Тайное становится явным

      Омеги — все знали, кто это такие. Очаровательные создания, несущие в этом мир радость, слабый, нежный пол, чье предназначение было лишь в том, чтоб красиво сверкать, словно драгоценное украшение, да выкидывать из своего живота новых детей. Говорили, что все, чего эти самые омеги хотели — это удачно выйти замуж, прячась за широкой спиной альф, да раздвигать ножки перед этими самыми альфами во время течки, превращаясь в хныкающие, умоляющие их трахнуть кучи.       Неудивительно, что Скалл скрывал свой вторичный пол, не желая выдать, что он на самом деле одна из тех самых хрупких, миленьких омег, — он видел, как мир относится к ним, и просто хотел прожить свою жизнь без глупых подколок насчет «глупеньких, но красивых», без тупых подкатов от альф, в чьих телах взыграли гормоны и они срочно решили, что не мешало бы им покорить парочку омежек для поднятия своего статуса в компаниях из таких же тупых альф. Он просто хотел прожить свою жизнь в безопасности — даже если это самое желание обрекало его на вечное одиночество. Скалл просто хотел покоя.       На самом деле, в отличие от других омег, ему еще повезло — его запах, то, что могло выдать в нём омегу, всегда был настолько слабым, что Скаллу даже не приходилось его прятать за специальными духами или пить таблетки, вмешивающиеся в работу гормонов. Его феромоны были настолько неощутимыми, что сладковатый аромат было возможно разобрать лишь когда он выходил из ванной, — и он прекрасно заглушался запахами бензина, выхлопных газов и мазута, которые, казалось, навсегда въелись в его волосы и комбинезон, слишком уж любил он возиться с машинами и байками. Своим настоящим, омежьим запахом пах Скалл лишь в дни течки — но в эти дни он прятался в самой дальней и темной комнате своей квартиры, сворачиваясь в клубочек и задыхаясь от жара, что казалось, плавил его мозги в кашу.       Но даже это ощущение было слабым, размытым, оставшимся в глубине его памяти как нечто очень далекое — все же, пусть проклятие Аркобалено и было ужасом, отравляющем абсолютно все аспекты жизни, превращая его существование в сущий ад, хоть что-то хорошее оно все-таки несло — младенцы не испытывали течек. И гона они тоже не чувствовали — Скалл помнил, каким абсолютным кошмаром был гон Фонга, когда вечно спокойный и миролюбивый мастер боевых искусств однажды изменился, став злобным Ураганом, у которого чесались кулаки. Или как Верде пять дней страдал непроходящей мигренью, — гениальный ум тогда превратился в жалкий, скулящий от боли комок, шипящий, когда кто-то к нему подходил, потому как его ставший сверхчувствительным нос превращал любые исходящие от них запахи в шурупы, вкручиваемые прямо ему в мозг, — так он сам это описывал. Так что проклятие Аркобалено, при всем своем кошмаре, избавило всех их от мороки со своим вторым полом, заставив забыть о проблемах с ним на долгие тридцать лет.       Неудивительно, что Скалл, когда они наконец-то вновь выросли, — спасибо сыворотке от Верде, — и сейчас жили вместе, медленно привыкая к вновь обретенным прекрасным взрослым телам, совершенно позабыл о том, что ему надо скрываться. А потому однажды утром, когда все Аркобалено собрались вместе и завтракали, он совершенно случайно, немного, как бы это сказать… Проебался.       Все началось с Верде — вообще, это было не совсем стандартно, потому как в этом доме все обычно начинается с Реборна, но не в этот раз, — в этот раз все началось с Верде. С того самого момента, когда их Гроза отложила вилку, прокашлялась, и своим резким, хриплым голосом произнесла.       — Так вот, насчет наших вторичных полов… — вообще-то, никто у него ничего не спрашивал, ни насчет вторичных полов, ни насчет вообще ничего, но Верде это не волновало. Скалл даже не был уверен, что он обращается именно к ним, а не продолжает вести беседу сам с собой в голове, но все всё равно насторожились. Так, на всякий случай, — Насчет полов, да. Как вам известно, наши взрослые тела были, если выражаться по-простому, в большей степени «выращены заново», а не «вернулись к исходному состоянию», так что это значит, что мы за сутки преодолели все те этапы развития организма, что обычно преодолевает существо за двадцать лет… — и ученый замолчал.       Скалл заморгал. Если это и было кому-то известно, то уж точно не ему, потому как про факт «Выращивания» он слышал впервые. Точнее, Верде и раньше говорил, что они «вновь выросли», но он считал это просто фразой, намекающей на то, что они, ну, как бы, взрослые — а не то, что они были «выращены» заново. Они что, огурцы в теплице, чтоб их выращивать?       — Дева Мария, Верде, не молчи! — Реборн, сосредоточенно внимавший ученому, нахмурился, когда тот оборвал свою речь, и, не выдержав, рявкнул, — Что там с нашим вторичным полом?!       Верде дернулся, поднял на Реборна очень удивленные глаза, нахмурился, видимо, пытаясь осознать суть вопроса. Скалл вздохнул — каким бы великим и гениальным не был мозг их Грозы, он работал нормально только после того, как Верде наконец проснулся окончательно — а потому он всегда безбожно тупил примерно первые два часа после сна.       — Вторичный пол, вторичный пол… — Забормотал ученый, задумчиво прищурившись, потом кивнул, видимо, наконец разобравшись в своих запутанных мыслях, — Ах да, вторичный пол! Так вот, так как мы выросли очень резко, переходного периода у нас, по факту, не было, — он задумчиво уставился в свою кружку, — Поэтому нам придется пройти его вновь, чтоб наши организмы могли нормально функционировать. Но, вследствие такого скорого взросления… — он сделал паузу, отхлебнув немного кофе, словно специально останавливаясь на самом интересном месте, чтоб заинтриговать. Но нет, Верде сделал паузу не нарочно, он, скорее всего, даже не понимал, какими напряженными были остальные, — В следствие такого взросления гормональный эффект первого гона будет усилен в несколько раз.       Все Аркобалено издали столь разочарованный стон, что даже Скалл, этого самого гона никогда и не испытывавший, почувствовал в душе своей сильную боль и искреннее, чистое сочувствие. А еще он задумался, не съехать ли ему из этого дома на ближайшие полгодика — потому как жить рядом со сходящими с ума и лезущими на стенку из-за гормонов семпаями было бы той еще мукой. Хотя, наверное, он мог бы съехать уже и навсегда, когда их пламя наконец-то нормализуется, ведь они же друг другу никто, по факту, и жили вместе только из-за проклятия. Правда, Скалл не очень хотел съезжать, так как Аркобалено все же были, в каком-то смысле, самыми близкими ему людьми, и он, наверное, даже к ним привык, может даже…       Додумать мысль ему не дал Верде, который, оказывается, еще не договорил, а просто взял одну из своих неспециально театральных пауз. Или он просто хотел выпить еще кофе, Скалл так и не понял.       — Но у омег, — продолжил ученый совершенно спокойно, — эффект будет еще хуже, так как их изменения в организме гораздо более значительны. Так что они при таких резких гормональных скачках могут получить тяжелое психологическое расстройство, облысение и проблемы с пищеварением из-за стресса, — он поставил кружку на стол, и абсолютно будничным голосом подытожил, — а то и умереть.       Скалл очень глупо моргнул.       Ну, ему пиздец.       — Ну, мне пиздец, — так же буднично произнес Скалл, задумчиво смотря в свою кружку и пытаясь осознать сказанное Верде. Расслабленный спокойным утром, а потом ошарашенный новостью, он не совсем думал о том, что именно говорил — и слова, вылетевшие из его рта совпали с фразой, произнесенной таким же удивленным Реборном.       — Ну, хорошо, что у нас омег нет… — начал было говорить киллер, но тут же замолк, прервавшись так резко, словно его ударили.       Скалл недоуменно поднял на него глаза, пытаясь понять, почему тот замолчал — и только сейчас понял, каким шокированным, неверящим взглядом смотрят на него семпаи. Ну, все, кроме Верде. Тот, кажется, все еще пытался проснуться и начать думать.       — Лакей, — начал было говорить Реборн, бывший негласным лидером их стаи, — какого черта?       Скалл икнул, медленно начиная осознавать, что ему, кажется, пришел пиздец прямо сейчас. Нет, говорил Реборн вполне тихо и спокойно, можно было бы даже назвать тон киллера нежным, но по его спине все равно прошли мурашки, — хотя, наверное, это было от того, как сверкали от пламени глаза семпаев, какими обжигающе резкими чувствовались взгляды, направленные на него.       Еще не поздно задумываться о переезде из этого дома? Желательно, в спрятанный, укрепленный всеми способами бункер, чтоб сильнейшие этого мира не могли его достать.       Он оглядел семпаев, медленно и осторожно поставил чашку с какао на стол, — но в повисшей тишине стук стекла о дерево был оглушающе громким, — или, может, это он слишком напряжен. Скалл вновь поднял взгляд на Аркобалено — те все еще смотрели на него, не отрываясь, — и осторожно им улыбнулся.       И рванул с места, выбегая из кухни, стараясь сбежать незнамо от чего. Он просто хотел, чтоб его не трогали, — быть может, если он успеет спрятаться в своей комнате, семпаи не станут его оттуда выковыривать. Он же облако — он помнил, как они же втирали ему в мозг фразочки про личное пространство и территорию. Так пусть семпаи уважают его территорию, а?       Неважно — добежать он в любом случае не успел. Фонг, самый быстрый человек в мире, буквально прыгнул на него, роняя Скалла на землю — спасибо, что это было в гостиной, и приземлился он на мягкий ковер, правда, он все равно себе всё отбил. Он попытался было вновь встать, но ему не дали, — чья-то наглая жопа просто уселась на него, не давая вывернутся. Судя по запаху, это был Реборн — конечно, кто еще мог так вальяжно восседать на других?       Скалл зашипел, изворачиваясь, пытаясь скинуть семпаев с себя, но его прижали к земле, а затем Колонелло сделал самое наглое, что только мог сделать человек — без разрешения, без его, Скалла, согласия, он наклонился к его шее, к узлу железы, выделяющей феромоны, и громко и шумно понюхал. Скалл раздраженно зарычал сквозь стиснутые зубы — этот человек не знал, что это абсолютно за гранью добра и зла? — но ничего сказать не успел, потому как солдат, отодвинувший наконец от него свое тупое лицо, вдруг чихнул. А потом еще раз. И еще.       — Я не чувствую ничего, кроме мазута, кора! — воскликнул он, потирая рукой нос, видимо, пытаясь избавиться от запаха. Скалл злобно хихикнул, чувствуя себя сейчас особенно зловредным. Колонелло просто получил по заслугам.        Сидящая рядом Лар вздохнула, спихнула с его бедной несчастной ушибленной спины Реборна, — тот обиженно ойкнул, — потянула Скалла вверх, заставляя того встать. Вообще-то, он хотел встать и так, но он точно не желал бы, чтоб его резко дёрнули вверх, а затем так и продолжили держать, не давая ему удрать по-быстрому куда подальше.       — Скалл, — голос Лар звучал совершенно спокойно, даже слишком для происходящей ситуации, и Скалл подозревал, что она воспользовалась пламенем Дождя, — Скалл, скажи честно, ты омега?       Скалл моргнул. Потом моргнул еще раз, осознавая суть вопроса. Нет, он, конечно знал, что его запах омеги был очень слабым, но серьезно, на нем буквально сидели и понюхали в упор, — и все еще не смогли понять. Значит, что у семпаев не было абсолютно никаких доказательств, и он сейчас мог сказать абсолютно что угодно, и от него бы отстали!       — Ха-ха, Великий Скалл-сама не понимает, о чем вы! — сообщил он им самым по-идиотски радостным тоном, на который только был способен, — Великому Скаллу-саме просто захотелось побегать, вот, вы, глупые семпаи! — на самом деле, за такие слова ему вполне могло бы и прилететь. Ему и прилетало, тогда, в прошлом, — но он рассуждал логически, что пусть лучше ему один раз устроят хорошую трепку и потом отстанут, чем начнут… Что начнут делать семпаи, Скалл не представлял, но, по его ощущениям, ничего хорошего омегам сделать в принципе не могли. Он сцепил за спиной руки, стараясь скрыть дрожащие от страха пальцы, покачался с пятки на носок, смотря на Аркобалено самым тупым взглядом, каким только мог, надеясь, что в его глазах не видно того ужаса, что он сейчас испытывал. Скалл боялся — причем даже сам не понимал толком чего, просто вот сейчас у него подкашивались колени, хотелось просто забиться в угол, сделать вид, что ничего не происходит.       Реборн вздохнул — и Скалл удивленно уставился на него, — он ожидал криков, раздраженных нотаций, может, даже тумаков, но определенно не той усталости, что звучала в голосе семпая.       — Не придуривайся, Лакей, — произнес он тихо. — Ты всегда, когда говорить не хочешь, начинаешь про «Великого Скалла-саму» заливать. Просто ответь, да или нет?       