Свои чужие люди

Разумовский очень фигово помнит текущий день: последние четкие воспоминания — финальные кадры Черной Вдовы, в которой он пытался найти ответы и понять, что делать, если встретился с близким, которого видел последний раз при не самых удачных обстоятельствах. И ещё Ингрид, выглядевшая так, словно вернулась с поля боя. А дальше… Дальше мир снова сжимается и разжимается, словно его мозг — переставляющиеся квадратики Церебро. Птица смеётся тихо, запуская когтистые пальцы в волосы, шепчет что-то на ухо издевательски-ласковым тоном, обнимает своими крыльями, кладёт голову на плечо. — Ну вот мы и встретились снова, дорогуша. — Уходи, — шепчет Сережа, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не сжать руками виски. — Уходи. Убирайся! Птица смеётся и отступает в сторону. Сережа обнаруживает себя на ногах, упирающимся кулаками в рабочий стол своего собственного кабинета. У двери застыла побледневшая как смерть администраторша, уронившая папку, чье содержимое разлетелось по полу и это бесит неимоверно: сколько раз уже просил сшивать бумаги, или хотя бы скреплять степлером, чтобы самой же не ползать потом по полу и не собирать их, светя задницей. — Можно не поднимать, — Сережа плюхается обратно в кресло и прикрывает глаза. Он давал этой женщине слишком много вторых шансов, делая скидку на то, что она ещё студентка. — Ты уволена. — Но… — Пошла вон. Птица смеётся за его спиной, укрывая крыльями. — Какой ты грубый, Серёженька. Бывшая администраторша наконец-то скрывается с той стороны здания, нарочито громко хлопнув дверью. Серёжа не уверен, но кажется перед этим она пробурчала себе под нос что-то из серии «импотент хренов». Это озадачивает, но ненадолго — квадратики Церебро в голове начинают переставляться в разы быстрее и ему становится по настоящему страшно. Нужно срочно что-нибудь выпить. Нужны таблетки. Нужна Ингрид… От света экрана предательски болят глаза. Сережа откидывает телефон в сторону, просит Марго отменить все встречи, если таковые имеются и никого к нему не впускать, а потом сгибается пополам, крепко зажмуривая глаза и шепотом умоляя Ингрид помочь ему, как будто она способна слышать телепатически. Но единственный, кто слышит его молитвы — Птица, нарочито громко шуршащий своими перьями. Сережа пытается отвлечься мыслями по работе, вспомнить для чего он вообще ввел вакансию администратора этой весной. С этим вполне может справиться Марго, тем более, что она и раньше справлялась, а электронный документооборот позволит сэкономить массу бумаги, а значит и деревьев тоже… Мир наконец-то обретает подобие твердости, что позволяет подняться на ноги и собрать разлетевшиеся листы. Сережа смотрит на них, но видит только набор букв и цифр, не поддающийся мозговой обработке. На плечи наваливается усталость. Птица шевелит своими когтистыми пальцами у него в волосах, игнорируя просьбы перестать, потому что оно раздражает, рассредоточивает, заставляет чувствовать себя бессильным… Разумовский дотягивается до телефона и долго копается в сохраненках, игнорируя противную резь в глазах, но в конце концов останавливает выбор на белом, опутаном нитью коте с надписью «Играл с клубком. Проиграл.». Ингрид отвечает ему через десять минут, прислав фотографию обнимающихся котиков. Но полноценно порадоваться этому Сережа не успевает, потому что она начинает звонить. — Она просто тебя использует. — Замолчи. Птица недовольно ерошит перья, но отступает. Он всегда отступает при столкновении с Ингрид Гром, потому что… Сережа не знал почему. Это неважно. Все неважно кроме усталого женского голоса на другом конце мобильного телефона. — …хочет навестить нас вечером, чтобы поговорить с Олегом, — Ингрид вздыхает и Сережа почти наяву видит, как она прикрыла глаза. — Так что я приду сегодня пораньше. Ты будешь дома, или задержишься? — А ты хочешь, чтобы