Свои чужие люди

Когда Ингрид открыла глаза, то не сразу сообразила, где находится. Но через пару мгновений мозг всё-таки запустился и опознал их с Серёжей спальню, хотя вспомнить, как именно она сюда попала, не получалось: последним отчетливым воспоминанием оказался собственный нервный срыв. Слезы дали о себе знать ровно в тот момент, когда за ней захлопнулась дверь машины. Ингрид сердито вытерла глаза и задрала голову, но это не помогло. Она облажалась. У нее было целых три дня отгулов и она должна была показать максимальную результативность, но в итоге всё закончилось тем, что она облажалась. Снова. — На, держи. Ингрид вытерла глаза еще раз и посмотрела на Степанова, который протягивал ей… плед. Серый плед в мелкий красно-белый орнамент. — Зачем? — Так уютнее. Сможешь отдохнуть, пока мы едем. — Отвези меня на кладбище. Сережа наверняка устроит ей разнос, а слушать его претензии у нее не было никаких сил. Она устала. Она так чертовски устала от всех этих разборок. Они только-только начали снова разговаривать по-нормальному, совсем как раньше… — Ты конечно похожа на труп, но еще не до такой степени. — Я не о том. — Инрид шмыгнула носом и послушно завернулась в плед. Так действительно оказалось уютнее. А еще — вызывало желание закрыть глаза. Хоть на минуточку… — Нужно съездить к родителям. На Северное. Навестить. — Последний раз она была у родителей когда хоронили папу. — Не хочу домой. — Почему? Ингрид отвернулась к окну. Прекратившиеся было слезы брызнули с новой силой. Майор спецслужбы, десять лет выслуги… — По кочану, — она не собиралась позориться еще сильнее. Обморока в лаборатории было более чем достаточно. — Откуда ты такой вообще взялся? Степанов ничего не ответил, только пожал плечами и спросил разрешения включить музыку. Ингрид, разумеется, разрешила, непроизвольно дернувшись от наполнивших салон звуков «Chinatown, my Chinatown» в исполнении «The Mills Brothers», и закрыла глаза, делая вид, что не слышит пояснения про то, что эта песня была упомянута в одном из рассказов Бредбери, которым… А вот дальше наступала темнота. До того самого момента, как она открыла глаза, обнаружив себя под любимым фиолетовым пледом рыжего гения. Интересно, Степанов воспользовался ее ключами или сдернул Серёжу с работы? Или просто прибегнул к «оперской этике» офицеров С. О. Н., самовольно вскрыв дверь без наличия ордера, участкового и понятых? Но зачем, если у нее есть ключи? Хотя, с другой стороны, это же С. О. Н. … …Сережа отыскивается в гостиной. Он спит, совершенно не беспокоясь о том, что дорогущий ноутбук свалился на пол. Ингрид осторожно отставляет технику в сторону и присаживается на краешек дивана. Смотрит на огненно-рыжие пряди, на вздымающуюся и опускающуюся грудь, игнорируя порыв поудобнее устроить на ней голову, чтобы послушать сердце; прислушивается к дыханию. Оно сбивчивое, частое и напряженное. Ингрид хмурится, дотрагивается кончиками пальцев до раскрасневшейся, заросшей щетиной щеки. Тяжело вздыхает и на всякий случай, чтобы точно удостовериться, прижимается губами к покрытому испариной лбу. Разумовский. Господи. Блять. Человек-пиздец. Катастрофа. — Ну давай, дочка, — отцовский голос прозвучал в голове так отчётливо, словно папа находился рядом с нею. — думай, пока не найдешь решение. Он всегда говорил это, когда она не могла решить шахматную задачку в самом начале своей «карьеры». Или когда они просто играли в шахматы — до той истории с несправедливым судейством. Или когда у нее в очередной раз не получалось с домашкой по математике… Ингрид тяжело вздохнула и попыталась вспомнить, как справлялись с болезнями в ее детстве. Мама первым делом варила свое фирменное какао, со специальным «оздоровительным» дополнением из меда и перца. Папа — давал адскую смесь из водки и черного перца, от которой внутри горела геена огненная, а Елена Прокопенко варила куриный бульон и загоняла в кровать… Все вместе это звучало как вполне дееспособный план. Она, конечно, не умела варить какао, но была вполне способна заварить чай. А еще она могла укрыть его. И носки надеть на ноги… если бы у них водились теплые носки, так как от обычных все равно не будет толку. Точно также дела обстояли с теплым