Скалл отвел взгляд — он просто не мог смотреть в глаза Аркобалено, видеть эти суровые, серьезные лица. А что он мог сказать? «Ой, сорян, что скрывал от вас свой пол тридцать ебаных лет без причины, извините?». Это звучало бы откровенно издевательски, он понимал — и поэтому молчал. Терпение его семпаев начало заканчиваться — Колонелло вдруг протянул руку, хватая его за плечо, начал трясти.       — Да ответь ты, блять, кора! — раздраженно прорычал он, пока Скалла мотыляло туда-сюда из-за чужой хватки, — Тут Верде говорит, что ты умереть можешь, ебаный в рот, а ты молчишь!       Ну, пока его так трясут, ответить он точно не сможет. Скалл с трудом скинул тяжелую ручищу со своего плеча, раздраженно встряхнулся, сбрасывая чужой запах — не то, чтоб это особо помогло, тяжелый, густой аромат шести напряженных альф въедался, казалось, прямо в его нос, заставляя его морщиться.       — Ну омега я, омега, — пробурчал он тихо, сдаваясь, понимая, что никуда не денется. Семпаи в таком состоянии вполне могли оттащить его в лабораторию с требованием сделать анализ пола, — довольны?       Его семпаи замолчали — они переглянулись, и Скалл увидел в их глазах то самое чувство, когда ты не знаешь, как реагировать на полученные новости, и потому просто молчишь, пытаясь уложить информацию в свою изменившуюся картину мира. Он вздохнул, — наверное, семпаев ему было жалко, потому что он ненавидел то самое чувство беспомощности, которое всегда следует за такими новостями, — но себя ему было жалко явно больше. Он отряхнул с плечи невидимую пылинку, не желая смотреть на остальных Аркобалено лишний раз, и потому не видел лица Колонелло, когда тот вновь заговорил.       — Ну, — Дождь помедлил, и от него во все стороны полыхнуло пламенем, на Скалла словно попали брызги холодной воды, — знаешь, это многое объясняет, кора.       Скалл бросил на него взгляд исподлобья. Что «Многое» это объясняло, а? Что он не влезал в доминантные игрища альф, пытаясь выбить себе местечко повыше? Ну, во-первых, он пытался, но его просто выкидывали, а во-вторых, даже эти попытки установить иерархию у Аркобалено были весьма условны, как минимум потому, что они были взрослыми людьми и могли словами договориться, кто когда и почему кому приказывает. Даже Реборн, который таки выбил себе позицию лидера стаи, вполне слушался команд Лар или Фонга, если те считывали ситуацию первее, чем он. Черт, пару раз семпай даже его слушался, когда Скалл сидел за рулем и злобно гавкал на Аркобалено, чтоб те не смели высовываться, иначе их всех размажет об асфальт при заносе. У Аркобалено все же было какое-никакое чувство собственного сохранения.       Реборн наконец отмер, потер переносицу — весь его вид выражал лишь устальческое страдание, и это лицо заставило Скалла нахмурить брови. Это не у Реборна счас вскрылась тайна, которую он успешно скрывал все эти годы, и это не Реборн чувствовал себя беззащитным, не зная, куда деться от взглядов Аркобалено. Но сказать он ничего не успел — семпай начал говорить первым.       — Верде, — обратился он к ученому, что кажется, наконец проснулся и сейчас с обычным надменно-изучающим выражением взирал на них всех сверху вниз, — Что там про смерть омег было?       Верде сел в кресло, бросив на них всех еще один из своих презрительных взглядов. Ну, то есть как презрительных — Скалл искренне сомневался, что Верде правда хотел их обидеть, скорее он просто не понимал, как именно выглядит его взгляд из-под очков на них всех, — а выглядел он так, словно ученый искренне сомневался в возможностях их интеллектов. Хотя, если сравнивать разум Верде и всех остальных Аркобалено, сомневаться он право имел.       — Так вот, насчет омег, — начал он говорить спокойным тоном, словно читал лекцию в универе, — как я уже сказал, из-за гораздо более резкого и агрессивного колебания гормонов во время эструса в организме омеги могут происходить сбои, приводящие к заболеванию и смерти особи.       Скалл поежился — Верде все еще продолжал говорить очень буднично, и внезапно он почувствовал себя зверем, которое снимают для выпуска «в мире животных». Особь.       Остальные Аркобалено тоже расселись кто куда. Скалл хотел было сесть на пол, просто в качестве протеста, но Лар, все еще держащая его за край рукава, потянула его на диван, заставив усесться рядом с ней. С другой стороны сел Колонелло, и он просто оказался зажат между двумя Дождями, ощущая себя так, словно его запихнули в узкий проход между двумя кирпичными стенами. Из чего сделаны мышцы этих людей? Из бетона?       — И есть ли возможность избежать… — Фонг задумчиво зашевелил губами, пытаясь подобрать нужные слова, — таких нежелательных последствий? Этому ничтожному вовсе бы не хотелось, чтоб наше Облако вдруг взяло и скончалось, — он говорил предельно вежливо и корректно, и на миг Скалл даже почувствовал уважение к Урагану, потому как тот явно не хотел его как-то задеть. Но всего лишь на миг. Он помнил, кто уронил его на землю в первую очередь.       Верде нахмурился.       — Честно сказать, — начал он тихо, — я особо не занимался исследованием конкретно этого аспекта нашего взросления, так как полагал, что нам это не пригодится, — ученый пожал плечами, — так что у меня нет никаких разработок.       Скалл вздохнул. Видимо, ему было суждено страдать — а может, даже умереть. Наверное, это было грустно, но сейчас он был слишком заебан и встревожен, чтоб переживать насчет такой мелочи, как собственная смерть. Вот только Верде еще не закончил.       — Но можно просто уменьшить и стабилизировать цикл течки нормальным путем, — произнес он задумчиво-удивленным тоном, словно только что вспомнил какое-то очень простое решение проблемы, о котором даже не думал, уж слишком очевидным оно было, — У омег же цикл после спаривания гораздо легче протекает и быстрее завершается, насколько я помню. Так что, если Скалл найдет себе какого-нибудь альфу, то скорее всего, последствия будут гораздо менее выражены, — Верде радостно хлопнул в ладоши, словно подводя итоги своей речи, довольно взглянул на остальных, словно хвастаясь, как быстро он все решил. Остальные, правда, выглядели не столь счастливы.       Скалл так вообще тупо смотрел куда-то в сторону семпая, не способный толком сосредоточится на окружающем. Что Верде только что сказал? Ему надо будет… С альфой? Что?       Он не знал, сколько он так просидел — просто в какой-то момент из ступора его выдернула приземлившаяся на плечо рука, заставляя его дернуться. Лар притянула его к себе, ткнула пальцем в грудь.       — Находишь себе альфу, — сообщила она ему резко, — и ставишь сразу нас в известность, понял?       Скалл моргнул, смотря на нее абсолютно ошалевшим взглядом. Он вообще не понимал, что происходит вокруг, чувствуя, что голова его абсолютно пуста, — наверное, ему все это просто снится. Да, точно снится, — вот сейчас он проснется, и все будет по-прежнему, и семпаи будут вести себя как обычно, и не говорить о том, что ему надо будет потрахаться с каким-то альфой ради собственного выживания. Черт возьми, это звучит как кошмар, ему срочно надо проснуться!       Вот только проснуться не получалось. Аркобалено еще некоторое время смотрели на него — но, видимо, они приняли его молчание за согласие, а не за полное и абсолютное охеревание от происходящего, потому как семпаи начали медленно вставать с диванов и кресел и расходится по своим делам. Лишь Вайпер подошла к нему, ткнула в грудь, прямо как Лар недавно, и своим обычным, незаинтересованным ни в чем голосом произнесла:       — Попробуешь от нас что-то скрыть, я тебя обанкрочу, ясно? — а после медленно и величаво поплыла в другую комнату, поджав голые ноги. Скалл просто так же пусто смотрел ей в след, пытаясь понять, как она может быть так спокойна, словно все было так же, как и обычно. Как они все могут быть так спокойны, после того, как вывалили новости на его бедную голову? И что ему теперь делать?       Он наконец остался в одиночестве — но почему-то совершенно не был этому рад.       Скалл выдохнул — медленно и плавно, и кажется, с воздухом из его тела выходили последние силы, как будто струна, держащая его ровно, наконец порвалась, и его собственная спина стала вдруг слишком тяжелой, и уже не могла стоять прямо. Он подтянул ноги к груди, свернувшись в комочек, уткнулся лицом в колени и тихо, на гране слышимости заскулил.       Серьезно? И эта ситуация как раз в тот момент, когда он наконец начал верить, что его жизнь наконец-то налаживается? Только-только с них сняли проклятие, и Скалл наконец поверил, что он будет свободен, его тело наконец-то перестало давить на него, и что он слышит сейчас? «Омега, ты ведь должен ложиться под альф, трахнись с ними, если не хочешь умереть».       Он вздохнул, встал с дивана, направился в свою комнату — ему стоит спрятаться там, он не хотел бы, чтоб семпаи видели его истерику, как он задыхается, пытаясь сбежать от самого себя. Хотя, наверное, даже если бы они увидели, им бы было плевать. Ха, какое им дело до одного тупого Облака, которое просто пыталось быть свободным?       Нет, его семпаям насрать, что он чувствовал — если бы им не было насрать, то они бы не дергали его с тупыми вопросами о том, нашел ли он уже себе альфу, — как он мог, блять, ее найти, если он даже толком из дома не выходил?       Он не знал, как реагировать на такие вопросы — он просто пожимал плечами, старался сменить тему, даже начал прятаться от них в гараже, перебирая байки, стараясь измазаться в солярке и мазуте, словно этот запах мог не просто скрыть его омежьи феромоны, а правда заставить их исчезнуть. Иногда он на эти самые байки садился и уезжал из поместья, не способный оставаться там более, чувствуя, как стены давят на него — морально, но неотвратимо. Но делал он это редко — потому как после возвращения Аркобалено начинали наседать на него с новой силой, и Скалл абсолютно не знал, как им объяснить, что никаких альф себе он искать не собирался. Не то, чтоб он хотел умереть — на самом деле, он даже не верил, что умрет, он пережил пробитую насквозь голову и мысль о том, что его организм может вдруг просто захеровить до смерти, казалось ему странной и далекой. Звучало просто нелепо — и он не понимал, как объяснить семпаям, что он чувствовал.       Так что однажды он просто не вернулся. Скалл просто собрал свои вещи, как мог — в особняке было слишком много его барахла, чтоб он мог увести его за один раз. Или даже за два. Ему пришлось оставить свой любимый плакат, на котором он, красивый-красивый, гордо стоял возле своего байка, а на заднем плане горели нарисованные взрывы.       Все что он смог взять — пару комбезов, Оодако и самые любимые трусы, — так что пришлось ему отправится в Каркассу налегке. С другой стороны, он же не навсегда уезжал — он просто решил пожить пару месяцев у своих придурков, пока мозги семпаев не станут на место, и они не забудут о том, что он там должен искать себе альфу, — лучше, конечно, было бы, если бы они в принципе забыли его вторичный пол, но Скалл сомневался, что у его семпаев склероз.       Они и не забыли.       Пару дней все было тихо. Скалл просто тусовался в своей комнате в Каркассе, — она, конечно, называлась «офисом», но на него походила слабо, — ложками ел мороженное, что ему таскали его верные миньоны, обнимаясь с Оодако и смотря мультфильмы. Но это спокойствие вскоре оказалось нарушено.       Однажды вечером, когда он лежал на кровати вниз головой, задрав ноги к потолку, — ему действительно было очень скучно просто сидеть в Каркассе, но чем занять себя, Скалл правда не знал, — он услышал, как в его комнату идут люди. Сначала он даже не понял, что это к нему — а потому был абсолютно ошарашен, когда дверь в его комнату открылась без стука, и он мог лицезреть перед собой Аркобалено и лидера Каркассы. Он изумленно заморгал, — даже перевернутыми, его семпаи выглядели очень сердитыми, — а мгновением позже в его нос ударил запах, тяжелый, удушающий запах шести взъерошенных альф. На их фоне Джейк даже как-то терялся, — а мужчина ведь был ростом выше шести футов.       Скалл дернулся, пытаясь понять, что ему делать, и чуть не свернул себе шею, пока пытался занять социально одобряемое положение головой вверх — он чувствовал, как вновь медленно, но неотвратимо, начинает нервничать.       — А что вы тут делаете, семпаи? — поинтересовался он осторожно, ощущая, как медленно, но верно его страх сменяется злостью. Он что, не может просто побыть в одиночестве, его обязательно нужно преследовать? — Джейк, какого черта ты их сюда привел?!       Глава Каркассы съежился под взглядом Скалла еще сильнее, хотя, казалось, что это было просто невозможно, — что-то тихо пробормотал.       — Ну, я не хотел, но они сказали, что ты умираешь, — он звучал очень неловко и неуверенно, — братик Скалл, я волновался, и, ну…       Скалл вздохнул, потер голову, желая, чтоб медленно нарастающая головная боль у него прошла. Серьезно, как этот придурок может так жалостливо называть его «Братиком Скаллом», когда он решил, что знает, что лучше для него, лучше, чем сам Скалл? Он мог хотя бы посоветоваться!       — Пошел нахер, — раздраженно процедил он. Джейкоб моргнул, замер в растерянности, и Скаллу пришлось повторить уже громче, — Я сказал, пошел нахер!       Он даже полыхнул своим облачным пламенем — слабо, не очень уверенно, он никогда не мог нормально использовать свой огонь так же филигранно, как и семпаи, но Джейку все равно хватило — тот испуганно икнул и выскочил за дверь, оставляя его наедине с семпаями. Те молчали. Скалл тоже молчал — он схватил подушку, прижимая ее к груди, словно щит, защищающий его от сверкающих, внимательных взглядов Аркобалено, поджал ноги.       — Ну, — наконец не выдержал он, начав говорить первым, — что вы тут забыли, семпаи, а? Великий Скалл-сама вас не приглашал, вообще-то!       Его семпаи переглянулись, — Скалл видел, как они молчаливо общаются, видимо, пытаясь решить, кто будет говорить сейчас. Слово взял Реборн, вновь возвращаясь к своей роли лидера стаи.       — Скалл, — начал он медленно, заставляя его приподнять бровь. Не «Лакей», ха? Видно, семпай правда был очень серьезен, — мы волновались. Ты уехал, и от тебя не было совершенно никаких вестей.       Надо же, волновались они. Скалл обиженно поджал губы, прижимая колени ближе к груди, пряча лицо за подушкой. Что-то не похоже. И почему он вообще должен перед ними отчитываться, он взрослая самодостаточная личность, и он хотел бы сам решать, что с собой делать! Но, кажется, его семпаи были иного мнения, — потому как Реборн вновь начал говорить.       — Мы узнали, что ты в Каркассе, приехали, — продолжил его семпай вроде бы как спокойным тоном, но в его голосе начали слышаться укоряющие нотки, — и представь наше удивление, когда мы поняли, что в Каркассе никто даже не в курсе твоей… Ситуации, а ты просто сидел в комнате! Ты должен был искать себе альфу, а ты просто сидишь и смотришь телевизор, Скалл, какого черта?!       Скалл нахмурился. Небо, его семпаи нашли его и в Каркассе, просто ради того, чтоб вновь начать читать нотации? Потрясающе! А почему бы им просто не отвалить, оставив его в одиночестве? Это не их жизнь, это его, так почему они продолжают лезть, а? Какое их собачье дело, что он делает?       — Какое ваше собачье дело, а? — пробурчал он в такт своим мыслям, и лишь затем, видя наполненные пламенем глаза Аркобалено, осознал, что произнес это вслух. Он открыл рот, сам не зная что хотел сказать, извинится или начать кричать, но произнести все равно не успел, Колонелло начал говорить первым.       — Какое наше собачье дело, кора?! — он закричал так внезапно, что Скалл дернулся от неожиданности. Нет, Колонелло кричал довольно часто, но обычно это было столь же показательно-наигранно, как те суровые приказы, что говорила ему Лар в попытке скрыть собственное смущение. Или как раздражающие крики его самого о «Великом Скалле-саме». Игрой ощущалось все, понимаете? Но почему-то не сейчас, — Ты, блять, умереть можешь, Шестерка, не тупи!       Скалл почувствовал, как где-то глубоко внутри него начал рожаться слабый, но отчетливый рык. Он прокатился вверх, по горлу, царапая его, стремясь выйти наружу, и следующие свои слова он буквально прорычал.       — Вот именно, что Я могу умереть! Не вы! — он выхватил подушку и швырнул ее в сторону семпаев, чувствуя, как злость клокочет в его нутре, — Так какого черта вы лезете, семпаи!       Подушка не долетела — Скалл не рассчитал силы, так что она описала очень жалкую дугу и грустно плюхнулась на пол куда-то между ними. Все находящиеся в комнате, даже он сам, молча и очень синхронного проводили взглядами ее смиренное падение, — но семпаи опомнились первыми.       — Какого черта мы лезем? — Реборн вновь начал говорить своим ласкающим уши баритоном, что Скалл слышал от него лишь в те моменты, когда киллер был предельно разъярён, — Быть может, это потому, что мы не хотим, чтоб ты умер, а, Лакей?       Скалл нахмурился — в любом другом случае он уже был испуган, и бежал делать семпаю кофе, не желая нервировать и без того сердитого Реборна лишний раз, но сейчас… Сейчас то ли его злость окончательно перебила другие чувства, то ли, не смотря на абсолютно убийственно ласковый тон, слова Реборна не звучали особо угрожающе, так что он лишь раздраженно зыркнул на него из-под упавших на лицо прядей.       — Не похоже, чтоб раньше вас это волновало, а? — и он показал им язык.       Скалл чувствовал себя маленьким обиженным ребенком, — он и звучал как ребенок, шантажирующий своих родителей фразами «Вот я умру и все вы будете плакать», — но поделать с собой ничего не мог. Злость, усталость, раздражение и какая-то очень чистая, наивная обида на самого себя и весь мир сразу смещались в его груди, и он уже сам не знал, что хотел, — наверное, чтоб его все оставили в покое, чтоб он мог грустно плакать о том, как он одинок и никому не нужен. Но его не оставляли.        У Аркобалено явно были другие планы.       — Моу, я не понимаю, ты сдохнуть хочешь или что? — уж от кого, а от Вайпер вспышки ярости он не ожидал. Скалл изумленно поднял взгляд на их туман, и, увидел как сильно сжаты ее кулаки, как нервно закушена ее губа. Он тут же почувствовал себя виноватым, но постарался подавить это чувство вновь начавшей разгораться злостью.       — Великий Скалл-сама просто хочет, чтоб вы все ушли! — заявил он, мерзко растягивая слова, наблюдая, как его семпаи начали морщиться, — Великий Скалл-сама в вас не нуждается, ясно? — и он вновь показал им язык, а затем очень, очень демонстративно отвернулся, показывая, что обсуждать ничего больше он не намерен.       Но некоторых его семпаев, видимо, такое решение не удовлетворило.       Сначала Скалл даже не увидел или услышал приближение Лар — нет, первое, что он заметил, это тяжелый, удушающий запах разъяренной альфы, обжигающий ноздри красный перец, он ударил ему в голову словно набат, заставляя инстинктивно напрячься. Потом он услышал шаги — тяжелые, суровые шаги военных ботинок, — а после сильная женская рука крепко схватила его за плечо и развернула, заставив Скалла столкнутся лицом к лицу с разозленной военной. Он заморгал, не понимая, что происходит — а потому следующие слова Лар звучали для него очень неожиданно громко.       — Никуда я не уйду, блять! — заорала она прямо ему в лицо, и Скалл мог видеть, как расширены ее зрачки, он чувствовал, как ее ногти впиваются ему в плечи, — Я нахуй поселюсь здесь, сука, и не уйду, пока ты себе альфу не найдешь! — Скалл открыл было рот, чтоб возразить, но Лар не дала ему, — А ЕСЛИ НЕ НАЙДЕШЬ, Я К ТЕБЕ, НАХУЙ, ВО ВРЕМЯ ТЕЧКИ ЗАЯВЛЮСЬ И САМА ТРАХНУ, ПОНЯЛ?       Скалл замер. Это… Это было уже слишком. Он сжал чужую руку, стараясь освободиться от хватки, с трудом оторвал от своего плеча, попытался оттолкнуть, желая вновь вернуть себе личное пространство, отполз на другой конец кровати, сжимаясь в стену. К сожалению, расстояние между ними все равно было крохотным — протяни руку и коснешься.       — Семпай, — его голос звучал отчужденно и сухо, и Скаллу даже казалось, что говорит не он, а кто-то другой, кто-то более спокойный и собранный, потому как он сам собранным и спокойным явно не был, — ты же понимаешь, что это изнасилование? Ты думаешь, я с радостью соглашусь или что?       Он чувствовал как его губы дрожали — от шока, от предательства, что ощущалось, как удар под дых, — он не мог поверить, что Лар, его семпай, одна из тех людей, которую он уважал, которой он доверял, говорила такое. Он взглянул в ее лицо, пытаясь понять, что сейчас чувствовала семпай после этих слов — и удивленно приподнял брови, когда увидел, как скорбно нахмурены ее брови, как ее губы печально поджаты. Семпай не выглядела особо счастливой.       Лар втянула воздух сквозь стиснутые зубы.       — Скалл, блять, ты меня потом хоть пристрелить можешь, — ее голос звучал сейчас гораздо тише, и вся она выглядела какой-то… Отчаянно сдавшейся, — лишь бы ты жив был, понимаешь?       Скалл смотрел на ее лицо. Он видел, как шрам на ее лице трескается, расходиться, из вновь образовавшихся ран начинает сочится сукровица — Лар старалась заботиться о своих шрамах, мазать их увлажняющим кремом, чтоб они не болели, но она всегда забывала о них, когда нервничала. Он знал это, он слышал, как Колонелло или Реборн шёпотом ругаются на нее в такие моменты, а она лишь огрызалась — «Ты думаешь, сейчас мне есть до этого дело, придурок?». Но он никак не мог понять, что отвлекло ее от боли в этот раз — не было никакой войны, никаких дел, Колонелло не умирал. Так почему?       — Почему, семпай? — спросил он тихо, не слыша даже сам себя. Но Лар услышала. А быть может, она прочитала вопрос по его губам, Скалл не знал. Да это было и не важно — главное, что она ответила.       — Я уже один раз потеряла свою семью, ты, придурок, — ее голос звучал спокойно, но Скаллу показалось, что он слышал дрожь, — и я не хочу пережить это еще один раз.       Скалл видел, как ее глаза начали блестеть — он закусил губу, чувствуя себя полным идиотом. Но разве он им не был?       — Я никогда не думал, — произнес он шепотом, словно говоря свою самую страшную тайну, — Скалл никогда не думал, что вам не плевать.       Лар вздохнула. Она отодвинулась от него — на пару сантиметров, но Скалл чувствовал себя так, словно расстояние между ними стало непреодолимо далеким. Забавно, как пару мгновений назад он так хотел, чтоб все ушли, чтоб оставили его одного — а сейчас он отчаянно желал обратного, не зная, как все исправить.       — Скалл, я правда в твоих глазах настолько эгоистична? — спросила она тихо, заставляя Скалл дернуться, стыдливо сжаться, — Ты думаешь, я не встану ради тебя на колени? Поверь, я стану. И даже буду умолять, лишь бы ты был в порядке.       И, под чувства нарастающего ужаса Скалла Лар правда отодвинулась еще на пару шагов, и правда начала сгибать колени. Скалл видел, как она делает это, словно в замедленной съемке, и ощущение неправильности нарастало в его груди, как снежный ком. Почему семпай это делает? Она же твердая, она несгибаемая, суровая и беспощадная, и ее спина всегда стояла ровно и гордо, и Скалл всегда смотрел на нее с восхищением, зная, что она никогда не сдастся — даже если он сам упадет, Лар будет стоять. Она придет, фыркнет что-то про то, как глупы все его проблемы, растреплет его волосы и скажет: «Не паникуй, гражданский, я все решу». Так почему же сейчас она стояла перед ним, преклонив колени, почему смотрела на него снизу вверх взглядом, наполненной тоской и отчаянием? Почему все его семпаи выглядели такими разбитыми?       Скалл смотрел на Аркобалено, словно впервые их увидел. Только сейчас он заметил и усталость в глазах Реборна, и тоскливо сжатые губы Вайпер, и нервно сцепленные в замок пальцы Фонга, и круги под глазами Верде, и печальный, разочарованный взгляд Колонелло, — и чувствовал себя абсолютным мудаком. Разве он не должен был что-то сделать?       Эта мысль наконец сбросила с него оковы ступора, в котором он пребывал все это время — он встал с кровати так резко, что чудом не упал и не пропахал носом пол, подскочил к Лар, присаживаясь рядом, обнимая, помогая ей встать.       — Ну ты что творишь, семпай, — залепетал он нервно, сам не понимая толком что несет, — зачем на колени, не надо на колени, Скалл и так все понимает… Ну ты что... — он чувствовал, как к горлу его подкатил ком, а глаза начало подозрительно жечь, но попытался задавить начинавшуюся истерику. Если он сейчас разрыдался, то как он смог бы успокоить семпаев?       Скалл потянул Лар к кровати, — она не сопротивлялась, так сели они на постель все так же в обнимку, и Скалл все так же продолжал что-то говорить, он даже не был уверен, что говорит что-то осмысленное, а не просто издает звуки, но вроде бы, Лар не собиралась разваливаться в его объятиях, она немного расслабилась, и это его откровенно радовало.       — Скалл, — голос Реборна прозвучал очень изумленно. Скалл поднял голову и заметил, что семпай смотрит на него, приподняв брови, словно увидев нечто удивительное, — Скалл, ты воркуешь.       Скалл вздрогнул, осознав, что и правда ворковал, — звуки, которые он издавал, шли откуда-то из горла, напоминая смесь кошачьего мурчания и ежиного сопения, — и тут же надулся.       — Что? — он отчаянно пытался не смотреть на Аркобалено, чувствуя, как на его щеках выступает слабый румянец, — Омеги так делают, если вы не знали!       Лар, что все это время сидела молча, фыркнула куда-то ему в плечо, медленно, явно нехотя, выпуталась из его объятий — запах острых специй ее стал гораздо менее тяжелым и резким, но в нем Скалл все еще мог различить нотки волнения. Как и в запахах всех остальных Аркобалено — точнее, он чувствовал его и раньше, но кажется, просто не мог поверить, что те волнуются за него.       — Так что, — она заглянула в его глаза, явно встревожено, но уже не сердито, — Скалл, ты как…?       