Надо выбирать между тем,
к чему привык,
и тем, к чему тянет.
Пауло Коэльо
***
– Я курить хочу, – устало выдыхаешь ты, бездумно подпирая голову рукой. Шея, как и все тело, ужасно затекла из-за длительного нахождения в одной позе. В просторной светлой комнате прохладно, и по твоей коже бегут мурашки, но ты терпишь.
До тех пор, пока справа от тебя не раздаётся недовольное ворчание Жана.
Сам виноват. Он учится на факультете живописи в одном из самых знаменитых университетов вашей страны, а тебя знает достаточно давно, чтобы путем непродолжительных уговоров добиться согласия на многочасовое позирование для своего очередного, но такого важного проекта. Кирштейн сосредоточенно всматривается в холст перед собой и снова цокает языком. Тебе не нравится, когда он так делает, хотя залегшая между тонких бровей морщинка едва ли может вызывать раздражение. В твоей груди что-то трепещет, когда Жан переводит взгляд светло-карих глаз на тебя.
– Может, перестанешь уже соваться из стороны в сторону? – спрашивает он, критичным взглядом осматривая твою застывшую фигуру.
Ты расположилась полулежа, повернувшись спиной и правой стороной профиля к Жану, на небольшой тахте, обитой однотонным синим флоком . Часы монотонно отсчитывают минуты, а твоя поясница невыносимо ноет. Вокруг тебя с десяток подушек разных цветов и размеров. Так сильно хочется встать или хотя бы пересесть на другую сторону, подложив под голову одну из них. Игнорируя протесты Кирштейна, ты все-таки тянешься левой рукой до пачки с никотиновой отравой и с довольной ухмылкой извлекаешь оттуда одну сигарету.
– Ты мне по гроб жизни должен будешь, так что прекращай бубнить, – хмыкаешь ты и делаешь первую затяжку, практически со священным трепетом прикрывая глаза. Приятная горечь приносит нужное расслабление.
Когда первая волна наслаждения откатывает, а ты медленно выдыхаешь густой дым перед собой, становится легче. Ловишь все ещё недовольный взгляд Жана и делаешь вторую тягу. Все эти лишние телодвижения не входили в его планы, и композиция начала незамедлительно разрушаться прямо на глазах. Сколько лет вы знакомы? Он все ещё не смирился с твоим упрямством и откровенными насмешками в его сторону, но, вместе с тем, больше не представлял свою жизнь без твоего участия в ней. Он смотрит на твои обнажённые острые плечи и хрупкую шею, а затем сглатывает и возвращается к прежнему занятию.
Ты честно признаешься себе, что считаешь Кирштейна привлекательным. Позади годы вашего общения, первых робких признаний в симпатии, а затем откаты ваших отношений к самому их старту. Никто из вас точно не знал причину сложностей, и, может, вам просто нравилась эта игра в недосягаемость: признаться, поцеловать, оставить парочку засосов на тонкой коже изгиба шеи, а наутро сделать вид, что дружба, в прямом своём понятии, не рушится на ваших глазах. Он стал твоей своеобразной
болезнью привычкой. Как клубы густого сизого дыма, выдыхаемого тобой для расслабления мозга.
Жан, не растеряв и капли своей прекрасной задумчивости, достаёт из кармана свободных спортивных штанов пачку сигарет и делает вид, что не замечает хитрую улыбку, промелькнувшую на твоих губах. Вот значит как, ему пришлось капитулировать. Ты внимательно наблюдаешь за уверенными движениями тонких, таких идеальных, пальцев, когда он подкуривает, и невольно вспоминаешь,
что именно он умеет делать ими. Высохшие краски на пальцах Кирштейна тоже выглядят неправдоподобно правильно. Вздыхаешь и со стоном наконец-то переворачиваешься на уставшую спину.
Так хорошо.
– Ты всегда все разрушаешь, паршивка, – без злости в голосе произносит он и окончательно отрывается от созерцания твоего изображения на его холсте. Трёт ладонью глаза, а затем проводит пятерней по копне светлых пепельно-каштановых волос.
В его рабочем помещении очень пусто, но на фоне со старого проигрывателя для вас звучит приятный мужской тенор. Ничто не приносит большего вдохновения, чем софт-рок и кантри, оживающие от соприкосновения залежавшейся пластинки с иглой допотопного Маранца . Ты хмуришься, но мысленно соглашаешься с тем, что находишься в более выгодном положении. И правда, тебе ведь не приходится гнуть спину, сидя на твёрдом табурете. С блаженством растягиваешься на мягких подушках.
