Как пожелаешь

- Хочу! Одно слово. Слово, меняющее мир. «Так нельзя», - говорили визири. Между собой, конечно. Потому что сказать такое повелителю в лицо – все равно, что собственноручно повеситься на высоком дереве в саду султана. Дураки перевелись быстро. Слухами о жесткости юного султана полнилась земля. Неглупый, своевольный, знающий лишь себя и свое мнение, он не поддавался влиянию, ввергая визирей в отчаяние. Его охраняли лучшие воины, еду пробовали специальные люди, и доверял он единицам. И эти единицы готовы были без раздумий отдать за него жизнь. Или взять чужую. А потому, услышав очередное высокомерное «хочу», все обитатели дворца мигом бежали исполнять пожелание. Так и сейчас. - Вот этот, - палец, украшенный большим алмазным перстнем, медленно разогнулся, указав на жертву. - Да, повелитель, - в пояс поклонился евнух, и жертву увели в купальни. *** Осман вольготно раскинулся на мягких, расшитых золотом подушках. Неторопливо потягивая терпкое вино, он предвкушал сегодняшнюю ночь. Юноша волновал его давно. И неясно было, что привлекало внимание мужчины больше – огромные, казавшиеся черными глаза или юное упругое тело. В глазах был вызов, и Осман не мог его не принять. Никак не мог. А тело… такое тело могло быть лишь у бога. И душными южными ночами о нем лишь грезил Осман. Что ж, пришло время. Кланяясь почти до покрытого коврами пола, вошел евнух. За ним – музыкант и три юные наложницы в одних прозрачных шальварах. Поклонившись так же, они начали представление. Осман лениво следил за ними взглядом. Девицы были хороши – в гареме повелителя других и не водилось, - но не они, совсем не они заставляли сердце Османа стучать сильнее, не они разжигали пожар в чреслах. - Вон, - тихо сказал он. И музыка тут же стихла, и танцовщицы, снова поклонившись, пятясь, вышли из покоев. – Ведите его. И он пришел. Юный, притворно беззащитный, уж Осман-то, умевший наблюдать, знал, насколько обманчива эта внешность, гордый. И Осман почувствовал, как сердце пропустило удар, как напряглось тело. Он предвкушал. - Подойди. Все остальные – вон. Евнухи замешкались, но вот юнец шагнул, и захлопнулись тяжелые резные двери, оставляя наедине султана и его наложника. Осман замер, забыт на столике недопитый бокал, нетронуты сладости и сочный черный виноград. Для Османа не существовало в этом мире никого, кроме дикого, неукрощённого юноши, что шёл к нему, не опуская глаз. И в глазах этих бесовских было обещание. - Так, господин? – юноша встал в двух шагах. И Осман мог видеть, как дрожит он. Но вот от страха ли? - Ближе, - Осман не узнавал свой голос – появившаяся внезапно львиная хрипотца меняла его до неузнаваемости. – Сядь на ковер у моих ног. Глаза юноши сверкнули, но тут же были скрыты пушистыми черными ресницами. Он сделал шаг, другой и грациозно опустился на колени рядом с подушками. - Так? – спросил тихо-тихо. Осман улыбнулся. - Ты боишься? – он тронул двумя пальцами гладкий подбородок, заставляя юношу смотреть себе в глаза. – Я не обижу тебя. Как твое имя? - Селим, мой господин. - Селим… тебе нечего бояться, само имя твое защищает тебя*. Вина? – он протянул бокал Селиму. Тонкие пальцы сомкнулись на прохладном хрустале, и Осман, не мигая, дабы не упустить ни мгновения, смотрел, как раскрываются красные губы, как касаются они бокала, как течет бордовая жидкость, и мерно двигается тонкое горло. Горло, которое совсем скоро примет его горящие чресла. - Вкусно, господин, - щеки Селима раскраснелись, из глаз уходила настороженность. - Разденься, - шепотом, опасаясь не справиться с голосом, сказал Осман. Юноша поднялся, одним ловким движением скинул тонкий, расшитый каменьями жилет, потянулся к шальварам. – Нет, я сам. Иди сюда. Коря себя за дрожащие пальцы, Осман резко рванул шальвары вниз. Затрещала тонкая ткань. - Ах… - Дай разглядеть тебя, - Осман взял его руки в свои, развел их в стороны. Под пальцами бешено бился пульс, и только он выдавал сейчас волнение юноши. - Нравлюсь? - Да, - Осман потянул Селима на себя. – Ты красив. И кожа твоя нежна. Надеюсь, что и горяч ты не меньше. - Если господин желает… - Желает, - Осман резко перекатился, и