шарфом. А вот свитера были, но в свитере, наверное, будет жарко… Ингрид вздыхает еще раз и приносит из комнаты одеяло. Опасается разбудить, пока подтыкает (с Разумовского станется его сбросить), но напрасно — Сережа, обычно спящий довольно чутко, даже не дернулся, пока она ворочала его туда-сюда. Дерьмовый признак. А ведь с их последней встречи прошло не так уж и много… На самом деле много, конечно. Но разве это повод вляпываться в очередную нелепость? Находиться в комнате больше нет никакого смысла, поэтому майор переползает на кухню, планируя поставить бульон, но мяса, не смотря на заваленные едой полки, в холодильнике не находится. Приходится отойти в магазин, за курицей. И за какао, приобретённым в спонтанном порыве. Она, конечно, не мама, но попробовать то можно. Не папиной же мешаниной из водки и перца ей отпаивать это недоразумение, ну в самом деле. …Сережа выползает из гостиной через час, в тот момент, когда вспрыгнувший на стол Пиздец все-таки выпросил кусочек курицы, горячей и недоваренной. Ингрид подносит подачку к его морде, перебарывая тошноту, но наглец выбивает ее ударом лапы и со всей возможной скоростью драпает куда подальше. Сережа провожает его взглядом и улыбается, но сразу же серьезнеет, когда поворачивается обратно к ней. — Свитер одеть не думал, нет? — недовольно бурчит Гром вместо приветствия, слизывая с костяшки капли крови — из царапины от наглой морды; и надеясь, что вопрос собьёт его с колеи предъявления претензий. — Надеть. — Поправляет Разумовский, прислоняясь к стене и прикрывая глаза. Ингрид машинально цепляется взглядом за блеснувшее в свете лампы кольцо (оно почему-то надето на правой руке, хотя она надевала его на левую) и непроизвольно выдыхает. Может быть, у них всё-таки получится не посраться? — Душнила. — Я… — И чтобы ты понимал, — Ингрид наставила на него палец, потому что лучшая защита — нападение. — Я не врала. Так получилось. И вообще… Что именно «вообще» сформулировать так и не получилось. — Ты обещала мне беречь себя, — он усаживается на ближайший стул и трет руками глаза, словно на него не выплеснули сейчас никакой агрессии. Да, в целях перехвата контроля над ситуацией и защиты. Но тем не менее. Она ненавидела, когда он начинал так делать. Хотела было объяснить, что она не обещала ему ничего и это только его проблемы, если он воспринял то ее «обещаю» всерьёз, но так ничего и не пояснила. Сережа выглядел безумно уставшим, словно даже дойти сюда потребовало усилий. И ещё голос. Было слышно, что ему тяжело даётся говорить. — Прости пожалуйста. — Следом за отступившей агрессией подняло голову чувство вины. — Это было… — В твоем стиле, — его разобрал кашель. — Ничего нового. — Да, — Ингрид улыбнулась и, подойдя ближе, свободной рукой откинула с его лба мокрые от испарины рыжие пряди. Продолжать этот разговор смысла не было. Все, что нужно было сказать друг другу, они сказали. Она не сделает лучше, если выведет его на скандал, как собиралась. — Не злись. — Я не злюсь. — Сережа обнял ее за талию и прижался лбом к ее животу. — Я беспокоился. Ты обещала мне… — Так получилось, — его дыхание навевало крайне неприличные мысли, которые Гром поспешно задвинула подальше — до поры до времени. — У меня не было возможности… — Олег… — К черту Олега. — Ещё одного разговора о Волкове она не выдержит. — К чер-то-вой ма-те-ри. — Я тебя люблю. — Знаю, — Ингрид моргнула и зачем-то погладила партнера по голове, пытаясь разобраться с ощущениями от сказанного. Потому что сейчас оно прозвучало совсем не так, нежели обычно. Так ей казалось. — Иди ложись. — Можно посидеть с тобой? Пожалуйста. Я… — Тебе нужно лежать. — Она положила руки ему на плечи и легонько сжала. Сережа издал странный звук, похожий на шипение, но ей вполне могло и показаться, потому что с чего бы ему? Разве что Птица… Но Птица вел бы себя совсем иначе. — Я скоро приду. Только закончу здесь. — Заразишься. — У меня крепкий иммунитет, — Ингрид не удержалась и дотронулась до его лица кончиками пальцев, непроизвольно прикрыв глаза, когда он прижался к ним щекой. Рано или поздно Птица окажется повержен. И вот тогда… — Иди в кровать. Я скоро приду. Разумовский кивнул и отправился обратно в комнату. Ингрид