я был? — Серёж, пожалуйста, давай без этого. — Сквозь усталость прорезается раздражение и Разумовский тяжело вздыхает, думая о том, что его попытки флиртовать так и будут звучать уебищно. — Разумеется я предпочла бы твое присутствие. Уверена, что и Олег тоже. Вы ведь друзья. — Ингрид, я… — Извини, но мне сейчас нужно отсмотреть половину Питера. Давай поговорим дома. Пожалуйста. — Я тебя люблю. Ответом на очередное признание стали короткие гудки, что безмерно развеселило Птицу. — Я тебя люблю, я тебя люблю. Да плевала она на твою любовь, Тряпка. Я всегда тебе говорил — она просто тебя использует. Ты ей не нужен. Ни ей, ни Олегу, никому. От тебя никакого толка. Ты слаб. Никчемен. Отвратителен. — Замолчи, — слезы предательски обжигают глаза. — Пожалуйста, замолчи. — Если другим от тебя что-то и нужно, то только деньги. Ну или умение быстро доставать нужную информацию. Ты же не думал всерьез, что им действительно есть какое-то дело до тебя? — Я не стану слушать убийцу. — Убийцу? А ведь я это ты, Серёженька. Это ты — убийца. Ты — Чумной Доктор. Ты настолько жалок, что даже Олег отказался решать твои проблемы. Он презирает тебя, ты знаешь это. — Уходи. — А Ингрид? Сколько раз твоя драгоценная Ингрид Гром говорила тебе, что любит? Хотя бы в ответ. А сколько раз выражала недовольство твоими чувствами? Я единственный, кто всю жизнь заботился о тебе ничего не требуя взамен, но именно меня ты дважды предал. Невероятно обидно. — Уходи. — Ах, Сережа… Глупое маленькое дитя, мечтающее, что хоть кто-нибудь его полюбит. Ведь после смерти родителей тебя никто по-настоящему не любил. Ты никогда не был никому нужен. И не будешь, потому что… Насмешливое карканье прерывается, превращаясь в обиженное шипение. Сережа улыбается и сильнее давит на острие ручки (Монблан, цвет чернил «Барбадосская синева»), собственноручно всаженное в плечо. Белоснежный рукав рубашки заливается кровью, но ему наплевать, потому что в голове, наконец-то, царит спокойствие. И тишина. От этой тишины так хорошо, что по щекам снова начинают стекать блядские слезы. Сережа улыбается и вытаскивает ручку, но ровно для того, чтобы снова распахать себе кожу рядом с уже имеющимся ранением. И снова. И снова. И снова. А потом, так же, со всей силы, всаживает острие в уже имеющуюся рану, с силой закусывая губу, чтобы не заорать. Он ненавидит себя. Он так чертовски сильно ненавидит себя, что от протыкания яремной вены удерживает только понимание того, что Ингрид не одобрила бы такой поступок. …я ведь… если я с тобой, то это не просто так. Сережа вообще не понимал, почему она с ним все это время, но запрещал себе задумываться. Самое главное, что она продолжает оставаться рядом, вопреки тому, что он снова и снова разочаровывает её. Голову кружит приятный лёгкий дурман. Сережа откидывается назад и с улыбкой закрывает глаза. Вспаханная кожа продолжает кровоточить, пульсировать болью и от этого так чертовски, феерически хорошо. Даже если он умрет сейчас — это не страшно. Это станет освобождением для них обоих, потому что Птица сдохнет вместе с ним, а Ингрид наконец-то получит свободу. Да, она будет грустить первое время, но ей больше не придется переживать. Не придется разочаровываться. Ему стоило освободить ее давным-давно. Серёже кажется, что он видит сон. В этом сне он перебинтовывает себе руку и достает из скрытого шкафа запасную рубашку. Добирается до дома, с интересом оглядываясь по сторонам, заливает в себя недопитое вчера шампанское и выкидывает в мусорку прописанные таблетки. — Нет никакого смысла хранить эту гадость, правда? — голос в его голове — тихий, вкрадчивый, от него начинает хотеться спать. — Нам это не нужно. Не повторяй прошлогодних ошибок и мы поставим этот мир на колени, а Гром и Волкова прикуем цепями к подножию трона. Они будут боготворить тебя, вот увидишь. Квадратики