– Возможно, потому что мы с тобой никогда не договариваемся об оплате труда, – отвечаешь ты и снова затягиваешься. – Ну, знаешь, благодарность за мою работу и всё такое.
Кирштейн мягко улыбается. Когда он так делает, во внешних уголках его глаз собираются тонкие морщинки, и обычно он отводит взгляд. Но сейчас он смотрит на тебя прямо с озорным блеском, скачущим в янтарной радужке.
– Боюсь, тебе так понравится, что потом под дулом пистолета ты с меня слезть откажешься.
Ты замираешь, до конца не понимая, правильно ли расслышала слова Жана или это возбужденная фантазия решила сыграть злую шутку. Медленно тянешься к полупустой пепельнице, вместе с тем придумывая какой-нибудь остроумный ответ, но на ум приходят одни только непристойности. Сдержать улыбку не удаётся, и ты отвечаешь:
– Шёл бы ты на хрен, Кирштейн.
Ты снова не уверена, правильно ли расслышала ответ на свое заманчивое предложение, но до тебя доносится фраза, небрежно брошенная тихим голосом:
– Честно говоря, я предпочёл бы, чтобы это сделала ты.
Молчание между вами практически невесомое, но искры летают такие, что дышать становится невыносимо. Ты смеёшься, заливисто, закидывая голову назад и подтягивая колени под себя. Не замечаешь, как благодаря этим движениям задирается платье, обнажая ноги до середины бедра. Не видишь, что Жан смотрит на тебя, как заколдованный. В этот момент он абсолютно уверен, что влюблен.
Всё ещё посмеиваясь, ты поворачиваешься лицом к нему и поджимаешь губы. Коллапс в том, что с этой сигаретой в руках, в этих свободных серых штанах и такой же потрепанной футболке, с этим беспорядком на голове, чертовщинкой в глазах и волшебной улыбкой на прекрасном лице Жан занимал не свое место. Это
его должны рисовать.
Им должны восторгаться. В
нем находить предмет вдохновения. Ты думала об этом не потому, что любила его, а потому что Кирштейн действительно стал бы идеальным натурщиком. У него правильные черты лица, в которых невооружённым взглядом можно разглядеть свой неповторимый шарм, и красивое тело: не худощавое, а в меру подтянутое. В принципе, он весь казался тебе живым воплощением слова
эстетика.
– Что ты так смотришь? – наконец-то он прерывает тишину между вами, вместе с тем отвлекает тебя от рассматривания себя. Когда Жан делает тягу, скулы на его вытянутом лице заостряются. Ты прерывисто выдыхаешь.
– Ты красивый, – говоришь прямо. Кирштейн чем-то смущенный, улыбается и опускает взгляд, но ты абсолютно уверена, что эта реакция вызвана не только твоими словами.
Он вздыхает, когда поднимается со своего места, и подходит к тебе. Забирает дотлевающую сигарету, зажатую между твоими хрупкими пальцами, и тушит её в пепельнице. Туда же отправляется и его окурок, но Жан не спешит вернуться к прежнему занятию.
На несколько секунд он задумывается о том, какие неоднозначные отношения между вами. По правде говоря, все только кажется настолько сложным, ведь каждый из вас давно пообещал быть верным другому, а невинные игры лишь добавляли пикантности в некоторые моменты вашей совместной истории. Вы не признавались друг другу в чувствах никогда прежде.
Это было сложно.
– Думаю, нам пора продолжить, – говорит Кирштейн, рукой похлопывая тебя по бедру, тем самым намекая, чтобы ты повернулась и легла как прежде. Он нависает над тобой и терпеливо ждёт.
Ты усмехаешься и хитро прищуриваешься.
– Я хочу поцеловать тебя.
– Что?.. – Жан выглядит сбитым с толку, и ты не даёшь ему закончить свой вопрос, губами сминая невысказанное в быстром поцелуе. Руки ныряют в мягкие волосы Жана, слабо сжимая длинные пряди в кулаках.
Это занятие кажется тебе
намного интереснее того, чем вам пришлось заниматься предыдущие несколько часов. Ты наконец-то чувствуешь себя уверенной в том, что поступаешь правильно, когда Жан увлечённо отвечает на неожиданный поцелуй, а его руки решительно ныряют под твоё платье.
Это именно то, что тебе всегда больше всего нравилось в Кирштейне: его прямолинейность и абсолютная уверенность в своих действиях. Между вами никогда не было стен. Его руки скользят под невесомой тканью твоего платья, пока поцелуи бессовестно крадут твоё прерывистое дыхание. Он всем своим телом вжимает тебя в мягкие подушки, зубами кусает твои губы, пальцами сжимает нежную кожу на бёдрах.