услышала, как он заходится кашлем и сердито стукнула кулаком по столу: от собственного бессилия. Она понятия не имела, как ему помочь. Тем более ей завтра на работу. Но ведь нельзя же бросить это рыжее недоразумение в одиночестве… Приходится звонить Елене, которая, к счастью, моментально согласилась побыть сиделкой, не забыв поинтересоваться и ее здоровьем тоже. От этого интереса внутри почему-то становится тепло-тепло, почти как раньше, до того, как выяснилось, что Федор Иванович ей врал… Ингрид решительно мотнула головой, отгоняя ненужные мысли, и начала нарезать лимон — на случай, если какао получится отвратительным и Сережа попросит чай. …Когда майор, невероятно гордая собой, заходит в спальню, держа на вытянутых руках кружки с бульоном и какао, то обнаруживает, что оценить ее усилия некому, так как «пациента» срубило обратно в сон. Наверное к лучшему. Она ставит кружки на прикроватную тумбочку, выкладывает из кармана шоколадку, купленную на случай если опыты с какао пойдут прахом, и забирается под одеяло, прижавшись к своему рыжему недоразумению как можно крепче. Тяжело вздыхает, дотронувшись до горячего лба. Отмечает бледность кожи и чрезмерную сухость губ. Мысленно прокручивает проскочившую в голове собственническую формулировку. Глупо конечно, но ей понравилось, как это звучит. А вот что не понравилось — понимание, что Сережа не то чтобы как-то ухаживал за собой последние дни. Для него это было ненормально, и по хорошему, ей следовало разбудить его, заставить выпить бульон и какао, пока не остыли, а потом помочь привести себя в порядок. Но ведь если он спит, значит организм именно в этом и нуждается… …Сережа просыпается через два с половиной часа. Послушно выпивает успевшее остыть содержимое кружек и даже находит в себе силы пойти в душ, решительно отвергнув предложение помочь и подстраховать, заявив, что достаточно дееспособен. Ингрид проводила его взглядом, нахмурилась и пошла относить посуду в раковину. Часы на экране смартфона показывали девятнадцать сорок пять и это вызывало легкую досаду, потому что спать совершенно не хотелось. И ощущения, что захочется в ближайшие несколько часов, тоже не наблюдалось. Она достала из холодильника второй лимон, разрезала его на мелкие части и щедро посыпала солью, решив, что это — самое то под спонтанно приобретенную несколько месяцев назад книгу про женщину, купившую здание под кондитерскую в маленькой английской деревушке. Книга так и валялась в прикроватной тумбочке, и выглядела как идеальный способ, чтобы разгрузить голову. Можно было бы даже почитать Сереже вслух… Но идея остаётся неоцененной. Сережа выползает из ванной минут через сорок, выбритый и посвежевший. Забирается обратно под одеяло, извиняется за то, что все вышло именно так, напоминает, что она не должна тратить на него время, говорит, что безумно по ней скучал, что он ее любит, что он обязательно возьмёт себя в руки, потому что она не должна была видеть его таким… Ингрид в ответ называет его дураком и велит заткнуться. Напоминает, что у него всего лишь нехватка сил из-за болезни, и это нормально. Тем более, что он все равно сумел привести себя в порядок, хотя вообще-то не обязан был делать этого… Разумовский не отвечает, только притягивает к себе ее руку и прижимается горячими, сухими губами к самым кончикам пальцев. Ингрид вздрагивает, словно от удара электрическим током, тянется за поцелуем, но получает только легонький чмок в кончик носа и недовольно ворчит, потому что это наглость вообще-то — обламывать ее еще и так. — Заразишься. — В голосе партнера — затаенное веселье. Это раздражает. — Поздно. Сережа в ответ только мотает головой, целует ее в лоб и улыбается, прикрывая глаза. Ингрид делает возмущенный кусь в основание шеи, укладывается поудобнее и вслушивается в опустившуюся на комнату тишину, нарушаемую лишь неровным дыханием Разумовского и нарастающим стуком дождевых капель по стёклам. Думает о том, что наверное нужно померить температуру, но обнаруживает, что Сережа опять уснул. Целует его в приоткрытые губы — исключительно из вредности. Утаскивает из тарелки пару соленых лимонных долек и пытается погрузиться в чтение, но текст оказывается настолько