Церебро снова начинают переставляться, гипнотизируя и притягивая. — Не нужно бояться этого, мой милый мальчик. Не нужно бояться меня. Только я по настоящему тебе верен. Где-то на заднем фоне выхватываются на долю секунды лица Олега и Ингрид, но на этот раз от этого совсем не больно. Это не более чем глюки. На самом деле он все ещё у себя в кабинете. Ничего из увиденного сейчас на самом деле не существует. — …ты же обещал, что не сделаешь мне больно. Сережа вздрагивает и с шипением хватается за виски — голова взрывается такой болью, что, кажется, вот-вот разлетится на части. Ноги подкашиваются. Он вдруг обнаруживает себя дома, на коленях возле мусорного ведра, а еще… — Посмотри на меня, — женский голос то приближается, то уплывает, но она здесь, рядом — об этом говорят ее руки у него на лице, запах клена, ее обеспокоенные глаза… — Пожалуйста, посмотри на меня. Сережа не может заставить себя сделать так, как она просит. Ему стыдно делать так, как она просит. Он грязный, ему совсем не хочется запятнать ее, даже взглядом. Он совсем не помнит, как вообще оказался здесь и как так вышло, что выписанные психиатром таблетки лежат в помойке, а не на полке. Не помнит, что говорил до этого. — Тебе нужно уходить. — Нужно предупредить ее про цепь. Дать ей возможность спастись. Даже если после этого она навсегда исчезнет из его жизни. — Он… он опасен. Он хочет… — Перехочет, — решительно заявляет Ингрид и подается вперед. Сережа вздрагивает, но позволяет обнять себя, со вздохом утыкаясь лицом в копну кудрявых темных волос. — Я не уверен, что справлюсь с ним. — Справишься, — она сказала как отрезала. — Мы справимся. Ты больше не будешь вывозить это в одиночку. *** — …значит, диссоциативное расстройство идентичности. Сережа кивает, отчаянно заливаясь краской. Когда за несколько минут до прихода Лидии Валентиновны Ингрид сказала, что у нее есть план, он подозревал что угодно кроме… вот этого: что она напрямую обратится за помощью к собственному начальству, потому что «у вас докторская степень по медицине, вы наверняка подскажете, что с этим делать, ну пожалуйста». И тот факт, что полковница моментально просекла, о каком «одном общем друге» идет речь, ничерта не делал ситуацию легче. Кажется, он еще никогда так яростно не мечтал о том, чтобы провалиться под землю. Ему стыдно. Ему отчаянно стыдно демонстрировать перед этой женщиной собственную никчемность, потому что сейчас она тяжело вздохнет, поднимется на ноги и уйдет, в приказном порядке посоветовав его бросить, а иначе… Но Лидия Валентиновна остается сидеть за столом, внимательно слушая краткий и максимально урезанный по подробностям рассказ своей подчиненной: об их знакомстве, о несостыковках в поведении, о том как Олег оказался не Олегом, о походе к психиатру, диагнозе и выписанных таблетках, которые прекрасно работали почти год… — Таблетки? — в ее голосе — удивленные, почти шокированные нотки. — Какие таблетки? Сережа краснеет еще сильнее и со вздохом достает с полки многострадальные лекарства. — И ты сидишь на этом… — С прошлого лета. Они держали его взаперти… до недавнего времени. — Может быть сменить препараты? — Ингрид пододвинулась ближе и положила голову ему на плечо. Сердце екнуло и забилось как сумасшедшее. — Или дозу? — Гнать своего психиатра. В шею. Это лечат психотерапевтом, а не таблетками, тем более никто в адеквате не выпишет настолько убойное сочетание. Дай угадаю — повышенная сонливость, тревожность, апатия, резкие перепады настроения, истерия… Сережа заставил себя кивнуть. — Но почему альтер вырвался? — поинтересовалась Ингрид, заправив за ухо непослушную кудрявую прядь. — Раз они всё-таки его держали. Стресс? — И эффект привыкания. Тебе еще повезло, что не превратился в овощ. Но, если вдруг упала потенция… — с этим, вроде бы, проблем не было, но Сережа все равно зажмурил глаза