теперь Селим оказался под ним, распластанный на подушках. – Господин желает видеть, как хорошо тебе, - прошептал Осман. – И слышать тоже желает. От поцелуя Селим чуть слышно застонал. Тонкое тело подалось вверх, длинные ноги сплелись, захватив в плен сильное тело партнера. Осман вздохнул. На свою погибель. Собственный запах тела Селима смешался с благовониями, и не дышать им было невозможно. Губы Османа коснулись шеи, и протяжный стон стал ему наградой, ладони прошлись по шелковым бокам, подхватили маленькие ягодицы. - Ох, господин, - Селим широко распахнул глаза, закусил губу. - Ублажи меня, - просит Осман. Меньше всего сейчас его тон был похож на приказной. - Да, - снова Осман лежит на спине, и сверху – Селим. Он нежно гладит ставшие очень чувствительными соски Османа, целует ключицы. – Я могу снять ваши шальвары? – возражений нет, и ткань летит прочь. А горячий маленький рот накрывает алую головку, и Осман теряется в ощущениях. Ему мучительно сладко, и хочется большего, но Селим медлит, и остатками разума Осман понимает, что медлит нарочно, подводя все ближе к краю, чтобы толкнуть потом в пропасть наслаждения. - Глубже, - хрипит Осман, сжимая в кулаках ткань подушек, желая, чтобы это черные волосы Селима были там сейчас. Но нет, он дернет сильно, вырвет клок… Селим выпускает на секунду член изо рта. И без того красные губы полыхают, они распухли, и так легко понять, отчего. - Глубже, господин? – губы растягиваются в улыбке, и Осман кивает. Селим облизывается и вновь раскрывает рот. И принимает до конца, горлом. - О-о-о… - вот и все, что может сказать сейчас Осман. Нет больше султана и наложника, есть любовники. И им хорошо вместе, так, как Осману никогда не будет ни с кем другим. Он на самом краю, чуть подтолкни – упадет, но Селим не толкает, он отстраняется, заставляя мужчину разочарованно выдохнуть. - Ваша очередь, господин, - с улыбкой говорит он. Голос его хриплый. И нет для Османа звука более желанного. - Иди ко мне, - Селим на спине, ноги согнуты в коленях и разведены в стороны. Язык Османа ласкает вход, гладкие яички. И теперь уже Селим на краю. Глаза зажмурены, дыхание часто и сбито. - Да-а… - Проси, - шепчет Осман. Дрожь пробегает по телу Селима. - Прошу. - Не верю. - Умоляю, - срывается на крик Селим, ощущая, как легко поддаются стенки отверстия таранящему языку. – Возьми, умоляю. Осман едва не складывает его пополам, закинув ноги Селима ему же за голову, и врывается в тесный вход. - Мой, - шепчет он. Селим раскрыт полностью, он весь в его власти. И Осман двигается, чувствуя, как горячо внутри, как хорошо. - Да-а… - вторит ему Селим. И нет больше стен дворца, нет города, ничего нет – они одни во всем мире. Только южная ночь, только яркие звезды на черном ночном небе. Удовольствие скручивает узлом, и Осман кричит. Селим бьется под ним, кусает губы, и горячее и вязкое капает на грудь. - Признай, что любишь. - Люблю. - Не пущу. Со мной спи. - Как пожелаешь. *** - Взять его, - пробуждение его совсем не так сладко, как хотелось бы. Зато привычно. Открыв глаза, он видит стражу. Те глазеют. – Тридцать плетей ему. - За что, повелитель? – он сполз с подушек, встал на колени. Нагота не смущает его, наоборот, он знает прекрасно, как действует она на повелителя. – Разве я не был убедителен? - Был, - Селим кривится. – Ты был слишком убедителен в своей власти. И будешь наказан. Осман кивает. - Как пожелаете, - он смиренен. И это часть игры. После каждой ночи с султаном он получает плетей и все равно ждет приглашения. Знает, что нет у юного повелителя никого ближе верного Османа, что только его пускает он за спину, лишь ему подставляет сладкий зад. И пусть потом хоть кишки вытащит, Осман не откажется. Никогда. Особенно после впервые сказанного «люблю». Потому что он тоже любит. - Нет, не тридцать – сорок плетей. Осман не может скрыть удивления. - Повелитель? Селим гладит его по волосам и улыбается. Сейчас он похож на ангела. - А потом я буду тебя жалеть. Тебе понравится. И это тоже часть игры. Игры, ставка в которой – любовь. - Как пожелаешь, мой повелитель, как пожелаешь. Конец! *Селим – здоровый, невредимый