Скалл вздохнул, выпуская ее из объятий, сжался в комок, утыкаясь лицом в колени, — сейчас он очень сожалел, что выкинул ту подушку, потому как обнимать ему что-то очень хотелось.       — Мне страшно, семпаи, — признал он честно, ощущая, как его голос дрогнул и дал петуха, — мне просто очень страшно.       Внезапно, он почувствовал, как запах Лар стал более успокаивающим, — он стал тем самым, как и всегда, когда она с усмешкой трепала его по голове, но в этот раз кое-что пошло иначе. Она не стала путать его волосы, нет, — Скалл почувствовал, как теплые женские руки обняли его, прижимая к груди.       — Скалл, мы тебя не бросим, честно, — произнесла она тихо, утыкаясь носом в его макушку, — тебе не придется проходить через этот пиздец в одиночку.       Скалл вздохнул. Он расслабился, и, не поднимая головы, потому как произносить такие слова ему было все еще очень стыдно, тихо произнес.       — А вы же Скаллу больно не сделаете, да? — он замолчал, потом подумал, что надо бы уточнить, — ну, когда… — фраза его оборвалась, закончить он так и не смог, слишком смущенным всем происходящим.       Лар выдохнула где-то над его ухом — и это прозвучало в унисон со вздохами остальных Аркобалено.       — Скалл, друг мой, — начал Фонг, что все предыдущее время просто стоял, очень явно не зная, куда ему деться, — ты хочешь… С нами?       Скалл высвободился из объятий Лар, облизнул губы, начиная неловко мять край простыни, пытаясь понять, чем занять руки.       — Ну а кого я еще могу попросить, не детей же из Каркассы? — он показательно незаинтересованно пожал плечами, — Они же все младше меня лет эдак на двадцать. Да и потом, — Скалл бросил на семпаев осторожный, быстрый взгляд, — Вы же сами предложили, разве нет?       Лар над его ухом закашлялась, остальные просто смущенно отвели глаза, но не успел Скалл испугаться, что он понял что-то не так, и сейчас его семпаи начнут смеяться над его тупостью и уйдут, как Реборн начал говорить:       — Скалл, мы… — его голос звучал как-то странно неуверенно, да и на него семпай старательно не смотрел, — Мы клянемся, что сделаем все в лучшем виде.       Скалл смотрел на него, широко распахнутыми глазами — и может, только поэтому заметил, как кончики ушей Реборна слабо, но все равно заметно покраснели. На его губах сама собой возникла улыбка — Скалл не мог поверить тому, что видел, медленно понимая, что кажется, он не один тут смущается.       — Ну тогда, — его голос звучал все еще несколько неуверенно, но он все равно чувствовал, как спокойствие медленно, но неотвратимо возникает его груди, — Тогда поехали домой, семпаи?       В особняке Аркобалено ничего не поменялось — все его вещи были не тронуты, они лежали ровно так же, как и когда Скалл уходил, и было ощущение, словно он и не уезжал вовсе. На самом деле, в этом не было ничего удивительного — его не было буквально пару дней, даже пыль на подоконнике не успела скопиться. Но все равно было приятно. И он радовался, что забрал из особняка только трусы, потому как раскладывать вещи снова было бы той еще морокой — а так он просто кинул все белье на стул, и сделал вид, что так и должно быть. Удобно. И Оодако радостно булькал из своего аквариума, как ни в чем не бывало.       Хотя кое-что все же изменилось — отношение семпаев к нему стало несколько иным, и Скалл все еще пытался к этому привыкнуть. Аркобалено… Касались его.       Пусть и легонько, еле ощутимо, но в его жизнь прочно вошли прикосновения семпаев — прикосновение чужих пальцев, когда он передавал им солонку, касание коленями, когда они сидели на диване, будто случайные полуобъятия, когда Скалл врезался в них, несясь по коридору и не успевая затормозить. Сначала он думал, что ему показалось — слишком уж быстрыми и незначительными были эти касания. Но вскоре они стали более явными, продолжительными — словно Аркобалено поняли, что он не собирается сбегать от них, и начали смелеть.       Скалл долго не мог понять, что происходит — но когда он сидел в гостиной, и Реборн показательно спокойно закинул руку ему на плечо, выглядя настолько незаинтересованным, словно все, что он делал, было обыденностью, до него наконец дошло. Семпаи хотели, чтоб он не боялся их. Они хотели, чтоб Скалл привык к их прикосновениям, к их запахам — к тому что, видимо, никто не собирается делать ему больно. Они пытались показать, что они не угроза — и Скалл, медленно, но неотвратимо начинал им верить.       Он привык к их теплу. Их запахи постоянно витали рядом — легкие, ненавязчивые, странно нежные ароматы альф. Семпаи словно показывали, что они рядом, что они с ним, — и Скалл никогда не думал, что это окажется настолько успокаивающим. Он не один. И теперь ему даже не хотелось злиться, когда Колонелло в один вечер, когда они все сидели и смотрели какой-то тупой фильм в гостиной, вновь наклонился куда-то к его волосам и шумно вздохнул. Ну, его семпай был немного придурком — он это знал, — но также Скалл понимал теперь, что Колонелло делал это не со зла.       — Я все еще понять не могу, кора, — пожаловался он тихо, — почему у тебя такой запах слабый? Я раньше думал, что ты его прячешь за перебивками какими-нибудь, но, бля, вот ты щас сидишь вымытый и не пахнешь почти, а я точно знаю, что ты не брызгался ничем!       Скалл взглянул на него, просто пожал плечами.       — Я не знаю, семпай, честно, — произнес он, лениво потягиваясь. Ему надо бы было идти спать, но уходить из компании Аркобалено очень не хотелось, слишком уж он уютно сидел, зажатый между телами Фонга и Колонелло, — Я такой всегда был, с первой течки. Никогда толком не пах.       И он, широко зевнув, потер глаза, радуясь, что на нём сейчас, после душа, нет макияжа. Не подумайте, он любил свою косметику — но накрашенным ему становились недоступны такие простые радости жизни, как облизывание губ или потирание глаз. Колонелло вздохнул, явно неудовлетворенный ответом, но приставать не стал. Скалл правда хотел прийти ему на помощь, но он действительно не знал, почему у него такие слабо чувствующие феромоны.       Зато, как оказывается, знал Верде, что сейчас раскинулся в своем кресле и задумчиво читал какую-то газету.       — О, ну, слабые запахи у альф и омег могут быть по нескольким причинам, — отложив свое чтиву куда-то в сторону, начал он, задумчиво подняв глаза к потолку, — иногда это может быть связано с нарушением в хромосомном наборе или принятии в детстве сильнодействующих лекарств, влияющих на формирование организма, — Скалл с удивленными глазами смотрел на семпая. Честно сказать, эту информацию он слышал впервые.       — Вау, — произнес он изумленно, — Скалл-сама этого не знал.       Верде несколько смущенно пожал плечами, и легонько, и как показалось Скаллу, даже застенчиво, почесал свою тонкую шею пальцем.       — Ну, это мало кому известно, — признал он, — я на самом деле тоже бы не знал, если бы из-за нашей ситуации не полез копаться в возрастном формировании альф и омег. Хотя, — он задумчиво наморщил лоб, — на самом деле то, что я назвал раньше, это достаточно редкие и более общие случаи… Гораздо чаще омеги не пахнут, потому что во время первого эструса они подвергаются насилию и стрессовой обстановке, и в таком случае их организм просто не реагирует правильно, и в итоге запах просто не выделяется, чтоб не привлекать внимание. Это как такой неосознанный способ самозащиты, — пояснил Верде всем, моргая своими зелеными глазами.       Скалл замер, чувствуя странное опустошение в груди. А. Так вот оно что.       — Черт возьми, — Лар, сидящая с другой стороны, присвистнула, восхищаясь тем уровнем дерьма, что только что услышала, — Это звучит как полный пиздец. Хэй, Скалл… — она перевела взгляд на него, видимо, пытаясь что-то узнать, но что именно она хотела спросить, Скалл не расслышал, потому что Лар замерла, внимательно смотря на него, а затем тихонько выдохнула, — Ох, блять…       Скалл промолчал. Он не хотел смотреть в глаза остальным, он просто не мог, — а потому молча развернулся и уткнулся лицом Колонелло в грудь, как дети прячутся в объятиях взрослых. Он чувствовал себя трусливым и жалким, когда сбегал от расспросов вот так, — но, видимо, его семпаи считали по-другому.       Над его ухом раздался тихий вздох, и Колонелло осторожно, словно Скалл был статуэткой из хрупкого, легко бьющегося стекла, обнял его, прижимая к себе крепкими мускулистыми руками. Запахи семпаев кружили вокруг него, запах мяты от Колонелло вообще, кажется, окутал его с ног до головы, — но сейчас, хоть в них и чувствовалась встревоженность, Скалл ощущал поддержку Аркобалено, то, как они старались пахнуть приятно и успокаивающе, — и он действительно чувствовал себя в безопасности.       Семпаям стоит перестать так делать — а то он может и влюбится.       Хотя, наверное, предупреждение несколько запоздало — потому как Скалл уже влюбился. Тихо, незаметно даже для самого себя — но очень отчаянно, так, что перехватывало дыхание, а пальцы начинали дрожать от волнения. Он знал, как глупо себя вел — он знал, что все бессмысленно, что все касания, вся нежность Аркобалено кончится после их совместной ночи, но поделать с собой ничего не мог.       И потому он старался пользоваться терпением семпаев, пока есть возможность. Он лез к ним в объятия, подставлялся под их ласки, — и чувствовал себя как нищий, выпрашивающий подаяние на паперти, он словно обманывал их, — или единственный, кого Скалл обманывал, был он сам? Он не знал. Но прекратить не мог.       Теперь Скалл любил сидеть в лаборатории — когда он знал, что ему не сделают больно, что его не прогонят, он мог часами наблюдать за тем, как Верде работает, как его пальцы порхают над клавиатурой компьютера, как глаза внимательно смотрят на детали и схемы, запутанные и непонятные никому, кроме его самого. Скалл любил следить за Верде — за тем, как он ходит по лаборатории, словно танцуя, как составляет огромные планы, сидя за чертежным столом, как проектирует новые вещи, загадочные, но всегда инновационные, способные продвинуть науку на года и века вперед.       И он был рад, что Верде не прогоняет его, что терпит его присутствие в своем личном пространстве. И самым удивительным для Скалла было то, что Верде не просто терпел — нет, ученый, кажется, действительно не только не возражал против того, что он там находился, но и был искренне ему рад. Ну, когда вспоминал, что он вообще там. Скалл несколько раз оказывался в ситуации, когда Верде останавливался рядом с ним, удивленно открыв свои обычно сурово прищуренные глаза, словно был поражен тому факту, что он сидел в уголочке, — хотя пару часов до этого они уже разговаривали, — а затем, неловко вытянув руку, несколько неуклюже, словно сам не особо понимая, что делать, гладил его по голове.       Скалл подставлялся под поглаживания, тыкался лбом в ладонь, словно кот, делал самые умоляющие глаза, какие только мог, даже пытался начать благодарно пахнуть — он не знал, чувствовался ли его слабый аромат, но, судя по успокоенному, радостному запаху самого Верде, того все устраивало.       В такие моменты он даже разговаривал с ним, не боясь отвлечь, — и Верде отвечал всегда, максимально понятно и подробно, хоть и говорил несколько рассеянным тоном.       — Что делаешь, семпай? — Скалл задумчиво подлез ему под руку, чуть ли не тыкаясь носом в различные колбочки. Жидкость в колбочках воняла, но слабо, да и судя по тому, что Верде был без маски, токсичной она не была. Или они оба отравятся и умрут, Скалл не знал.       — Пытаюсь для тебя лекарство сделать, — произнес ученый, задумчиво пошевелив губами, потом взял какую-то бумажку и сунул ее в одну из колбочек. Бумажка тут же очень угрожающе почернела, и это зрелище заставило Верде раздраженно зашипеть и отбросить ее куда-то в угол стола. Скалл недоуменно приподнял брови.       — Что? —переспросил он несколько неверящим тоном.       — Лекарство, — повторил Верде, раздраженно подходя к раковине и сливая туда неудачное вещество, — Я пытаюсь разработать сыворотку в связи с твоей… Ситуацией. Чтоб, если вдруг что, ты мог пережить ее и без участия альф. Но… — он фыркнул, поставил колбу в коробку, — судя по всему, мне потребуется не менее четырех месяцев и к тому времени, насколько я могу предполагать, оно будет совершенно бесполезным.       Запах озона грустной и разочарованный альфы заполнил всю лабораторию. Верде вздохнул, тяжело плюхнулся на стул, откинулся на спинку, откидывая голову назад, не замечая удивленного взгляда Скалла.       Ну, а Скалл правда был удивлен — он таращился на Верде расширившимися от удивления глазами, пытаясь осознать то, что только что услышал — а именно то, что семпай… Он правда пытается сделать ему лекарство? И только ради того, чтоб Скаллу не пришлось под них ложится в попытке спасти собственную жалкую жизнь. Это было на удивление приятно слышать — честно сказать, Скалл был уверен, что все семпаи вполне смирились с тем фактом, что им придется его трахнуть, и попыток найти другое решение не принимали. Он сам смирился, так что даже уже не возражал. А нет — Верде действительно сидел и пытался найти способ ему помочь.       