мечтая о смерти. Он не был готов к тому, что разговор затронет слишком личные и щекотливые темы. И, кажется, Лидия Валентиновна поняла это. — в общем, это тоже туда. А теперь позовите мне кто-нибудь пожалуйста многострадального Волкова. Разумовский был уверен, что сейчас она добавит «если он, конечно, существует», но этого не случилось. Рассудив, что раз Олег — его лучший друг, то и звать логичнее тоже пойти ему, Сережа благодарно кивает руководительнице С. О. Н. и выскальзывает из кухни. Он чувствует себя странно, а еще — потерянно, потому что Ингрид и Лидия Валентиновна остались наедине и это может послужить возможностью для еще одного разговора. — Она сдаст тебя в психушку, вот увидишь. — Заткнись. Попытки вспомнить в деталях их последнюю ночевку наедине не приводят ни к чему хорошему. Она как будто исчезла его памяти. Словно была маркером, стертым с доски гребанной спиртовой губкой. Кажется, они тогда в итоге все-таки переспали… или нет? А если да, то кто был инициатором? И понравилось ли ей? Может быть она жаловалась? Или… Сережа останавливается в трех шагах от комнаты Олега и крепко прижимает ладони к глазам, пытаясь восстановить события. Безуспешно. Он даже не может вспомнить почему ей было так плохо накануне ночью. Ей же было плохо. Он ведь даже нанял Олега чтобы следить… — И тем самым дал им повод сблизиться. Сережа не отвечает. Вместо этого он собирается с духом и заглядывает в комнату своего нареченного брата. Красивого. Мужественного. Смелого. — Ингрид Константиновна Волкова — звучит, ты так не думаешь? — Птица ласково трется своей щекой об его щеку. — Я бы предложил подарить им на свадьбу цепь, потому что именно на ней — собачье место. — …Сережа! Сережа вздрагивает, как от пощечины. С удивлением оглядывается вокруг, обнаружив себя в компании Ингрид. В спальне. Надо же. Он даже не помнил, как проводил Олега на кухню. Он же его проводил? Верно? — Мы могли бы подождать в гостиной. — Могли бы, — соглашается Гром, прижимаясь лбом к его плечу. — Но я решила, что лучше здесь. Ты ведь не против? — Нет, я… — он бы предпочел, чтобы она держалась от него как можно дальше. И не только она. Все они. Олег, Юля, Соня, Прокопенко… Чем дальше — тем безопаснее. Он обязан обеспечить их безопасность. — Яшина сказала, что найдет тебе грамотного спеца. — Ингрид вздохнула и подошла к окну, выходящее на близлежащий парк. Последний раз они выбирались туда в конце февраля. Последний, и он же первый. А ведь он специально искал квартиру неподалеку от парка, чтобы можно было выбираться туда гулять. Как тогда, в Таврический. — И лишит лицензии девочку, к которой ты ходишь сейчас. Я дала ей ее визитку. — Зачем? — Сережа вспоминает о том, что эту девочку посоветовала ему Соня, подруга которой работает в клинике ментального здоровья. Соня наверняка обидится, а ему не хотелось бы терять ее. — Зачем?! — Ингрид поворачивается и широко распахивает глаза в неподдельном изумлении. — Разумовский, блять. Включи мозги! Она же едва тебя не угробила! Она едва не разрушила… вообще всё. Я ведь… я думала… Да мне и в голову бы не пришло, что это может быть побочка. Да, я знаю, — увидев, что он пытается возразить, она перестала ходить туда-сюда и решительно зажала ему рот ладонью. — твои тараканы там тоже бегают. Но твою же мать. Ты просто не видел… А тут еще и… Я едва не потеряла тебя. Дважды. Так что пускай лишает. Я потом еще и клинику разъебу, раз они не понимают, кого берут. — Соня может обидеться, и… — Соня? Соня?! Да плевала я на твою Соню! Ты! Блять! Для меня! Важнее! Сережа думает о том, что ей безумно идет злость. Что больше всего на свете ему хочется дотронуться до нее. Дотронуться, прижаться, почувствовать. Хочется встать на колени и просить никуда не деваться, просить, чтобы разрешила хотя бы любить ее, раз она не может любить в ответ. Это не страшно, что