приторным, что книжка безжалостно откидывается куда-то в угол. Такое если и читать то только на пару — посмеяться. А ведь все так многообещающе начиналось… Пиздец запрыгивает на кровать с деловитым мурмяканьем. Толкается лбом ей в бок, вспрыгивает на грудь, мажет хвостом по носу, перебирается на Серёжу, спрыгивает с Серёжи и укладывается на другой стороне кровати, привалившись тельцем к его бедру. Ингрид вслушивается в громкое кошачье мурчание, проводит пальцем по мужской скуле и поднимает в воздух левую руку, рассматривая кольцо, которое, конечно же, поголовно принимают за обручальное. Это странно. Все это. Слишком похоже на семью. *** На следующее утро Ингрид убегает на работу чуть раньше обычного, проигнорировав просьбу Елены Прокопенко дождаться её, чтобы больной не оставался в одиночестве. Во-первых, Разумовскому было двадцать девять, а во-вторых ей нужно работать. …На подходе к офисному зданию она сталкивается со Степановым. Он выглядит невероятно уставшим и погруженным в свои мысли, однако, когда Ингрид пытается просочиться в дверь мимо него, протягивает руку и хватает ее за плечо. — Хочешь кофе? — В буфете есть кофемашина. — Ингрид повела плечом, сбрасывая прикосновение. Она предпочитала чтобы ее личные границы оставались нетронутыми. — Я знаю. Это намек на то, что мне нужно поговорить с тобой. Так, чтобы нас не услышали по камерам. — О чем? — она развернулась к нему лицом и скрестила руки на груди. — Почему не здесь? — Я не пытаюсь к тебе подкатывать, — он примиряюще поднял руки и улыбнулся. — Просто хочу кое-что спросить. Пожалуйста. Это очень важно. — Ну… — От него пахнет мятой и хвойным одеколоном. — Ладно. Только недолго. — Так точно, майор. … Кофейня неподалеку встречает их густым ароматом перемолотых зёрен и свежей выпечки. Степанов заказывает эспрессо, а Ингрид останавливается на латте с корицей, совершенно не к месту вспомнив про то, как Соня однажды сказала, что корица — про призыв радости в жизнь; и багете с моцареллой. Хотела было выбрать с индейкой, но не смогла — ее до сих пор мутило от одного только взгляда в сторону мяса, которое радостно поднимало на поверхность воспоминание о сгоревшем трупе с аппетитным запахом шашлыка. После короткого пререкания (коллега хотел заплатить и за нее тоже, но Гром решительно воспротивилась. Она даже Серёже не позволяла такого делать, хоть он и умудрялся периодически нарушать запрет; а тут…) они занимают столик неподалеку от входа. Ингрид зевает и вопросительно смотрит на собеседника, чувствуя себя максимально странно. Она даже с Серёжей почти никогда не сидела в таких местах, предпочитая брать на вынос. А сейчас… — Я вчера сопоставил кое-что. Ты не хотела ехать домой. Приехала на работу в отгулы, и еще дернулась, когда Разумовский зашёл в палату. Тогда, в больнице. И ещё вот это, — коллега протянул руку и дотронулся кончиком пальца до ее лба, где красовался синяк — она задумалась о том, как сварить бульон не заблевав кухню, когда выходила из магазина, и не заметила, как идущий впереди мужчина отпустил дверь. Мудак жирный. — Вчера этого не было. Поэтому я спрошу прямо. Ты чувствуешь себя в безопасности? Потому что если вдруг ты не знаешь, как уйти… — Что? — Ингрид забыла, что отпила кофе и выругалась, когда напиток потек по подбородку, испачкав и стол и рубашку. — Именно поэтому я не хотел чтобы камеры С. О. Н. засекли этот разговор. — Кажется, она ещё никогда не видела его таким серьезным. — Я ни на чём не настаиваю, просто… — Нет, — майор поспешно замотала головой, понимая, что и сама бы на его месте подумала о таком же. Вот же черт. — Всё не так. Взгляд собеседника оставался скептическим и изучающим. — Слушай, я понимаю, как это выглядит. Но всё то, о чем ты говорил… Оно было не поэтому. И вообще, — эти общие фразы звучали совершенно по идиотски, но она не обязана была отчитываться. И вообще… — я разве похожа на жертву насилия? — Нет, но… — Степанов пожал плечами. Даже если его не убедили ее аргументы (ее бы не убедили, потому что жертвой может стать любая, даже такая, как она, и зачастую это безумно сложно вычислить), он никак это не обозначил.