Неудивительно, что он влюбился.       Скалл быстренько подскочил к Верде, очень радостно обнял, прижал его патлатую зеленоволосую голову к груди, стараясь передать всю свою благодарность хотя бы за заботу, за попытку найти решение. Ученый не сопротивлялся — Верде сначала замер, несколько рассеяно заморгал, видимо, пытаясь понять, что вообще происходит, а затем осторожно поднял руку и кончиками пальцев почесал выделяющий феромоны узел на шее Скалла, видимо, выполняя их альфовскую норму по заботам об омегах. Скалл вежливо начал пахнуть радостью еще активнее, чтоб семпаю было приятно, и еще сильнее обнял.       Он вообще старался обнимать их всех как можно чаще, — Скалл все больше и больше боялся, что у него начнется течка, но не по причине его возможной смерти, как было раньше, нет. Просто после течки все закончится. Он старался не думать о ней, старался прогонять мысли — но иногда, когда он сидел в теплой ванной, когда вокруг не было ничего, кроме него и его собственных мыслей, прерываемой лишь журчанием воды, льющейся на него сверху, он задумывался о том, как… Как все будут происходить?       Будут ли его семпаи целовать его? Не так, как сейчас, быстрыми мазками куда-то в щеку, а по-настоящему, в губы, долго и горячо, как целовали в фильмах и любовных романах? Или они просто возьмут его без особых ласк и прелюдий — в конце концов, это он тут влюбленный идиот, жаждавший чувств. И если возьмут, то как? Будут ли они нежными с ним, как нежны сейчас, или же они будут грубы из-за бьющих в них гормонов, находясь под властью инстинктов альф, кричащих, что течную омегу следует немедленно завалить? Он не знал, — и ему было страшно из-за незнания, но страх этот смешивался со странным, выжидающим любопытством, превращаясь в дикую, безумную смесь, из-за которой у него начинало крутить в животе.       Иногда, когда он чувствовал себя особо отчаянным, Скалл даже осмеливался потрогать себя… Там. Осторожно и плавно, стараясь понять, нравится ли ему вообще, — и, закрыв глаза, он пытался представить, что это не он держит себя, что это его семпаи гладят и ласкают его. Он не мог представить — ему становилось стыдно. Разве он не был грязным и мерзким, когда думал о своих семпаях… Так? Скалл никогда не мог закончить — он просто включал холодную воду, стараясь отмыться от мыслей, что клубились в его голове, облепливая кожу своим жаром и похотью. Он был рад, что семпаи не знали о его неправильных мыслях — потому как иначе он не смог бы смотреть им в глаза.       Реборн вряд ли бы тогда захотел обнимать его так, как обнимает сейчас — искренне, тепло и доверчиво. Семпай всегда был очень добрым и мирным по утрам, до своей первой чашки кофе — а потому не было ничего удивительного, что свою заботу он старался выливать на Скалла именно по утрам. Днями и вечерами он позволял себе лишь слабые, еле чувствующиеся похлопывания по плечу, когда они сталкивались, спеша каждый по своим делам, да случайные вспышки поддерживающего запаха тут и там, мягкие и приятные, но не более — Реборн в принципе практически не поменял свое поведение, в отличие от остальных, словно он был слишком крут и независим, и, в отличие от остальных, не стремился показывать свою заботу слишком уж явно. Наверное, так и должны вести себя лидеры стаи — важные, пафосные и самодостаточные, которые командовали другими и лишь изредка снисходили до скупых похвал, не желая уж слишком сильно баловать своих младших.       Но то было вечерами — ранним утром Реборн был совершенно иным, когда спускался на кухню в своих мягких тапочках, розовой пижаме в горошек и нелепом ночном колпаке. Он был настолько мягким и уютным, — а еще он был в принципе единственным человеком из всех, кого знал Скалл, кто носил ночной колпак, — что ему приходилось старательно подавлять свое желание ворковать над семпаем от умиления.       Реборн же, видимо, порывы своей души — или своих инстинктов, кто вообще знал, какая часть семпая отвечала за его загадочное поведение, — никак не подавлял, а потому он взял за привычку подходить и обнимать Скалла со спины, утыкаясь носом ему в макушку, и слабо фыркая на все движения. Скалл не был особо против — ему бы хотелось стоять так часами, ощущая тепло семпая на своей спине и волосах, — но вообще-то, ему надо было готовить всем их утренние напитки. В том числе и кофе самому семпаю.       — Семпай, ты пьешь так много кофе, что ты сам начал пахнуть, как он, Скалл серьезно! — он показательно наморщил нос, когда запах семпая окружил его со всех сторон. Не то, чтоб Скалл не любил аромат Реборна, нет, ему он нравился, особенно утренний.       Запах Реборна состоял из трех частей, — аромата пороха и оружейной смазки, апельсинов и горького, крепкого кофе, насыщенного настолько, что он казался черным, как пустота. Но если вечером Реборн пах в основном оружием, и даже иногда кровью — Скалл никогда не мог понять, было ли это частью запаха семпая, или же он пропитался ими, как сам Скалл машинным маслом и мазутом, — то вот утром аромат Реборна напоминал о восходе летнего Солнца над полями с апельсинами, когда ты сидишь на террасе, укрывшись пледом с чашечкой терпкого кофе в руке и смотришь на то, как пробуждается мир.       — Потому и пью, — пробурчал Реборн еле слышно. Скалл почувствовал, как от его дыхания колышутся волосы на голове, — потому что так пахну.       Скалл несколько нехотя вывернулся из объятий Реборна, — во-первых, он желал видеть глаза семпая, во-вторых, он все еще делал ему кофе, и ему нужна была подвижность, чтоб не разлить кипяток. Ему показалось, или Реборн обиженно надул губы, когда обнаружил, что теперь в его руках больше никого нет?       — Семпай, что ты имеешь ввиду? — переспросил он, выключая газ под туркой, переливая ее в любимую чашку Солнца, жёлтую, и с нарисованным на ней хамелеоном, которую Колонелло припер ему на день рождение. Реборн пожал плечами, с интересом наблюдая за тем, как Скалл льет кофе, кажется, желая подлезть ему под руку и сунуть свой любопытный нос в кипяток. Он знал, что Реборн любил лезь под руку, он помнил, как давным-давно Лар материлась на него, когда киллер вдруг решил посмотреть, как именно она держит пистолет — и это в тот момент, когда сама Лар целилась в бошку какого-то ублюдка.       — Ну, я же представился, когда мне было двенадцать где-то? И с самого первого гона хотел это самое кофе попробовать, ну, интересно же было узнать чем я пахну. Но… — Реборн задумчиво поднял глаза к потолку, погружаясь в воспоминания, — Но как бездомный бродяжка мог бы достать себе кофе? А потом свинцовые семидесятые, денег толком не было у страны, ну и… Не знаю, кофе всегда было какой-то мечтой, я его выпил первый раз уже после первого высокооплачиваемого хита, помню, сидел и думал, как люди его пьют, дрянь ведь полнейшая, — он вдруг очень светло и ностальгически улыбнулся. Скалл, слушавший его, затаив дыхание, пораженно распахнул глаза, изумляясь, каким теплым и мягким сейчас казался семпай, — Но пить продолжил, сам не знаю, почему. Видимо посчитал, что раз могу, надо делать. И проникся вот, полюбил, — Реборн забрал у него кружку, запрокинул голову и одним глотком опустошил ее, — Спасибо за кофе. Удачного дня.       Он наклонился, клюнул Скалла в щеку, быстро и резко, обдав его своим запахом в последний раз, и, уже полностью проснувшийся, направился куда-то по своим делам, пока Скалл, пораженный, просто смотрел в его гордо выпрямленную спину, поражаясь свалившимся на него откровениям. Это короткое признание, воспоминание, которым Реборн поделился мимоходом, вдруг сделало его в глазах Скалла ужасно человечным, — нет, он и раньше знал, что Реборн человек, и имеет свои забавные причуды и слабости, как бы он не пытался доказать обратное, — но он никогда не задумывался о том, какими были семпаи до встречи с ним. Странно было думать о том, что они не всегда были сильнейшими в мире, — потрясающе крутыми и идеальными, способными уничтожить любую угрозу, что станет у них на пути, — что когда-то его семпаи тоже были детьми. Быть может проблема была еще и в том, что он видел Аркобалено маленькими, он знал, как они выглядят, как младенцы, — точнее, он думал, что знал. Не мог же тот Реборн появится на свет прямо в федоре и со своими шикарными бакенбардами, да и Верде, наверняка, не всегда носил свои белые халаты, — точно так же как и он сам не всегда был с фиолетовой слезой под глазом и кучей пирсинга на лице.       Осознание этого… Поражало. И ему хотелось узнать о семпаях побольше — а потому, когда вечером Вайпер сидела у него на коленях и довольно грелась в его объятиях, он решился спросить.       — Семпай, — тихо и осторожно начал он, тыкаясь носом в край капюшона, — а в тебе есть азиатская кровь?       Вайпер, что до того просто расслабленно дремала в его руках, недоуменно зашевелилась, повернулась к нему лицом — и, пусть глаза ее он видеть не мог, но даже нос Тумана вдруг показался Скаллу очень удивленным.       — Моу, с чего ты это взял? — спросила она тихо, вопросительно надув губы. Скалл смущенно опустил глаза, пытаясь спрятаться за волосами от ее непонимающего взгляда, что чувствовался даже сквозь ткань.       — Ну, ты, — он задумался, пытаясь понять, как вежливо сказать Вайпер, что из всех альф она была единственной, кого он мог посадить на колени и обнимать сразу со всех сторон, — ты просто… Я знаю, что восточные народы обычно более низкие, чем западные, вот… Вот Скалл и спрашивает.       Вайпер тяжело, и, как показалось Скаллу, несколько разочарованно вздохнула. Скалл замолчал, пытаясь понять, что же ее так расстроило, потом, подумав, быстро вставил:       — Если что, Скалл-сама заплатит, вот! Ты не думай, у меня денег много! — Вайпер на эти слова лишь несколько раздраженно завертелась в его руках, но не слезла, как думал Скалл, лишь прижалась к его груди щекой.       — Да знаю я, сколько у тебя денег, — пробурчала она тихо, — что за глупые вопросы? Ты тоже, вон, мелкий, что, теперь тоже азиат?       Скалл осторожно кивнул.       — Ну, у меня есть азиатские черты, типа… — он задумчиво закусил губу, — моя бабка японкой была, еще из этих, которые интернированные были. В лагеря которых в сорок первом отправляли, знаешь? Мать говорила, что ее смогли у соседей спрятать, потому и не забрали, но бабку моя она с тех пор больше никогда не видела… Вот. Я поэтому и спрашиваю, — Скалл неловко пожал плечами, зашевелился, стараясь сесть так, чтоб острый локоть Вайпер не утыкался ему в живот. Та фыркнула, но руку все-таки убрала, позволяя им обоим устроится поудобнее.       — Нет, восточной крови во мне нет, насколько я знаю, — начала она говорить, заставляя Скалла затаить дыхание, — Проблема тут в гормональных препаратах.       Скалл недоуменно приподнял брови, осторожно, чтоб случайно не испортить ту атмосферу искренности, что окружала их, переспросил.       — Гормональные… препараты? — он спрашивал очень, очень неуверенно, потому как про такие вещи слышал разве что краем уха, так что сейчас правда не понимал, причем тут эти загадочные лекарства.       — Да, — голос Вайпер звучал очень отстраненно и ровно, словно то, что она говорила, ее совершенно не касалось, — Видишь ли, некоторые чрезвычайно богатые и древние дворянские семьи стремятся это богатство сохранить и приумножить любыми способами. Даже не всегда полностью правильными с моральной точки зрения. Не то, чтоб я могла хоть как-то это осуждать, состоя в чертовой мафии, конечно, — она говорила так спокойно, словно читала сценарий, написанный перед ней на листке, как диктор передачи про животных, рассказывающий о том, как хищники поедают жертв, — И одним из таких способов является удачный брак между детьми этих семей. И, чтоб у этих детей был традиционный, правильный, необходимый людям пол, они не стесняются использовать гормональные препараты с самого раннего детства этих детей, ну, чтоб они потом представились альфами или омегами ровно так, как это необходимо. Но такое вмешательство сильно бьет по молодому организму, естественно, — она чуть помолчала, и Скалл услышал, как она сглотнула слюну, — А если уж ребенок, несмотря на то, что его пичкали гормонами, желая получить хорошенькую послушную омегу, представится как альфа… Ему, наверное, можно будет заказывать гроб. И благодарить небо, если он вдруг чудом выжил.       Хоть голос Вайпер и был очень бесстрастным, кислый, тяжелый запах и горечи окружал их обоих, заставляя Скалла открыть рот, чтоб не задохнуться от клубящейся вокруг грусти, что он чувствовал даже на кончике языка. Скалл притянул Вайпер к себе поближе, сжимая ее в объятиях, — она не сопротивлялась, его семпай вообще ощущалась куклой, с которой каждый мог делать все, что ему угодно. Он не знал, как ее успокоить, — а потому сделал самую глупую и омежью вещь, которую только мог. Он заворковал.       