не может. Даже если она полюбит Олега, или кого угодно другого — не страшно. Только бы не уходила. Олег наверняка сказал бы, что это не по мужски. Сереже плевать. Олег просто не понимает. Он никогда не понимал того, что противоречило его картине мира. — Иногда мне кажется… — слова срываются с языка против его воли. — что это лечится одним единственным способом. Что нужно было прекратить всю эту эпопею еще тогда. — Только попробуй. Он уже пробовал, мысленно. Пробовал гребанную сотню раз. Даже нашел наиболее приемлемый вариант. Крыша. Всего один шаг с крыши собственной башни и пути назад уже не будет. Он бы уже сделал это, но Ингрид… ему так хотелось быть рядом с ней. Так хотелось чувствовать ее рядом с собой. Попробовать быть счастливым. Хотя бы капельку. Расхераченное плечо невыносимо болит и Сережа изо всех сил старается игнорировать эту боль, потому что Ингрид не должна этого видеть. Не должна знать. Она будет недовольна и ей не объяснишь, что селфхарм — единственное проверенное лекарство, держащее Птицу в узде. — Сережа, — у Ингрид Гром голос — раскатистый, требовательный, красивый. — Даже не думай. Я, блять, с того света тебя достану. Усек? — Я просто… — Сережа закрывает глаза и со вздохом плюхается на кровать. Он поклялся себе быть для нее опорой, но в итоге смог стать только бесконечным источником раздражения и проблем. Слабак. — Ты не обязана со мной возиться. — Ты такой дурак, — она садится на кровать рядом с ним. Думает пару секунд и переползает к нему за спину. — Просто невероятный, — тихий шепот обжигает кожу в районе шеи. — Мы обязательно справимся. Ты же сам мне говорил что с близкими ты сильнее, чем в одиночку. Помнишь? Не смей сдаваться. Женские руки скользят снизу вверх по спине, сжимают плечи. Разумовский чувствует, как она прислоняется лбом к его позвоночнику и накрывает ее руки своими. Ингрид улыбается и целует его между лопаток. По телу сразу же пробегает околоэлектрический разряд. Блядский пиздец. Эта женщина просто невыносима. Какое-то время они продолжают сидеть. Молча и неподвижно. Ингрид думает о чем-то своем, Сережа просто впитывает в себя каждую секунду ее присутствия, чувствуя как пустота внутри потихоньку затягивается теплотой. Он даже допускает мысль о том, что все, возможно, не так уж плохо. Она ведь тут. Рядом. Теплая, настоящая живая. Своя. От понимания этого так хорошо и легко, что хочется плакать, но Сережа не позволяет себе, потому что Олег ни в коем случае не расплакался бы. Вместо этого он проводит рукой по волосам и недовольно хмурится, глядя на отросшую за прошедшие месяцы косу. Он начал отращивать волосы просто так, без задних мыслей, но сейчас не уверен, что поступил правильно. Может быть лучше отрезать их? Сделать уже нормальную прическу. Как у Олега. — Хочешь меня подстричь? Слова вырываются прежде, чем он успевает удержать их. — Что? — в ее голосе — неподдельное изумление. — Подстричь. Я все равно собирался. — Но ты же столько времени растил их. — А теперь собираюсь укоротить. Ну так… — Я сейчас, — Ингрид вдохновленно уносится в ванную, но почти сразу возвращается обратно, щелкая ножницами. Она не задает никаких вопросов, а в ее глазах горит неподдельный энтузиазм. — Значит, полностью доверяешь мне, да? Она смотрит на него сверху вниз, с хитрой ухмылкой на губах. Такая потрясающе живая. Настоящее произведение искусства. — Полностью. И это правда. В том числе и потому, что он никому не доверял свои волосы. Никогда. Даже Олегу. — А не боишься, что я подстригу тебя налысо? — Плевать. На все плевать, если это принесет ей радость. В конце концов, лысина это тоже экстравагантно. И брутально. Олег даже ходил с такой прической в свои шестандцать. — Ну, тогда… Сережа улыбается и закрывает глаза. Слышит, как щелкают ножницы в ее руке, чувствует, как соскальзывает вниз отстриженная коса. — Если