Глаза у Жана безумно блестят, когда он отодвигается от тебя, и ты удивлённо охаешь, словно не ожидала такого эффекта от поцелуя. Комната больше не кажется такой прохладной – тебе становится нечем дышать, жарко. Кирштейн облизывается, жадно наблюдая за тобой. Твоя реакция на его поцелуи, прикосновения всегда казалась ему забавной.
– Ну вот, – тихо говорит он, – ты снова все разрушила.
– Я старалась, – выдыхаешь ты и под пристальным наблюдением принимаешь прежнюю позу, давая добро на продолжение вашей работы, хотя внутри тебя все кипит и полыхает, требуя больше внимания и прикосновений Жана.
Он тоже не готов остановиться на такой ноте, так что быстро прижимается губами к твоему затылку и перемещается ниже вдоль позвоночника, оставляя влажную дорожку поцелуев. Места, куда он прикасается, горят огнём, ты не можешь держать под контролем мелкую дрожь во всем теле. Кирштейн, как никто другой, знает твои слабые места: кусает тонкую кожу шеи, всасывая её короткими поцелуями, а затем зализывает маленькие раны издевательски медленными движениями языка. Ты хочешь взвыть, но вместо того поддаёшься и склоняешь голову в сторону, предоставляя больше пространства для его изощрений.
В какой-то момент сил больше не остаётся, и ты сдавлено стонешь, переворачиваясь на спину, чтобы сразу поймать губы Жана своими. Прикусываешь его нижнюю губу зубами и тянешь на себя, а через мгновение отпускаешь с влажным звуком. Чувствуешь его дыхание на своём лице: оно скользит по прикрытым глазам и скулам, концентрируясь в одной точке – ямке на твоей правой щеке. Ты улыбаешься, когда чувствуешь нежное прикосновение к своему недостатку.
Кирштейн называет это
особенностью.
Тянешься руками к краям его футболки и замечаешь, каким хитрым взглядом наблюдает за тобой Жан. Его губы уже немного распухли, а волосы совсем растрепались. На фоне тихого кантри, звучащего откуда-то со стороны, он особенно прекрасен. Его руки испачканы краской, и они ныряют под твоё платье.
Он запросто читает твоё выражение лица, так что становится даже немного не по себе, но ты хочешь его так сильно, что думать о чем-то другом больше не получается. Выгибаешься дугой, когда Кирштейн стягивает с тебя белье, чтобы облегчить ему задачу. Внутри все дрожит и обрывается. На тебе остаётся только задранное до талии платье нежного оттенка пудры.
Он садится на колени перед мягкой тахтой, на которой ты расположилась, и делает то, что тебе не удалось довести до конца – стягивает свою футболку одним уверенным движением. С ухмылкой Жан наблюдает, как ты рассматриваешь его, бесстыдно и жадно забивая в свою память каждый участок тела. Ты лукаво улыбаешься, когда снимаешь через голову помятое платье. Теперь тебе ничего не мешает.
Твоя увлечённость радует Кирштейна. Вот она,
женщина, которую он желает.
Пока он идёт к твоей сумке, чтобы взять презерватив, ты не находишь себе места, но Жан, к счастью, возвращается достаточно быстро. Он снимает штаны и тянется, чтобы прикоснуться к тебе.
– Так мы с тобой останемся в расчёте, паршивка? – опаляя тебя дыханием, шепчет он насмешливым тоном.
Между вами больше никаких преград, так что ты откровенно стонешь, когда Кирштейн коленом раздвигает твои ноги и нежно дотрагивается до тебя. Вы обнажены друг перед другом во всех смыслах этого слова, а он думает насмехаться?
– Я подумаю над этим, если будет свободная минутка.
Ты чувствуешь, что уже на пределе, и тихо хнычешь, наблюдая, как перекатываются мышцы Жана, от каждого, даже самого незначительного, движения. Апогеем всего становится его возбуженный член и то, как уверенно Кирштейн раскатывает латекс презерватива по нему.
Он издевается над тобой, ты чувствуешь это каждым миллиметром своей кожи.
Вот же придурок... Нет. Он смотрит на тебя сверху вниз, завороженно наблюдая за тем, как часто ты дышишь, и как при этом вздымается твоя грудь. Ты приподнимаешься на локтях и переворачиваешься на четвереньки. Руки и ноги дрожат от возбуждения и от преследующих тебя фантазий. Прижимаешься верхней частью тела к упругой поверхности тахты и послушно ждёшь.