— Ты ведь знаешь, как это бывает. Лучше я спрошу прямо, чем буду себя накручивать. Крыть такой аргумент было нечем, потому что годы работы «в поле» говорили сами за себя. Она и сама бы так поступила на его месте. А ещё не могла отделаться от ощущения, что происходящее все сильнее напоминало абсурд. И охватившее в какой-то момент чувство смущения пополам с раздражением, только росло. Это было странно. Неожиданно. Непривычно. Это выбивало из колеи. — Как твое расследование? — нужно было срочно зацепиться за что-то максимально обыденное. — То, с продюсером. — Мать одного из воспитанников стала любовницей Зодченко, чтобы сына допустили на международный вокальный конкурс. Мальчик узнал об этом и попытался спасти семью. — Сколько ему лет? — Ингрид заставила себя откусить от багета. Странное дело — она была совсем не против еды, когда заходила сюда, а сейчас кусок упорно отказывался лезть в горло. — Пятнадцать. А ещё в этом самом горле неприятно саднило, но не настолько сильно, чтобы придавать этому значение. — Ясно. — Обнаружение ключевой улики принадлежит тебе. — Коллега шутливо отсалютовал ей стаканчиком и Ингрид ответила ему тем же. Они улыбнулись друг другу, но разговор перестал клеиться. Хотя, возможно все дело было в том, что ни одна из сторон не пыталась его поддерживать. Ингрид копалась в стихийно возникшей галерее сохраненных изображений, чтобы послать Сереже милого котика — для поднятия настроения. Колебалась между котиком в шапочке-клубничке и котиком с подписью «доктор, я мур-мур?», но в итоге остановилась на обнимающихся котятах. Подумала еще немного и дополнила картинку вопросом про самочувствие, после чего наконец-то вернула внимание коллеге. Ровно для того, чтобы увидеть как он тоже набирает кому-то сообщение и улыбается слабой, но очень теплой улыбкой. Ну и пожалуйста. Не больно то и хотелось. Ингрид попробовала использовать возникшую паузу для того, чтобы заставить себя догрызть многострадальный багет. Получалось не очень — ей казалось, что он насквозь пропитался индейкой, пока лежал на витрине. Индейка. Мясо. Запах шашлыка. Обгоревший труп… Ингрид закрыла глаза и заставила себя проглотить подступившую к горлу тошноту. Она ненавидела эту внезапно образовавшуюся проблему, потому что большинство перекусов на ходу были теперь для нее закрыты, а нежно любимая шаверма каждый раз превращалась в то стрёмное нечто, которое безумно нравилось Разумовскому — никакого мяса (кажется, не стоило шутить про шаверму, которая утром ещё мяукала), но обилие картошки, перемешанной с соусами и овощами. В случае рыжего гения — по большей части с помидорами. Ладно, на самом деле это было не так уж плохо, но майор категорически отказывалась признавать это, ведь всем известно, что любая шаверма, кроме классической — тот ещё зашквар. …Тошнота отказывалась сдаваться. Пришлось извиниться перед коллегой и выйти на улицу под предлогом того, что очень хочется покурить. Это было даже не совсем ложью. Покурить ей действительно хотелось. Однако выблевать смесь из багета и желчи в ближайшую урну оказалось первостепеннее. — Вот не будешь учиться, будешь бомжом, как тётя, — долетел до нее голос остановившейся рядом мамочки с девочкой лет семи-восьми, по крайней мере на глаз. — Никакого спасения от этих торчков, куда только полиция смотрит. Ингрид тяжело вздохнула и отработанным за годы жестом сунула удостоверение ей под нос. — Майор Гром, Спецслужба Особого Назначения. — И добавила, пока ошарашенная женщина хватала ртом воздух, — документы предъявите пожалуйста. Внутри нее как будто нажался невидимый спусковой крючок. Она придирчиво осмотрела протянутый паспорт и, руководствуясь исключительно желанием напакостить, развернула обеих в сторону офиса спецслужбы — для установления подлинности документов. Возле стойки ресепшена она передала возмущающуюся женщину дежурному лейтенанту — для сопровождения в камеру (раз не может отличить майора от наркомана, так может и настоящий паспорт от поддельного не отличит, или своего ребенка от чужого, где вообще гарантия, что это — не хитроумный вид мошенничества, мало нам было торговки собственным сыном в прошлом месяце) и сопроводила девочку до буфета, где хранились стратегические запасы сладостей, которые криминалистическая лаборатория поглощала