честно, — Ингрид с довольным хмыканьем растрепывает то, что осталось на голове и легонько бьет его по рукам, когда он пытается оценить плоды ее трудов. — мне нравились длинные волосы, но не настолько, как… — она щелкает ножницами еще несколько раз, что-то тихо мурлыкая себе под нос. — вот это. Готово! Она с довольной улыбкой утягивает его в ванную, к зеркалу. Сережа не сопротивляется, только удивленно замирает, когда отражение показывает ему… его. С той самой прической, которую он носил во времена их знакомства. — Уверена, что это не слишком длинно? — Если ты сейчас сошлешься на Олега, я убью тебя. Сережа смущенно улыбается и покаянно поднимает руки, показывая, что сдается. И впервые за долгие несколько месяцев чувствует, как безнадежность отступает перед мыслью о том, что может быть все действительно закончится хорошо. *** — Как думаешь, лучше сказать Олегу сейчас? Или потом? Ну, про Птицу. — Не знаю, — недовольно бурчит Ингрид и демонстративно отворачивается. — Твой Олег, ты и думай. Сережа тяжело вздыхает, но в дальнейший диалог не вступает, протягивая руку за телефоном. Он знает: Ингрид подуется и перестанет, но все равно боится, что небольшая, совершенно идиотская на его взгляд размолвка, станет началом конца. А начиналось все более чем невинно. Точнее, совершенно не невинно, потому что не успел он в полной мере прочувствовать ощущение, что возможно все действительно будет хорошо, как Ингрид запустила пальцы ему в волосы и полезла с поцелуями. Сережа, разумеется, ответил, старательно заталкивая подальше мысли о том, что это совсем не то, что следует делать с произведениями искусства и позволил утянуть себя обратно в комнату… И именно в комнате вспомнил, что ни в коем случае нельзя показывать ей свое плечо. Пришлось собирать в кулак остатки здравого смысла и силы воли и решительно отстраниться, сославшись на отсутствие настроения. Ингрид попыталась спорить. Очень убедительно попыталась. Но Сережа был непреклонен и ей пришлось подчиниться, пробормотав что-то из серии «вроде питерец, а динамщик». Так и получилось, что последние несколько минут они просто лежали рядом на кровати, пока Сережа пытался построить хоть какой-нибудь диалог. Безрезультатно. Значит, придется потратить высвободившееся время на работу, что в целом, не так уж плохо, потому что дел по горло: у него там как раз по плану SPO на следующий квартал, а еще грядет очередное масштабное обновление, которому требуется презентация, а на днях должен состояться совет директоров… А еще отчеты. И дедлайны. И передвинутые встречи, если они конечно были. И апгрейд Марго, потому что это действительно гораздо продуктивнее и экологичней чем обычный человеческий администратор, без которого он и раньше более чем справлялся… Телефона оказывается недостаточно. Приходится перебраться за ноутбук, за рабочий стол. Кстати, кадры тоже следовало бы почистить. Может придумать какую-нибудь каверзную проверку… — У тебя было настроение. Иногда он ненавидел ее проницательность. И собственную физиологию. — Не было. — Было. — Ингрид перекатывается на кровати лицом к нему и сердито поджимает губы. — Только не говори мне, что ты опять начинаешь… — Олег тут ни при чем. Я просто… — мозг лихорадочно работает в поисках оправданий, но все они кажутся какими-то нелепыми и идиотскими. — Просто… — Боишься потерять контроль? Сережа отставляет ноутбук в сторону, посылая своей валькирии огромную мысленную благодарность, потому что совершенно забыл о своем же собственном аргументе, который приводил в первое время, не желая сводить то, что было между ними к чему-то низменному и животному. Аргумент, впрочем, все равно не помог: Ингрид оказалась настойчива и упряма, а собственной силы характера хватило ровно на месяц. И не то чтобы он жалел о капитуляции, вовсе нет. Просто… Иногда это до сих пор ощущалось как что-то