Недопонимание и откровение

      Эйден, будучи Пилигримом, побывал во многих переделках, он справедливо считал, что знает, что такое боль, и может переносить её с достоинством. Однажды он оступился на скользком камне и сломал ногу в двух местах, и был втайне горд тем, что даже не пискнул, пока Спайк вытаскивал его с того гребанного уступа. Как оказалось, Эйден был не прав. Настоящую боль он познал только сейчас, когда его сердце вырвали и выбросили с этой чертовой крыши. Он мог только сломлено и безвольно разевать рот в немом крике и смотреть. Смотреть, как Хакон обнимает женщину из базарных (Соня? Сабрина? Одним словом, стерва), поглаживает ее талию, целует ее, гладит по волосам, спускается по спине и собственнически сжимает ягодицы. А стерва-с-Базара бесстыдно прижимается к нему, запускает свои липкие пальцы в его волосы и прикасается к его щеке губами. Когда Хакон стянул ее футболку через голову, обнажив ее спину, Эйден не выдержал и убежал, не в силах больше смотреть на него такого.       Мужчина был там с ней, а не с ним. Как он мог так поступить? А, собственно, с чего Эйден вообще решил, что имеет на Хакона какие-то права, мечтать даже начал о чем-то, придурок? Может, из-за его мягкого «малыш, ты там живой?» по утрам? Или его теплой улыбки, адресованной только ему, того, как мужчина ласково ерошил его волосы, а Эйден щерился и выглядел, как разъяренный еж, то есть до смешного очаровательно. Из-за их флирта на грани фола и того, как Эйден научился с придыханием говорить «Ха-кон». Как бы там ни было, парень ошибался, и на его разбитое сердце всего клея в мире теперь не хватит.       Эйден не стал уходить далеко, уселся на ближнюю к Базару крышу, свесил ноги с краю, и впервые в жизни захотел жалко, по-детски расплакаться, но у него никак не выходило. У него даже не выходило злиться на Хакона. В конце концов, мужчина ничего не обещал ему, он сам себе все придумал, а раз так, то глупо было плакать. Хотя огромная по своим масштабам обида все равно душила мальчишку, а Эйден не знал, как теперь быть. Поэтому он поднял маленький камушек и запустил его в стоящего внизу, раскачивающегося из стороны в сторону, кусаку. - Вот ты где прячешься, малыш! Я тебя уже обыскался, - Хакон подошел совершенно бесшумно, и парень не подпрыгнул на месте от испуга только чудом. Мужчина попытался положить руку на плечо Эйдену, но тот досадливо отдернул его. - Эй, ты чего, малыш? – Пилигрим только отвернулся и кинул в кусаку другой камушек. - Эйден? Ты чего? Что-то случилось? Обидел кто? – Хакон совсем перестал понимать, что происходит с его другом. - Я все знаю, Хакон! Можешь не оправдываться! – Парень наконец-то подал голос.       У мужчины внутри будто все оборвалось, он устало сел рядом с пилигримом и тяжело вздохнул. - Блядь, Эйден, прости меня, прошу. Я не знал, кто ты такой сначала, а когда узнал было уже поздно. Блядь, Вальц бы убил меня, если бы я этого не сделал, я не мог поступить иначе. Пожалуйста, верь мне, я не хотел обманывать тебя!       С каждым новым словом лицо Эйдена все больше вытягивалось, и мужчина начал подозревать, что, кажется, понял его не так. - Что ты, блядь, такое несешь, Хакон?! – пилигрим вскочил на ноги и начал в ярости расхаживать по крыше. – Ты работаешь на Вальца? На Вальца?! - Ты же сказал, что все знаешь… - Только и мог пролепетать мужчина, глядя на нервно шагающего взад-вперед мальчишку. - Я имел в виду ту стерву-с-Базара, с которой ты только что обжимался! - Блядь! Что?! Ты увидел меня с женщиной и устроил сцену ревности? - А ты на Вальца работал все это время! Ты знаешь, что он с нами делал!       Хакон тоже поднялся на ноги, с затаенной болью посмотрел прямо в глаза Эйдену, удержал его за подбородок, чтобы тот не смог отвернуться, и совершенно серьезно попросил: - Прошу, малыш, прости. Самое меньшее, что я хотел, - это обманывать тебя. Пожалуйста, поверь.       Эйден устало тряхнул головой, высвобождаясь из не очень крепкой хватки: - Знаешь, Ха-кон, - опять с придыханием, - кажется, у меня мозг отключился, но я прощу тебя, если поцелуешь меня. - Малыш, если ты меня простишь, то я тебя не только поцелую.