Скалл никогда толком не умел ворковать. Он помнил, как это делал Энма, издавая грустные щенячьи звуки, когда все Шимон пришли проведать его в больницу, — хотя, вообще-то, это он был тем, кто должен был за них переживать, — но сам до последнего времени этим никогда не занимался, скрывая свой второй пол, да никто от него этого и не ждал. Но его семпаям нравилось, когда он ворковал — он видел, как они неосознанно расслаблялись, как в их запахах начинало чувствоваться легкое, спокойное веселье, — и если он мог таким образом их утешить, он готов был сидеть и урчать над ними целыми днями.       Вот и сейчас он почувствовал, как Вайпер дернулась, немного собралась, видимо, приводя себя в порядок, — запахи расстроенной альфы, бьющие по мозгам, начали немного рассеиваться, в них даже стали появляться нотки обычного для Вайпер аромата чернил и свеженапечатанных книг.       — Ну, ну, чего ты тут устроил? — Туман протянула руку и ласково, еле ощутимо, дернула его за прядь волос, — Не надо тут сопли распускать. И вообще, мы же после проклятия заново выросли, так что у моего организма уже таких сильных проблем с гормональным балансом нет, — она хмыкнула, и, как показалось Скаллу, несколько гордо произнесла, — Я уже выше на два дюйма выше, чем до проклятия была.       Скалл кивнул, но ворковать не перестал, не ощущая себя особо убежденным. Вайпер вздохнула, проворчала на гране слышимости что-то вроде «В кого ты такой сопереживающий, а?» — но не успел Скалл ничего ей ответить, как она произнесла уже громче.       — Я серьезно, не устраивай драму. Словно я единственная из Аркобалено, кого гормонами поили, Фонг, вон, тоже, этой участи не избежал.       Скалл удивленно приподнял брови, уставился на Вайпер во все глаза, пораженный новой открывшейся ему информацией.       — В каком смысле, «Фонг тоже»? — переспросил он шокировано, — Его тоже гормональными препаратами пичкали?       Вайпер кивнула.       — Да, насколько я знаю. Только ему повезло больше, из него альфу хотели сделать, и вот он альфа сейчас, — она вдруг зашевелилась, заставляя Скалла выпустить ее из объятий, спрыгнула на пол, — Но это не ко мне вопросы. Если хочешь, его расспроси, а мне работать надо.       И она совершенно спокойно растворилась в воздухе, превратившись в кучу разлетающихся в разные стороны мотыльков. Скалл бы обиделся на такое пренебрежительное окончание разговора, но… Но в воздухе все еще висел запах его семпая, и, хоть в нем все еще чувствовались остатки кислой обиды, приятной, отдающей сладостью на языке, признательности и благодарности в ней было гораздо, гораздо больше — и Скалл просто не мог ни сердиться, ни даже расстраиваться на такое внезапное исчезновение.       Но про Фонга ему все же было интересно узнать, так что он, как и советовала Вайпер, в один момент просто взял и спросил, когда Фонг лежал на его коленях, обнимая его за бедра. Скалл не знал, почему у Фонга была такая любовь к его бедрам — семпай, конечно, пытался объяснить, что «Обнять бедра» было китайской фигурой речи, но то ли Фонг не понял его вопроса, то ли сам семпай понял этот конкретный фразеологизм слишком буквально, потому что клал он свою голову на его бедра совершенно не фигурально. Но он не особо возражал, — в такие моменты семпай выглядел очень расслабленным, и даже позволял Скаллу играться с его волосами, выбирая мусор из жестких, как проволока, черных прядей.       — Тебе об этом ничтожном Вайпер рассказала, да? — произнес он с тоской в голосе, но без особого удивления. Скалл согласно кивнул, — Ну да, разумеется, вряд ли еще кто-то так сильно изучал наше прошлое. В общем, — Фонг замялся, затем изящным, слитным движением, наполненным силой и грацией, перевернулся на спину, и теперь смотрел прямо Скаллу в глаза, — Этот человек всегда был уверен, что он должен был быть бетой.       Скалл изумленно выдохнул, уставился на Фонга наполненными шоком глазами.       — Э, семпай? — он воскликнул, может быть, слишком громко, но он правда был удивлен, — А с чего ты это взял?       Фонг вздохнул, повернул голову, утыкаясь ему в живот. Скалл не мог считывать настроение Фонга через запахи, как остальных — семпай всегда старался убирать свои феромоны пламенем, а потому ощущался в восприятии Скалла как нечто очень стерильно чистое, словно пустота, на которой не задерживались абсолютно любые запахи, что очень напрягло Скалла при первой встрече. Даже беты пахли, они подцепляли запахи вокруг, от объятий со своими друзьями и любимыми альфами и омегами, и это создавало для них уникальный аромат, смесь их пота и запахов ближайшего окружения, и его сложно было спутать с запахами даже других бет.       Фонг же… Запах его абсолютно не чувствовался, и Скалл долгое время не мог понять, почему, — до того, как они случайно застали гон семпая, чуть ли не задыхаясь от ядерного запаха благовоний и жасмина. Тогда, и только тогда, он смог почувствовать этот тяжелый, душный запах, — так пах рассерженный, злой, разъяренный Фонг, — но вот как он пах, когда был счастливым, Скалл так и не смог узнать.        — Видишь ли, — семпай, не знавший о его мыслях, начал объяснять, — Когда моя семья узнала, что я Ураган, она решила, что им неплохо бы было получить альфу с ураганным пламенем, и потому этому ничтожному, ну, — он замялся, замолчал, видимо, пытаясь подобрать слова. Скалл начал тихонько, на гране слышимости, урчать, не зная, как еще помочь семпаю справится с трудными воспоминаниями, — Я думаю, ты понял, друг мой. И поэтому… поэтому этот ничтожный никогда не может быть полностью уверен, что он должен был быть альфой изначально, как создала того природа, и, честно сказать, это немного печалит.       Скалл недоуменно наклонил голову. Он видел, как кулаки Фонга неосознанно сжались, — и он осторожно протянул и взял руку Фонга в свою, провел пальцами по сбитым костяшкам. Семпай не возражал, — он, казалось, немного расслабился от его действий, даже разжал ладонь, переплетая свои пальцы с его.       — Почему, семпай? — спросил Скалл тихо, — ты не хочешь быть альфой?       Фонг пожал плечами — точнее, попытался, потому как лежа это было сделать весьма сложно.       — Понимаешь ли, — начал говорить он задумчиво, — когда в твое естество вмешиваются, чтоб получить желаемый результат, ты никогда не сможешь быть полностью уверен, должен ли быть таким, какой ты есть, изначально, или же все же твою суть извратили ради достижения цели, — Скалл задумчиво согнул и разогнул пальцы Фонга. Его кисть была расслаблена, так что он мог играться с рукой Урагана, как ему заблагорассудится. Фонг не возражал, он с легкой улыбкой наблюдал за его действиями, потом со вздохом продолжил, — и как я могу думать, что я полностью целен, если гон, то, что у большинства альф проходит достаточно ровно, у меня вызывает столь дикую агрессию, что даже собственное пламя с трудом поддается контролю?       — Но ведь у Верде-семпая тоже… — начал было говорить Скалл, но семпай вдруг выдернул руку из его пальцем, прижал к себе, заставляя Скалла наполовину недоуменно, наполовину разочарованно заскулить.       — Но гон Верде не может причинить вред окружающим, — произнес он тихо, — Верде просто слишком чувствителен к запахам, а я… А этот ничтожный в любой момент может причинить боль всем вокруг.       Скалл попробовал было вновь прикоснуться к руке Фонга, но тот не дал, отдернул руку, словно боясь обжечься. Или обжечь. Скалл почувствовал, как к его горлу подкатывает ком — и самым ужасным было то, что семпай, кажется, даже не заметил своего движения, продолжая отвлеченно, кажется, даже не ему уже, а просто в пустоту, говорить.       — И ведь даже подавители не действуют, что самое плохое, — его голос звучал отстраненно и задумчиво, словно голос Вайпер днями ранее, и Скаллу вдруг показалось, что он попал в отвратительную, зеркальную вселенную, где его семпаи слиты в огромный ком боли и страданий, — когда твое пламя настолько сильно, что с легкостью уничтожает яды, убрать простое лекарство ему так же легко, как гонять кровь по сердцу.       Скалл правда не знал, что ему сказать, как помочь — все что он мог делать, лишь глупо урчать, издавая воркующие звуки, и, честно сказать, никогда еще он не чувствовал себя более бесполезным, чем сейчас. Но Фонгу, кажется, стало немного легче, когда он выговорился, — по крайней мере, он наконец увидел его, сфокусировал взгляд на его лице, слабо улыбнулся.       — Скалл, мне правда жаль, что так вышло, — начал он говорить тихо, — поверь, я никогда бы не хотел, чтоб ты оказался в такой ситуации, как вынужденная любовь с нами, альфами. Я сожалею. Если ты не хочешь видеть меня там, я уйду, честно, так что можешь не вол…       Скалл не дал ему говорить — он просто не мог дальше слушать этот печальный, извиняющийся голос семпая, слова, полные самобичевания и ненависти к самому себе. Он не был идиотом, он понимал, что семпай на самом деле имел ввиду.       — Семпай, — Скалл наклонился к нему, тыкаясь лбом в его лоб, и последнее, что он увидел, прежде чем закрыть глаза, это расширившийся, изумленный взгляд карих глаз, — Я не боюсь тебя.       Он тяжело выдохнул, пытаясь подобрать слова, чувствуя на лице чужое дыхание — Фонг был близко, очень близко, и он был рад, что не смотрел на него, иначе бы, наверняка, утонул в его взгляде, захлебнувшись в обуревающих его чувствах.       — Да, мне страшно, — продолжил он тихо, — но это не твоя вина, и не моя, и не вина кого-то из остальных, что мы в итоге оказались в такой ситуации, все это просто тупое, неудачное совпадение, понимаешь? И я не хочу, чтоб ты уходил. Я рад, что вы, семпаи, со мной, и что вы не отворачиваетесь от меня, и… — он хрипло втянул воздух сквозь стиснутые зубы, неспособный справится с мыслями, что переполняли его голову, а потому следующие его слова превратились совсем уж в жалобный скулеж, — семпай, ты ведь не бросишь Великого Скалла-саму, верно? Ты останешься?       Прикосновение чужих, грубых пальцев к его щеке стало совершенной неожиданностью. Скалл дернулся, открыл глаза, пытаясь понять, что происходит — и оказался застан врасплох той нежностью, с которой смотрел на него Фонг.       — Драгоценный друг мой, — начал говорить он с ласковой улыбкой, и Скалл оказался совершенно заворожен ею, не способный оторвать взгляд, — как же я смогу тебя бросить? Не стоит, я останусь рядом с тобой до тех пор, пока не надоем тебе окончательно и уйду лишь тогда, когда пожелаешь сего ты сам.       Скалл улыбнулся — осторожно, не размыкая губ, не желая портить ту окутавшую их лиричную, наполненную чувствами тишину.       — Ты замечательный, семпай, — только и сказал он, — я никогда не захочу, чтоб ты ушел.       Сначала он подумал, что ему показалось, что запахи в комнате изменились, — но, принюхавшись, он почувствовал слабый, ненавязчивый, практически неслышимый запах можжевельника, что окружал их обоих. Это в первый раз, когда он чувствовал такой запах в их доме, — и, Скалл был уверен, что смог учуять его лишь потому, что сидел к Фонгу очень близко, их носы практически соприкасались — и он смог почуять ту спокойную, благодарную радость, что нес в себе этот аромат.       Скалл ничего не смог с собой сделать — он улыбнулся так сильно, что у него заболели щеки.       — Не стоит так переживать, семпай, — сообщил он Фонгу шёпотом, словно открывая ему страшный секрет, — ты не единственный, кто меняется, когда приходит гон или течка. Скалл тоже ведет себя не совсем обычно.       Это было правдой — все омеги меняли свое поведение во время течки, и Скалл не стал исключением. И он чувствовал, что эта самая течка не за горами, все знаки указывали ему на это — иногда у него начинало крутить в животе, да и запахи вокруг вдруг внезапно становились внезапно гораздо более резкими и сильными, хотя, конечно, это просто усиливалось его собственное обоняние.       И, наверное, ему стоило бы начать к ней готовиться, хотя бы соорудить гнездо для всех них, чтоб его семпаи смогли возлечь вмести с ним в прекрасное уютное гнездо вместо скучной отстойный кровати, — но ему все еще было страшно. Он старательно оттягивал момент, словно нерадивый студент тянет все до последнего срока, — и потому даже не подумал предупредить семпаев о своем состоянии, когда они решили съездить на мафиозный прием одной из семей, что сотрудничала с Вонголой и ЦЕДЕФ, в частности. Все, ради того, чтоб поддержать Лар-семпай.        