неправильное и странное. — Да, — он старается звучать как можно более непринужденно. — Мы и на таблетках рисковали, а сейчас, когда его ничего не сдерживает… — Разумовский, блин. Ты и твои загоны. А я так надеялась хотя бы немного прочистить голову. И вообще… Сережа уже открывает рот, чтобы напомнить, что она вольна выбирать кого угодно на стороне, но вовремя вспоминает про ссору в отеле и в итоге говорит совсем другое. — Я все еще не знаю, как сказать об этом Олегу. Не уверен, что он поймет. — Ты слишком с ним носишься, — кажется она наконец-то перестала на него дуться. — Он, блин, твой друг. Он не может не поддержать тебя. В конце концов, из-за него вся херня и происходит. — Олег никогда не любил… таких как я, — Сережа никогда не думал, что ему будет так сложно говорить с нею о своем собственном лучшем друге. — У него очень четкая картина мира, и он принял меня, хотя я туда не вписываюсь… Не уверен, что у этого принятия нет предела. Я правда очень боюсь потерять его еще раз. Я могу сколько угодно на него злиться, и говорить, что проживу без него, но он мой брат. Мы клялись друг другу на крови. Для меня это серьезно. — Таких как ты? — Гром удивленно приподняла бровь. Кажется, она просто издевалась над ним, потому что как можно на полном серьезе не понимать… — Ненормальных. — Сережа дергает уголками губ, пытаясь растянуть их в улыбке, но безуспешно. Голос предательски дрожит и от этого становится совсем тошно. — Психических. Ебанутых. В принципе, любой из синонимов подойдет. — Потому что Олег плевать на тебя хотел. — Это просто болезнь. Она лечится. Ты пойдешь к нормальному спецу и все наладится, — Ингрид соскальзывает с кровати, усаживается на пол рядом с ним и прижимается подбородком к его коленям. Обычно это навевало не самые возвышенные желания и картины, но сейчас воображение молчало. — Даже Соня приняла тот факт, что ты… не совсем в порядке, и она знает всё, вообще всё. А Олег — военный и его психика в разы крепче. Ты не обязан говорить ему обо всем. Расскажешь сокращенную версию, как Яшиной. И если он поведет себя как говно, я ему зубы выбью. Или кастрирую. Договорились? — Не уверен, что он скажет тебе спасибо. — А я не за «спасибо». Во всяком случае — не за его. М? Она выглядит так забавно, что он не может не улыбнуться. — Давай ограничимся зубами. — Только если ты скажешь ему прямо сейчас. Он все равно скоро заметит, что с тобой что-то не так. — Уже, — Сережа вспоминает ночное происшествие и мрачнеет. — Кажется, он решил, что я принимаю наркотики. — А у тебя всего лишь диссоциативка. Видишь, какое облегчение его ждет? Ну давай, ты все равно не сможешь откладывать это вечно. Ну Сереж. Ну пожалуйста. Ну ради меня. Против этого аргумента Разумовский оказывается бессилен. Он заставляет себя подняться на ноги, приглаживает волосы и искренне надеется, что руководительница С. О. Н. еще не ушла, что это позволит потянуть время, что… …Олег отыскивается у себя в комнате. У него в руках — «Клатбище домашних животных», а под боком — урчащий кот, и это так уютно и ностальгично, что Сережа непроизвольно делает шаг назад. И сразу чувствует, как спины касается женская ладонь, мягко, но твердо одновременно. Это помогает снова собраться с духом и заставить себя зайти. Ему бы очень хотелось, чтобы Ингрид была рядом. И она собиралась быть рядом, но… эту беседу лучше провести вдвоем. Наедине. От порога до подоконника — десять шагов. Внимательный, настороженный взгляд нареченного брата прожигает спину не хуже какого-нибудь паяльника. Глупая затея. Очень глупая. Нужно было придумать отмазку. Оттягивать момент разговора как можно дольше. В конце концов, репутация наркомана — не так уж плохо… — П-привет. — Олег всегда ненавидел, когда он начинал мямлить, но Сережа ничего не мог с собой поделать. Если уж позориться, то до конца. — Нужно поговорить.