долбежкой «все не зря, оно того стоит», промелькнуло «очень приятно». И он даже не испугался. Зато сейчас Мило не смотрел в сторону стены из стекла в страхе встретить взгляд Биско. Биско никогда не сказал бы – Стоило. Никогда бы не позволил рассматривать Мило как «стоимость». Не поверил бы в самые подробные убеждения. Прости, Биско, прости за то, что тебе придется смотреть. Прости, что мне снова понравится. Из-под припухших век опять потекли слезы. Курокава стирал их кончиками пальцев, смешивал с пылью, с кровью, рисовал на щеках своего Мило Некоянаги невольные узоры. От любви к привычным контурам, к рельефу острых скул, огромным глазницам он пьянел, как от вина. Плевать ему было на Биско, не для Ржавоеда он старался. Внимания достойны были только умелые тонкие пальцы, прозрачная кожа и пятно, превращающее половину кукольного личика доктора в маску марди-гра с пушистыми ресницами. Курокава уткнулся Мило в макушку, отмечая, что от доктора пахло иначе, чем всегда. Легкий спиртовой запах дезинфектанта перебивала теперь горчащая вонь пороха, грибного праха, пыли. Ржавоед портил его сокровище, огрубил, затупил, присвоил. И Курокаву затошнило от ненависти. Кто другой сказал бы – если не убил сразу, то гордый опасный противник с личным поводом для ненависти заслужил второй шанс. Пометить, отпустить, и жизнь со знанием, что на тебя ведется охота, обещает стать интересной. Что еще в этом сраном городе взбудоражит кровь? Но Курокава баюкал в ладонях заплаканное лицо Мило, покрывая поцелуями мокрые щеки, и спрашивал себя, если его нежный ангел кончит, увидев, что его напарника разрезают на куски, громко ли он закричит? Проверить это было бы делом элементарным, но ломать игрушку так сразу, не казалось ему правильным. Внутри своей головы, губернатор никогда не называл Мило Некоянаги – игрушкой. Что бы Биско не придумывал себе, ни хрена он не понимал. Но и не называя, ломать Мило Курокава не собирался. Вот Биско – очень даже. Ненависть заглушила даже игру в обещание сохранить Биско жизнь. Он сдохнет, а Мило останется и со временем будет в порядке. Как Курокава постоянно говорил, Мило Некоянаги не место в трущобах. При мысли, а где тогда место, представлялись пышные подушки, ленивое позднее вставание, шелковое белье, вино на серебряном подносе и тяжелые украшения. Синяки под глазами «доктора Панды» не должны были быть вызваны недосыпом и изнурительной работой. Биско Ржавоед не заслужил обладать золотом, только кровавой ржавчиной. Пусть подавится. Биско сорвал голос, он содрал себе горло и руки, все казалось, кровоточило огнем, но, когда он снова встретился глазами с Курокавой, внутри него появился раскол, куда проник ледяной холод. Его полный ненависти взгляд наткнулся на стену безжизненного отчуждения. Курокава не выглядел торжествующим, не излучал победу. Он стал старше, казался почти стариком. Его руки на теле Мило смотрелись скрюченными когтями чудовища. Биско смотрел на белые плечи и длинные ноги, на сброшенный плащ, чувствуя, что обессилел от ярости и холод распространяется внутри него, проникая к сердцу. Нет. Он не мог умереть, зная, что оставляет Мило судьбе, хуже смерти. - Хуже? Хуже смерти? – произнес в его голове (или в динамике?) гнусавый голос Курокавы. - Вы только встретились, Ржавоед, а мы с милым доктором Некоянаги имеем давнюю историю знакомства. Тесного сотрудничества. Все у нас снова будет славненько. Бывай. Биско из последних сил тряхнул головой, выгоняя галлюцинацию. Стены плыли, стекло мутнело, затягиваясь серебром и белыми звездами. Что-то необратимо становилось не так. А у губернатора Курокавы все наконец-то организовалось, как надо.