тоннами. Вспомнила, что забыла предупредить Степанова и с тяжёлым вздохом направилась было обратно в кафе, но встретила его в холле первого этажа. Неловко вышло. — Я видел в окно, — кажется, он понял всё ещё до того, как она успела открыть рот. — Как самочувствие? — Всё хорошо, — объяснять историю с мясом и Весельчаком желания не было. — Ладно, — судя по пристально-изучающему взгляду, он пытался понять, не является ли причиной ее тошноты нечто большее, словно у женщины может быть только одна причина для любого недомогания. — Как скажешь. … Вернувшись на этаж Ингрид не находит девочку в буфете. Не то чтобы ее это волновало — когда она расписывалась за приход, то заметила, что некоторые из коллег уже на месте. Но беспокойство все равно скреблось, ведь ребенка могло занести в морг… Девочка обнаруживается в кабинете и кресле начальницы, в компании одного из здешних компьютерщиков. Это напоминает ей, что паспорт задержанной нужно всё-таки отдать на проверку, хотя и вины за свою забывчивость Ингрид не чувствует. Подумаешь, какая трагедия. Она максимально заебалась от мизогинии и стереотипов, хоть их и стало меньше после перехода в спецслужбу — спасибо Яшиной и ее одержимости правильно подобранным коллективом. Но тем не менее. — Что здесь происходит? Одной из особенностей Лидии Валентиновны было умение появляться совершенно бесшумно. Даже на каблуках. Ингрид непроизвольно посмотрела на компьютерщика, почему-то подумав о том, что она даже имени его не помнит. Компьютерщик непроизвольно посмотрел на неё… — Вербовка нового поколения, — он незаметно подмигнул ей и перевел взгляд на начальницу. — Пропаганда С. О. Н. в массы. С. О. Н. — быстрее, выше, сильнее. Преступность не пройдет! Маленькая девочка, увлеченно болтающая ногами в кресле, весело засмеялась. — Хробостов, — Яшина прошла к своему столу, стараясь казаться невозмутимой, но безуспешно. — Кончай валять дурака. Где ее мать? Как она сюда попала? Гром… — Моя мама в тюрьме, — радостно перебила девочка. — Она мошенница. Это хорошо, потому что мне не придется идти в школу. — А… — На, проверь паспорт гражданки, — Ингрид поспешно сунула «трофей» коллеге в руки, ощутив как внутри начала шевелиться совесть. — Так точно, мэм, — парень шутливо козырнул ей и торопливо выскользнул из кабинета, поманив за собой мелкую гостью. Ингрид вздохнула и прикрыла глаза, вспоминая, как когда-то, в возрасте четырех или пяти лет, в первый раз попала к отцу на работу. Замучила расспросами дежурного, разрисовала протокол допроса цветочками и, кажется, утащила на поиграть пакет с уликами. Больше ее в полицейский участок не приводили. До подросткового возраста. — Ничего не хочешь мне объяснить? — Воспитательная работа. — Ингрид пожала плечами, выныривая из ностальгии в реальность. В последнее время ей не хватало отца куда сильнее, чем раньше. Она бы забралась к нему на колени и сделала бы легкий кусь в плечо — как всегда, когда ее переполняли теплые чувства. Маму раздражала эта ее привычка потому что «хватит вести себя как животное», но папа считал это забавным. — Так получилось. Яшина открыла было рот, чтобы сказать что-то, но в последний момент передумала, вздохнула и махнула рукой. — Все, иди отсюда, с глаз моих долой. Ингрид кивнула и направилась в компьютерный отдел, делящий помещение с криминалистической лабораторией — за результатами. Она и так знала, что ей скажут, но раз уж начала заваривать эту кашу… С документом, разумеется, всё оказывается в порядке, а задержанная, на удивление, даже не думает скандалить, предпочтя ретироваться из здания спецслужбы как можно быстрее. Возможно она поумнела за время сидения в камере, но Ингрид склонялась к тому, что причина была в работе мужа — он трудился рядовым электриком и не имел никаких связей, способных напугать столь внушительную структуру. Впрочем, ничего нового. Всё как всегда. — Виват трудящимся! Ингрид вздохнула и повернулась к широко зевающей Лето, за спиной которой маячил мрачный, ненавидящий весь мир Олег Волков. — За вчера было хоть что-нибудь продуктивное? — Мы тоже очень рады тебя видеть, — кажется, Лето совершенно не обиделась на такое приветствие. — Но сначала кофе. Представляешь, я вчера вечером в кои-то веки