Знаешь, что происходит в его голове, когда ты становишься в эту позу. Знаешь, как сильно ему сносит крышу от каждого твоего дальнейшего действия, но он сам захотел. Ты не можешь остановиться перед всевозможными провокациями, поэтому, устраиваясь удобнее, бросаешь на Жана взгляд через плечо.
Сейчас он потеряет голову.
Смотрите.
Ты не видишь, как он закатывает глаза, с откровенным стоном хватается за твои бедра, как оставляет на бледной коже следы, крепко сжимая её тонкими пальцами. На какое-то мгновение, кажется, что ты уже близка к краю, но потом он задевает тебя головкой члена и плавным движением входит до самого основания. Ты не думала, что каждый новый раз будет ярче предыдущего, но теперь ты полностью уверена в этом. Кирштейн трахает тебя и делает это жёстко, так что ты утыкаешься лицом в одну из подушек и взвываешь.
Он держится за твои бедра, тянет ближе к себе, стонет и хрипит, когда входит в тебя до самого предела. Жана сводит с ума твое тело и та реакция, которую приходится наблюдать: ты хватаешься пальцами за подлокотник, грудью прижимаешься к одной из мягких подушек и активно подмахиваешь активным движениям Кирштейна. Твои волосы, ещё пятнадцать минут назад собранные в аккуратный пучок, практически полностью растрепались, волнами рассыпаясь по хрупким плечам. Он тянет руку, чтобы достать последние невидимки из пышной копны, а затем уверенным движением наматывает пряди на кулак.
Чувствуешь его агрессию, но только сильнее возбуждаешься. Пятерня, запутанная в твоих волосах, на несколько секунд грубо вжимает тебя в подушки, а затем тянет на себя. Вместе с тем, вторая рука Жана оказывается между твоих ног, начиная стимулировать, и без того разгоряченную, плоть, нагло прикасаясь к тебе в самых откровенных местах.
Ты ругаешься, громко, матом, потому что не понимаешь, как ещё можно выразить ту бурю эмоций, которая поднимается внутри тебя с каждым толчком Кирштейна. Когда твоя спина наконец-то вжимается в тело Жана, а его рука перемещается с волос на твоё горло, ощущения становятся ещё острее.
Ты давно ходишь по острию.
В мире нет ничего, чего ты не разрешила бы Жану сделать с собой. Никто до него не брал тебя так грубо, никто не сжимал твои бедра так уверенно, никто так собственически не оставлял засосы на твоём теле.
Он снова кусает твою шею и сразу проходится языком по месту укуса. Так нежно, словно всего секунду назад не он добавил на полотно твоей кожи ещё один кровоподтек. Сосуды разорвались под его губами, а ты только закатила глаза от удовольствия.
Ты чувствуешь себя мазохисткой в этот момент. Ты слишком покорна и слишком откровенна.
У него горячее прерывистое дыхание – ты ощущаешь его затылком. С его губ срываются короткие стоны, они разбиваются о твою кожу, оставляя тысячи мурашек после себя. Ты полностью принадлежишь ему: подставляешься для новых укусов, просишь сильнее трахать тебя, грубее сжимать твое горло. Сама до конца не понимаешь, что руководит тобой, но мир сосредотачивается в одной точке.
Когда Кирштейн снова начинает стимулировать твой, уже и без того до предела чувствительный, клитор, вытягиваешься в его руках напряжённой струной. Думаешь, он не знает, что творит? Жан, сам едва в здравом рассудке, с дико колотящимся в груди сердцем, с предыханием ловит каждый твой вздох и стон, словно боится пропустить хотя бы один. Ты закрываешь глаза. Сжимаешь свою грудь. Концентрируешься.
Он ритмично вонзается в тебя. Звуки от соприкосновения влажных разгоряченных тел звонко отбиваются от стен полупустого помещения, когда ты срываешься со своего острия прямиком вниз, словно теряешься между взрывами фейерверка. Хрипло стонешь, твой голос надламывается, и весь мир теряется на несколько секунд.
Первое, что чувствуешь, когда приходишь в себя, это сильные руки Жана, придерживающие твоё обмякшее тело за талию и плечи. Он немного подрагивает, но не двигается в тебе, давая немного времени, чтобы прийти в себя. Лёгкий поцелуй в висок вызывает у тебя ленивую улыбку.