С другой стороны, Скалл даже не думал, что что-то может пойти не так — они, в конце концов, считались сильнейшими в мире, а мафиозные приемы были делом весьма обыденным, и особых проблем никогда не доставляли. Да и сейчас все начиналось весьма неплохо — музыка играла тихая и размеренная, семпаи были весьма расслабленными, ну, насколько они вообще быть расслаблены вне дома, а угощение на шведском столе было довольно неплохим. Скалл с радостью уплетал все пироженки и махонькие бутербродики, нанизанные на шпажки — он, конечно, помнил, что в мафии еда могла бы быть отравленной, но, во-первых, рядом с ним были Реборн и Фонг, сильнейшие Солнце и Ураган в мире, способные справится с любым ядом, а во-вторых, он все равно был бессмертным. То есть, Скалл точно знал, что при желании способен переварить цианид, так что бояться ему было особо и нечего.       — Наслаждаетесь? — молодой незнакомый голос раздался прямо у него над ухом, заставив Скалла вздрогнуть и чуть не выронить шпажку. Он торопливо, чтоб не отобрали, запихнул ее в рот, и только потом посмотрел на говорившего, коим оказался сам глава Семьи, Антонио Капелли.       Говорить с набитым ртом все же было не вежливо, а потому Скаллу пришлось проглотить все, что он запихал за щеки. Разумеется, он справиться с этим не смог, поперхнулся, начав кашлять, а потому следующие его слова прозвучали весьма хрипло.       — Да, у вас, — он вновь закашлялся, начал стучать себя по груди, чувствуя, как слезы выступают у него на глазах, — у вас потрясающий повар, синьор!       Антонио усмехнулся, — молодой альфа запах слабой смесью довольства и нетерпения, заставив Скалла недоуменно приподнять бровь, пытаясь понять, — неужели этот человек что-то от него хотел?       — Наш повар будет рад это услышать, — произнес Антонио весело, протягивая Скаллу свою широкую загорелую ладонь для рукопожатия, — Антонио Капелли.       Скалл послушно пожал, — разумеется, он уже знал, как зовут чувака, в чьем мафиозном замке они счас тусовались, но комментировать это никак не стал, лишь принял свою самую лучшую и пафосную позу.       — Я Скалл Де Морт, каскадер, которого ненавидит сама смерть! — возвестил он громко, сверкнув своей самой фотогеничной улыбкой. Антонио улыбнулся еще радостнее, глядя на него своими большими зелеными глазами.       — Да как я могу вас не знать? — произнес он весело, — Величайший Скалл Де Морт, я так рад видеть вас лично!       Скалл удивленно заморгал, пораженный слишком приятной реакцией. Обычно мафиози на такое представление лишь морщились, или же вежливо прощались с ним, начиная бегать глазами, чтоб не смотреть ему в лицо, — видимо, они все же надеялись на общение с кем-то более крутым и компетентным в мафиозных штуках, как его семпаи, к примеру, — но уж точно он не ждал такого радушного приема, как сейчас.       — Правда? — наверное, он не должен звучать настолько изумленным, но Скалл правда не ожидал, — Вы обо мне слышали?       Антонио закивал — яростно и убедительно, и запах его наполнился еще большем нетерпением и даже некоторым… волнением?       — Честно сказать, я фанат ваших трюков, — сообщил он ему громким шёпотом, подойдя поближе, обдав Скалла своим смущенным альфа-ароматом, — у меня даже футболка с вашим именем есть!       Скалл еще более изумленно поднял брови, чувствуя, как одновременно и полнейший шок, и гордость за хорошо выполненную работу.       — Вы не шутите? — спросил он таким же громким шёпотом, — Футболка?       Антонио вновь закивал.       — Вы могли бы ее подписать? — запах волнения и неловкости усилился вместе с тем, как мужчина смущенно опустил глаза в пол, — Если вы не против, конечно? Я был бы очень счастлив.       Скалл еще некоторое время смотрел на него, заставляя альфу нервничать, а потом улыбнулся — светло, весело, как и положено улыбаться рядом с поклонниками.       — Разумеется, Великий Скалл-сама всегда рад осчастливить своих фанатов! — заявил он радостно.       Антонио разулыбался.       — Да, — он немного отошел от Скалла, давая тому пройти, — она в шкафу в моей спальне, позвольте, я вас проведу. У меня там и ручка есть!       Скалл кивнул, позволяя Антонио вести себя, куда тот хотел — они вышли из бального зала, направились по коридорам. Скалл честно пытался запомнить, куда они идут, но поворотов было так много, а они с Антонио так весело разговаривали, обсуждая его, Скалла, трюки, что он толком и не следил за дорогой. Но с другой стороны, когда еще он сможет так замечательно поболтать о себе любимом и своих достижениях? Скалл любил семпаев, но он искренне сомневался, что они хотят выслушивать, как он сделал бэк-флип над Гранд-Каньоном в семьдесят третьем году — или что они в принципе хоть что-то поймут из его речи. А Антонио понимал — и потому Скалл был не против немного повеселиться, рассказывая о всех курьезах и забавных случаях, что происходили с ним во время подготовки к прыжкам. Ему правда было весело — радость пузырилась в его груди, делая весь мир замечательным и легким, Антонио улыбался, слушая его и поддакивая, его сладкий запах альфы окружал Скалла с ног до головы, делая путь еще прикольнее и приятнее, и вообще все вокруг было таким замечательным и легким.       Они дошли, — Антонио вежливо открыл перед ним дверь в спальню, пропуская Скалла вперед. Он зашел, с интересом оглядываясь, оценив большую шикарную кровать.       — Так что, где футболка? — спросил он радостно, потому как мир был таким забавным и немного плывущим, — Давай Скалл-сама подпишет!       Последние его слова совпали со звуком закрывшегося замка, — но, не успел Скалл хоть как-то среагировать, как запах альфы раздался в полную силу, заставив его замереть, — и потому он не сопротивлялся, слишком ошарашенный, когда чужие крупные руки обняли его со спины.       — Боюсь, — Антонио заурчал ему на ухо, — с этим придется повременить, синьор Скалл.       И только сейчас Скалл понял, почему мир вокруг был таким легким, — когда альфа прижимала его к себе, утыкаясь носом прямо в узел на шее, а в животе у него начинал скапливаться очень знакомый жар.       Но какого черта, до его течки оставалась как минимум неделя, так какого ебаного хуя его начинало крыть прямо сейчас?       Он вывернулся из объятий Капелли, оттолкнул его от себя, судорожно начал вертеть головой, пытаясь найти выход — он совершенно точно не хотел быть здесь, но этот чертов запах альфы сбивал его с мысли, не давая сосредоточится, когда Антонио вновь подошел к нему.       — Какого хуя? — зашипел он, пятясь назад, — Что ты со мной сделал, ублюдок?       К сожалению, за его спиной оказалась стена, и потому ему совершенно некуда было деться, когда чертова альфа нависла над ним, ставя руки рядом с его головой, ловя его в ловушку.       — О, небольшую лекарственную вещицу, — он радостно ухмыльнулся, его голос был низким и сладким, как мед, — никаких последствий для альф, они даже и не заметят, но омеги... С ними другой разговор. Мне бы хотелось, чтоб наше свидание прошло по плану, понимаете?       Ну разумеется, блять, все было так просто. Разумеется, это был не яд — а его пламя не было ураганом, и отличать лекарство от отравы оно умело, а потому даже не попыталось что-то сделать, чтоб справится с попавшей в него гормональной хренью, вызывающей ускоренную течку. Скалл зарычал в бессилии, злясь на себя, за то что попался так просто, на свое тупое пламя, которое не могло, блять, его не подставить, и разумеется, на этого уебка Антонио, чей запах сейчас окружал его со всех сторон, заставляя разум плыть.       — Я один из Аркобалено, — попытался было он вправить ему мозг, — ты пожалеешь, чел!       Антонио наклонился к нему совсем близко, обдавая его лицо горячим дыханием, весело ухмыльнулся.       — О, ваши «Семпаи», — сообщил он ему очень довольно, — сейчас немного заняты, так что, извините, синьор, ваши альфы вряд ли придут вам на помощь.       И он поцеловал его. Скалл почувствовал чужие губы на своих, он почувствовал, как Антонио пытается заставит его открыть рот, пытаясь проникнуть внутрь, он почувствовал мускус альфы, — и разумеется, тот жар что скапливалось в его животе, распространилось по всему телу. Он ощущал, как его тело горит, как его мышцы дрожат от напряжения, как его мозг буквально плавиться в кашу, лишая его способности мыслить здраво. То давно забытое чувство от присутствия альфы рядом, которое, как он надеялся, ему никогда не доведется более почувствовать вновь.       — Блядь, ты меня за губу укусил! — Антонио дернулся назад, отдаляясь от него, и Скалл прекрасно мог видеть тоненькую струйку крови, текущую по его подбородку.       Но он вновь чувствовал это.       Ярость.       Абсолютную, неподдельную ярость от того, что какая-то жалкая альфа осмелилась претендовать на него! Как он, этот слабак, даже смог допустить мысль о том, чтоб взять его!       — Ты, жалкий уебок, — Скалл даже не сразу понял, кто именно говорил, уж слишком спокойно и весело звучал этот голос, — Кем ты себя возомнил? Кто, блять, дал тебе право прикоснуться ко мне, ты, тупой выродок?       И только по тому дикому, ошарашенному взгляду, которым Капелли смотрел на него, он понял, что говорил, оказывается, он сам. Скалл даже не мог узнать свой голос — тот звучал тихо, а он не разговаривал тихо, и в нем не слышались обычно странные рычащие нотки.       — Но…! — Антонио наконец открыл свой тупой грязный рот, и заговорил. Точнее, заскулил, как жалкая помойная шавка, кем он и являлся, — Но ты ведь омега!       Скаллу внезапно стало очень смешно — и он не стал сдерживаться, засмеялся в полный голос прямо ему в лицо, и эта глупая альфа смотрела на него расширившимися глазами.       — О, как меня бесят альфы, — он наконец отсмеялся, но широкая улыбка все никак не сходила с его лица, — которые решили, что имеют какие-то права лишь из-за своих тупых гормонов. Но я знаю, как это исправить, — он сделал шаг вперед и с наслаждением увидел, как альфа отступает, смотря на него расширившимися от ужаса глазами, — Почему бы мне просто не оторвать твой жалкий хер и не запихнуть к тебе в глотку, а?       Он сделал еще одни шаг, и тут нервы альфы не выдержали — он замахнулся, пытаясь ударить Скалла в лицо, но делал это так медленно и неровно, что Скалл по-простому поймал его кулак в ладонь, сжимая его в пальцах. Раздался хруст — и альфа застонала от боли, заставляя Скалла усмехнуться. Вокруг них все еще был запах альфы — но теперь в нем чувствовался страх, настоящий ужас перед ним, Скаллом, и, небо, он абсолютно обожал этот аромат.       Альфа запомнила, что она должна чувствовать, когда она видит его, когда она смеет касаться Скалла без его на то позволения — а теперь почему бы не научить ее, как правильно бить?       Первый удар пришелся мужчине в живот — он сжался от боли, начиная заваливаться в перед, прямо на Скаллов кулак. Раздался хруст, голова альфы мотыльнулась назад, и Скалл словно в замедленной съемке мог видеть, как кровь капает из его носа на дорогой паркет. Скаллу вновь стало смешно.       Альфа рухнул на пол, сжимаясь в жалкий, трусливый комок, прикрывая голову руками — и ничего не мешало Скаллу с размаху пнуть его ногой в живот, заставляя того харкнуть кровью. А затем еще раз. И еще раз. А потом в голову — и так снова и снова, пока Скаллу не надоест с ним развлекаться, потому как эта бездарная альфа заслуживала этого, она хотела взять его — так пусть попробует пережить его ярость.       Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как они пришли сюда, — он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как лицо альфы превратилось в кровавое месиво, с того момента, как тот перестал шевелиться, а ботинки Скалла были полностью покрыты кровью — но вырвал его из транса голос, раздавшийся за спиной.       — Скалл, ты в поряд… — говоривший оборвал фразу так резко, словно ему кто-то врезал, но Скалл все равно услышал.       Он оглянулся, пытаясь понять, кто осмелился прервать его поучительное наказание — и увидел еще шесть альф, стоящих на пороге комнаты, таращившихся округлившимися от шока в глазах.       Сначала он даже не понял, кто они — неужели какие-то другие альфы посмелились атаковать его, должен ли он уничтожить еще и их, были ли это очередные жалкие неудачники, слишком много возомнившие о себе? Он подошел ближе — мир вокруг все еще плыл и качался, но такая мелочь вряд ли могла ему помешать, — и тут он почувствовал, как именно пахли новоприбывшие.       Апельсины и озон, мята и острые специи, бумага и даже капелька сандала — эти запахи ударили ему в нос, создавая неповторимый аромат безопасности и дома, заставивший Скалла расслабиться, разжать кулаки. Это были его альфы, те, кому он доверял, те, кому он разрешил прикасаться к себе, его милые драгоценные очаровательные альфы, которых он обожал и лелеял. Но, — он вновь напрягся, осматривая своих альф более внимательным взглядом, — почему они такие напряженные, почему их запахи такие тяжелые и обеспокоенные?       — Вы в порядке? — Скалл засуетился вокруг них, желая одновременно обнять их, утащить к себе и лелеять и ворковать, и одновременно пойти и уничтожить всех, из-за кого его прекрасные альфы начали грустить и волноваться.       — Да, мы, — говорить начала его прекрасная темная альфа с апельсиновым запахом, и его баритон чуть не заставил Скалла превратиться в лужу обожания, — Мы в порядке. Были некоторые неожиданности, когда на нас внезапно попыталась напасть толпа народу, но они все мертвы, так что все хорошо.       Скалл уважительно покачал головой, восхищаясь своими альфами. Разумеется, у них не было никаких трудностей — его альфы были просто ошеломительно сногсшибательными, иначе он бы их не выбрал! Но, как оказалось, лидер их стаи еще не закончил говорить, — он осмотрел Скалла с головы до ног, сглотнул, покосился на труп ублюдка, про которого сам Скалл, если честно, уже успел позабыть, осторожным, ласковым голосом спросил.       — Скалл, а ты как, в порядке?       Скалл закивал. У него все было прекрасно! Тупая альфа наказана и сдохла, а его необыкновенные, умопомрачительные альфы сейчас стояли рядом с ними, и он мог их законно обожать.       — Да! — сообщил он им радостно, — Просто один придурок решил, что может претендовать на Великого Скалла-саму, а Скалл-сама ненавидит альф, которые возомнили о себе слишком много, но он сдох, так что все хорошо!       Его альфы, — семпаи, они его семпаи, — внезапно стали выглядеть гораздо более обеспокоенными, и это заставило его напрячься, пытаясь понять, что же взволновало семпаев. Он огляделся, — и только сейчас понял, что они все еще стоят в пропахшей чужой альфой комнате, и рядом валяется труп этой самой альфы. Наверное, его семпаям не нравилось, когда рядом другие альфы, пусть даже мертвые, или, может быть, им не нравился этот дом — интерьер в нем был откровенно уродским, словно бедняк дорвался до денег и теперь скупал все, что блестело. Нет, его семпаи заслуживают быть в гораздо более красивом и безопасном месте, — а потому Скалл схватил первых попавшихся семпаев за рукава и потащил их к машине, желая отвезти их домой.       Он не помнил, как именно они оказались в особняке — дорога перед ним размывалась и плавала, и Скалл просто старался никуда не врезаться, желая сохранить своих альф, в целостности, но, как только они переступили порог, он так же целеустремленно потащил семпаев к себе, в комнату, чтоб они там… Скалл не особо задумывался над тем, что они там будут делать, но он точно хотел быть там с семпаями.       Его комната ничуть не изменилась — что все еще не удивительно, их не было буквально пять часов, — но сам этот факт заставил Скалла остановиться, пустым взглядом глядя на такой же пустой и чистый пол. Его семпаи стояли сзади, недоуменно пахнув, видимо, не понимая, почему Скалл остановился — а он просто вспомнил, что он так и не сделал для них гнездо.       Этот факт был настолько неожиданно грустным, что Скалл тихо всхлипнул, чувствуя, как из его глаз начали течь слезы — его альфы тут же зашевелились, окружили его, и запах их из просто непонимающего стал ужасно обеспокоенным. И это заставило Скалла начать плакать еще сильнее.       — Скалл, что случилось, кора? Ты в порядке? — спросила большая блондинистая альфа, которая пахла мятой. Она звучала очень взволнованно, и Скалл тут же почувствовал себя полнейшей сволочью, которая заставляла его альф волноваться, но сделать с собой он ничего не смог.       — Скалл хотел гнездышко сделать, — сообщил он всем, тихо, но драматично глотая слезы, — и не успел! И теперь нет гнездышка!       Его семпаи замерли, переглянулись. Скалл не очень понял, что они чувствовали, слишком занятый переживанием, что он не построил для своих замечательных альф гнездышко, и теперь они поймут, какой он жалкий и непутевый, и уйдут, найдя себе омегу получше, которая сможет сделать им хорошее мягкое гнездо, а сам Скалл останется в одиночестве и будет плакать, — а потому прикосновение к его плечу было довольно неожиданным.       — Скалл, дорогой мой друг, — проговорила красная альфа-сандал, — Не стоит так огорчаться. Давай мы сейчас вместе сделаем гнездо, и все будет хорошо?       Скалл грустно посмотрел на них всех. Предложение и правда звучало очень заманчиво, но была одна небольшая проблема.       — Нет, — отказался он очень печально, — не хочу. Семпаи воняют.       Семпаи нахмурились, переглянулись, дружно, как один, принюхались к себе, и тут же сморщились, заставляя Скалла вновь начать плакать. Он любил своих семпаев, но сейчас они правда пахли не только собой, но и чужой кровью, и порохом, и еще бог знает чем еще, и ему было просто немного противно, — и этого становилось очень-очень грустно.       — Моу, давай тогда мы сейчас искупаемся, а ты пока сделаешь гнездышко? — предложила самая маленькая альфа, в плаще, пахнущая деньгами. И бумагой. Почему-то в ее случае это были разные запахи.       Скалл всхлипнул.       — Скалл не может, — сообщил он им еще более трагично, — Скалл тоже воняет!       Разве это не печально? Только при одной мысли о том, что он вонял тем тупым альфой и еще какой-нибудь хуйней, и его семпаи чувствовали, какой он грязный и отвратительный, на глаза Скалла вновь наворачивались слезы. Теперь его семпаи точно уйдут и бросят его, и он будет сидеть и вонять в абсолютном одиночестве. И без гнездышка.       Скаллу было так жалко себя, что он совершенно не заметил движение семпаев в его сторону, — а потому, когда Альфа со шрамом на лице и запахом специй подхватила его на руки, все что он мог, это тихонько взвизгнуть, уткнувшись в мягкую женскую грудь.       — Тогда мы сейчас тебя отмоем и ты не будешь вонять, — она говорила громко и четко, окружая Скалла запахом уже не обеспокоенных острых специй, а успокаивающих пряностей, — А потом пойдем сами искупаемся и тоже не будем вонять, хорошо? А ты, пока мы купаемся, сделаешь нам гнездо. Тебя это устроит?       Скалл задумался — предложение и прям звучало весьма заманчиво, и, не найдя никакого подвоха, он согласно кивнул, цепляясь руками за шею семпая. Его альфы разулыбались.       Они оттащили его в ванную, даже помогли раздеться — только после согласия Скалла, и этот факт заставил его улыбнуться. Вот так и должны вести себя правильные альфы — спрашивать разрешения! Тому тупице Антонио не мешало бы поучиться у его замечательных семпаев! А стоп, он же не мог. Скалл же его убил.       Этот факт заставил Скалла радостно хихикнуть, и Реборн-семпай, что сейчас промывал ему волосы, пока Скалл сидел в ванне, покосился на него с некоторым подозрением — и движения его альф стали еще осторожнее и нежнее, словно Скалл был хрупкой статуэткой. Или миной, готовой рвануть в любой момент — он так и не определился.       Уже чистый и невонючий, одетый в чистую и невонючую одежду, он отправился по комнатам семпаев, — смотреть, какие вещи он может взять для гнездышка, — а потому совершенной неожиданностью для него было обнаружить Фонга в своей комнате, тоже уже чистого и невонючего, сидевшего на полу на расстеленных одеялах и куче подушек. Именно поэтому он считался самым быстрым среди них — Фонг действительно быстрее всех освобождал ванную.       — Этот ничтожный решил помочь тебе с гнездом, если ты не против, — сообщил он ему ласково, — ты ведь, наверное, устал.       Скалл кивнул — он правда устал, и он правда оценил порыв Фонга-семпая помочь, но, к сожалению, гнезда строил его семпай очень дерьмово, а потому ему в любом случае придётся все переделывать.       Перво-наперво он отодвинул в сторону кровать, чтоб увеличить площадь гнездышка — чтоб туда поместились все семпаи и все вещи, которые он хотел положить — а затем Скалл начал осторожно, слой за слоем, вить их будущее место для лежания. Разумеется, тех подушек и одеял, что он украл из комнат семпаев, ему не хватило — Скаллу приходилось еще несколько раз вставать и собирать все, что требовалось, чтоб достичь идеального, на его вкус гнезда, под комментарии уже вымытых и невонючих семпаев, скопившихся в его комнате где-то рядом с Фонгом.       — Зачем ему мой плащ?       Скалл задумчиво разместил украденный со стула белый халат на одном из краев гнезда, свернув его в рулон, чтоб сделать импровизированную стеночку, — он вовсе не хотел, чтоб семпаев продуло.       — Я полагаю, он, как омега, хочет, чтоб его окружали привычные ему запахи альф, а потому стремиться сотворить это «гнездо» из вещей, которые несут наши феромоны.       Милая подушечка, которую Фонг припер незнамо откуда, легла на пол рядом с его любимым мотоциклетным шлемом, который определенно приносил ему удачу, а потому без него никак нельзя было обойтись.       — Блять, это что, мои трусы, кора?       Разноцветный плед, которым был накрыт диван в гостиной, отлично подошел для того, чтоб сделать мягкое внутреннее покрытие, но его пришлось спрятать за простынкой, потому что он был колючим, и Скалл совершенно не хотел, чтоб их попы чесались.       — Зачем он кладет туда чертов гаечный ключ?       Так же ему следует использовать все одеяла, которые есть в этом доме — чем больше одеял, тем лучше и теплее, а Скалл хотел, чтоб им было тепло и уютно, а потому он не постеснялся обнести весь дом, сваливая все их в гнездо и начиная методично разминать, чтоб тупой, неприятный, резкий запах кондиционера сменился на гораздо более мягкий и приятный аромат омеги. Он же приятно пах, верно?       — Нет, я серьезно, зачем там нужен гаечный ключ?       Скалл даже постарался сделать каждому из своих альф по секции, разделяя гнездышко по разным, характерным для его семпаев, цветам, чтоб им не приходилось бороться за места и подушки, а всем всего хватало — вот какой он замечательный и внимательный омега, любите его.       — Никогда не думал, что наше облако — чертов барахольщик.       Наконец гнездышко было готово — на взгляд Скалла, оно было очень очаровательным и уютным, и единственное, чего в нем не хватало — это таких же очаровательных и уютных альф. Он плюхнулся в гнездо, поднял глаза на семпаев, протянул к ним руки и очень просительно заскулил, приглашая к нему присоединиться. Его семпаи переглянулись — Скалл не знал, почему на их лицах было какое-то неверящее веселье, — но они послушно сели рядом с ним, осторожно, стараясь не разрушить гнездышко, и эта внимательность заставила Скалла довольно урчать.       — Ну? — спросил он тихо, прижимаясь к своим альфам, утыкаясь носом в шею одной из них, — Что будем делать, семпаи?       Его семпаи еще раз переглянулись, безмолвно принимая решение, и все как один произнесли те волшебные слова, которые сейчас хотел услышать Скалл больше всего на свете.       — Спать, — они звучали очень единодушно, — а завтра разберемся.       Скалл очень-очень радостно улыбнулся, услышав эти слова, а затем так же радостно отрубился — и последнее, что он чувствовал, это ласковые руки, обнимающие его, не дающие упасть, помогающие устроится поудобнее.       Он действительно в безопасности.

***

      — Ох черт, это было… Нечто.       — Я даже не знал, что наше облако такое… Кусачее.       — Ты это мне говоришь, семпай? У меня до сих пор задница болит от вашего энтузиазма!       — Только не говори, что тебе не понравилось, кора, не поверю.       — Ну… Скаллу понравилось… Но у меня теперь все болит!       — Моу, нет, серьезно, зачем кусаться?       — Альфы же кусаются, когда им омеги нравятся, почему мне нельзя?       — Вообще-то, процесс «Кусания» связан с выделением специальных веществ, позволяющих пометить омегу в целях создания постоянной пары для воспитания потомства и…       — Верде, мы знаем, это риторический вопрос.       — Так что… Что мы будем делать дальше, семпаи?       — Ну… Я полагаю, что ты, наше дорогое облако больше не находишься под угрозой жизни, так что ты, да и мы, вновь можем жить, как обычно, как и договаривались. Разве ты не рад?       — Я… Великий Скалл-сама…       — Что-то случилось, Скалл?       — Я… Нет, ничего, просто… Хэй, Верде, я же точно больше не умираю?       — С вероятностью в девяносто девять и три десятых процента все твои последующие эструсы будут в полном порядке.       — Да? Но… Но девяносто девять это ведь не сто, верно? А если Скалл вдруг снова начнет умирать?       — Скалл, семь десятых процента погрешности незначительны и их можно не считать, они больше как усло… Хэй, зачем ты толкаешься?       — Я не толкаюсь, я просто хочу, чтоб Скалл договорил. Так что ты хотел нам сказать?       — Ну, Скалл совершенно не хочет умирать, а он, оказывается, может умереть с шансом целых три процента…       — Три десятых процента… Да не толкайся ты!       — И раз уж он все равно может умереть, то он бы хотел попросить семпаев… М… Помочь ему и со следующими течками. Ну, чтоб он не умер, естественно, ничего больше.       — Скалл, ты… Правда?       — Что-то не так, семпай?       — Э, нет, знаешь, ничего. Разумеется, мы всегда рады помочь нашему дорогому, драгоценному облаку, мы ведь тоже совершенно не хотим, чтоб ты умер. Так что можешь не волноваться, Скалл. Мы… Кхм-кхм… Сделаем все в лучшем виде.