сходила с мелкотой в клуб. Успех. — В какой? — не то чтобы она допускала, что интровертная Лето потащит свою малышню на тусовки для взрослых, но… — Да я абонемент взяла в прошлом месяце в фитнес-клуб, потому что малявкам нравится бассейн. — Если коллега и заметила ее замешательство, то не подала виду. — Знаешь как удобно? Закинула их купаться, а сама можешь пойти выдыхать в хамам. Или джакузи — она там как раз прямо в бассейном зале. И все довольны. Ингрид пожала плечами. Она не слишком разбиралась во всей этой культуре — у нее никогда не было времени на то, чтобы расхаживать по бассейнам и остальному. Если только по долгу службы — для задержания или допроса… — Правда вчера это был какой-то кошмар. Мою любимую центральную лавочку нагло заняли прямо перед моим носом, потом туда пришли с очень шумными детьми, а потом какие-то тетки буквально не затыкались, а когда я сделала им замечание — оскорбились, и мне пришлось окатить их из ковша, чтобы заткнуть, — женщина перевела дух и возмущенно поджала губы. — А когда они все вышли, то меня начало бесить абсолютно все и пришлось пойти составить компанию детям, хотя я, вообще-то, планировала расслабиться. Лучше бы… Короче, дети довольны, а я неудовлетворена. — Лето развела руками. — И если я не попью кофе, то в скором времени обязательно прикончу кого-нибудь. Например тебя, — она повернулась к Волкову, — потому что хватит дышать мне в спину, бесишь. Ингрид не удержалась от смешка, хотя и ощутила невольный приступ жалости к своему надсмотрщику, потому что больше всего Олег Волков напоминал ей провинившегося пса, который никак не может понять — за что его отругали. И это было… странно. Словно между этими двумя было нечто большее, чем просто рабочие отношения. Но разве это возможно? Чтобы Лето? С Волковым? Да ну не. Херня какая-то. Ингрид встряхивает головой, отгоняя лишние мысли. Благодарно кивает какому-то коллеге, любезно придержавшего им дверь и усаживается на свободный стул, пока Лето занимает очередь к кофемашине — офис начинал наполняться людьми, а люди первым делом совершали паломничество в буфет, чтобы мозги работали лучше. Волков устраивается напротив, в последний момент отжав два освободившихся места у недовольных криминалистов. На долю секунды ей кажется, что он хочет что-то сказать, но Лето огрызается на кого-то из коллег и ощущение пропадает. Да и с чего бы ему налаживать с ней контакт? Они оба — чужие друг другу люди, хоть и имеют общего близкого человека. И кстати о близком… Телефон пиликает, оповещая о сообщении. Сережа прислал ей мультяшную кошку в платье и в красном банте с подписью «Hello Kitty». Ингрид почувствовала, что краснеет. Мужчины никогда не называли ее «котенок», тем более на английском (чтобы Разумовский и не выебнулся — да скорее небо рухнет на землю), потому что знали — получат в рыло, ибо она ненавидела все эти похабные сальные прозвища, но… Сейчас, от конкретно этого человека, никакой похабности и сальности не чувствовалось. Возможно, все дело было в том, что картинка являлась эмблемой одноименного мультика… Впрочем, последнее не играло никакой роли, или, что более вероятно, ей просто не хотелось об этом знать. Предполагать, что партнёр флиртует картинками неожиданно оказалось приятнее, чем мысль о том, что он просто предложил ей посмотреть мультик. Детский сад. — О чем задумалась? Ингрид вздрогнула и вернулась в реальность, обнаружив, что Лето поставила перед Волковым чашку с кофе перед тем, как вернуться к кофемашине. — О реальности. — О реальности происходящего вокруг неё. — Похороны будут завтра? Вот же черт. Она совсем забыла про похороны. После гибели Силы у нее закрепилось четкое ощущение, будто Погодин не умирал. — Да. — Лето смерила Волкова мрачным взглядом и поставила кофе перед ней. — Спасибо за веселую тему для разговора. Ты как всегда блещешь этикой, хотя, возможно, просто мудак. — Хватит. — Волков ударил ладонью по столу, но сразу же смутился и, кажется, слегка покраснел. Ингрид непроизвольно уставилась на своего «телохранителя» во все глаза. Как и все остальные в комнате. — Не понимаю, о чем ты. — Августа плюхнулась на отвоеванный для нее стул с невозмутимым выражением лица. — Или по твоему, Женькины