Кирштейн, ты готова торжественно поклясться, уж слишком бережно ведёт руками по твоему телу. Он осторожно выскальзывает из тебя и ловит поцелуем твой слабый стон в этот момент. У него горят щеки, а волосы налипли на влажный лоб, практически спадая на глаза. Ты плавно отстраняешься и поворачиваешься лицом к нему.
– Я уверена, что нам ещё есть с чем работать, – ты улыбаешься, замечая, что Жан выглядит слегка расфокусированным.
Тем не менее, ты уже кончила, а он – нет. Поднимаешься и толкаешь его в грудь, вынуждая сесть на тахту. По правде говоря, тебе приятнее было бы увидеть в его взгляде растерянность или смущение, но Кирштейн только вздыхает и закидывает голову назад, пряча от тебя свои удивительные глаза. Настала твоя очередь нависать над ним, заставлять взрагивать от каждого прикосновения и сбивчиво пытаться привести собственное сердцебиение в норму.
Вы уже давно находитесь в беспорядке.
С его приоткрытых губ срывается стон, когда ты коротко целуешь ключицы и начинаешь спускаться ниже. Услада для твоих ушей. Ты вся растрепалась и не до конца уверена, насколько хорошо сейчас выглядишь, но Кирштейн в таком же состоянии выглядит просто волшебно. Ногтями проходишься по его ребрам – где-то под ними беспокойно разрывается сердце. Ты практически чувствуешь каждый его удар кончиками пальцев.
Наконец-то сжимаешь в руке его член, хотя губами едва добралась до пупка. Тебе не хочется спешить, но ты понимаешь, что заставлять Жана изнывать – себе дороже. А потом едва не кончаешь повторно – пятерней он снова зарывается в твои волосы, удовлетворённо вздыхая. Ты облизываешься и первый раз прикасаешься языком к головке.
Не спешишь и с удовольствием замечаешь нетерпеливость в движениях Кирштейна.
– Возьми его в рот, давай, – его голос надламывается, и ты тихо усмехаешься.
– Пожалуйста?
Ответом тебе служит лёгкий, но уверенный толчок в затылок. Может, и правда достаточно его мучить? Открываешь рот и сразу берёшь столько, на сколько хватает сил. Ладошкой обхватываешь член у основания и начинаешь двигать головой. Иногда сильнее сдавливаешь пальцами, проводя снизу-вверх, или легко проводишь языком по уздечке и головке. Жан выглядит абсолютно загипнотизированным, наблюдая за твоими действиями. Его руки путаются в твоих волосах, и частенько он не отказывает себе в удовольствии управлять твоими действиями.
Сосредоточившись на процессах, ты окончательно перестаешь отвлекаться на что-то стороннее, поэтому сразу обращаешь внимание на то, как напрягается все тело Кирштейна. Выпустив член изо рта, принимаешься стимулировать его рукой, пока Жан, крепко зажмурившись, едва дышит в ожидании скорой разрядки. Воздух вокруг вас раскален до предела, кожа блестит от капель пота, дышать удаётся с трудом.
Он застонал особенно громко, в тот момент когда кончил на твою руку и свой напряжённый живот. Немного прогнулся в пояснице и мелко задрожал – ты уже не единожды видела, как Кирштейн достигает оргазма, но каждый раз переживаешь это чувство словно заново. Он умеет дарить эмоции тебе, но это невозможно сравнивать с тем, что ты испытываешь в момент, когда Жан кончает от твоих рук, рта, тела. Неужели он чувствует себя так же, когда одним уверенным толчком бросает тебя в пучину удовольствия?
Тебе хотелось бы, чтобы это было так.
Некоторое время между вами сохраняется тишина, и только на фоне звучит голос Билли Свона . Он поёт о том, чтобы ты не была жестока к сердцу, которое любит. Кроме того слышны ваши дыхания и ты, кажется, слышишь удары своего сердца. Кирштейн тянет тебя за руку, и ты устраиваешься сверху на нем. Начинаешь рассматривать лицо и убирать влажные волосы, прилипшие к лицу.
Тихо смеешься:
– Трахаться под кантри странно. В следующий раз поставь фонк, пожалуйста.
– Это правда было странно, – соглашается Жан с озорным блеском в глазах. Он тянется к твоим губам и оставляет короткий влажный поцелуй.
– Я курить хочу, – устало выдыхаешь ты.
Кирштейн недовольно ворчит, но достаёт пачку сигарет и зажигалку, оторвавшись от тебя на секунду. Он протягивает тебе одну – его руки все ещё в засохших пятнах краски.