похороны — отличная тема для последних минут спокойствия? Чего уставились? Коллеги поспешно поотводили глаза. — Мы вчера ездили к Настасье Дмитриевне, — все также невозмутимо переключилась Августа на деловой тон. — Она не уверена, насколько твоя теория с грехами верна. А вот это было неожиданно. И почему-то обидно. — Поясни. — Она сказала, что для человека с таким стремлением к оригинальности повторять сценарий фильма — дурной тон. Слишком интеллигентен, хотя, без сомнения, с огромной вероятностью действительно подразумевает цифру семь. — А ещё она сказала что он нормальный, — проворчал Волков, сжимая кружку. — Как вообще можно назвать его нормальным? Он же псих. — У нас таких психов — полстраны. — Больше, — Ингрид вздохнула и они с Лето синхронно кивнули друг другу, вспоминая персональный и совместный рабочий треш. — Но всё-таки я уверена, что всё дело именно в грехах. Больше ничто не увязывается в теорию. — Ну не знаю… — Спорим? — Спорим, — азартно прищурилась коллега. — Волков, разбей. — На что? — Кто проиграет — получит… — Горячий поцелуй принцессы? — Ингрид вспомнила о совместных со Степановым поисках нужного подъезда и улыбнулась. Лето прикусила губу и хитро прищурилась. — Получит необходимость приложить усилия для организации совместных посиделок. — Ну… — это было очень странное условие. — Ладно. — Отлично. Олег! Волков разбил спор. Лето расплылась в предвкушающей улыбке и отсалютовала кружкой им обоим. Ингрид вздохнула и отпила кофе. Стоило признать: в обществе этих двоих было не так уж и дискомфортно. И даже Волков, вроде бы, подавал надежды на то, чтобы оказаться нормальным парнем. Ну и нельзя было отрицать — опер из него получался прекрасный. Чем дальше тем лучше. Майор вздохнула ещё раз и отправила Разумовскому клыкастого черного котёнка с крылышками летучей мыши. Этот мир определенно сошел с ума. *** — Товарищи офицеры! Товарищи! — голос генерала Хрусталева, основателя и куратора С. О. Н. разрезал кладбищенскую тишину подобно удару хлыста. — Каждый из нас связан сегодня острым чувством потери, даже если видит других впервые в жизни. Ингрид дернула уголком губ в невеселой усмешке и машинально дотронулась до погонов на своем парадном мундире. Они с коллегами единодушно надели их, хотя и не договаривались ни о каком дресс-коде. Стоящий рядом Сережа, решительно отвергнувший настойчивые убеждения Елены позаботиться о здоровье и остаться дома, скользнул по ее руке кончиком пальца, не отрывая от оратора скрытых за очками на половину лица глаз. Ингрид вздохнула и легонько боднула его в плечо. Она была благодарна ему. За то, что решил проводить своего хорошего знакомого в последний путь. За то, что нашел не слишком выебистый способ маскировки — черная толстовка с капюшоном и солнечные очки. За то, что просто находился рядом, не навязывая поддержку. Это было очень важно. — …я мало знал этого человека, но получал доклады о его служебных и личных успехах и горжусь тем, что он стал частью спецслужбы, пусть и на безобразно короткий срок. Это кардинально отличалось от речи на похоронах Рылеева прошлым летом. Впрочем, неудивительно — есть большая разница между недобросовестным исполнителем с «крышей» и генералом, который выковал себя сам, поднявшись до нынешних высот с рядового сотрудника. — …он оставляет после себя добрую память, и пока память эта жива, он тоже будет жить — в наших сердцах. Хрусталев немного помолчал. Открыл рот, собираясь сказать что-то еще, но покачал головой и повернулся к стоящей за его спиной Яшиной. — Лидия Валентиновна, пару слов, как руководство. Яшина кивнула и послушно сделала шаг вперед. — Когда он только пришел работать, — солнечный луч упал на ее мундир и звезды на погонах сверкнули золотом. — Мы не были друг другом довольны. Его смущала необходимость подчиняться женщине, а меня раздражала подобная мизогиния. Ингрид обменялась с Лето непроизвольными улыбками. Они обе помнили свое недоумение тем фактом, почему его вообще такого взяли и обоюдное нежелание работать в связке. — …но потом он вырос над собой, спелся с напарницами и выпил у меня литры и литры крови, выгораживая их и их безумства. — Яшина улыбнулась и запрокинула голову, чтобы скрыть увлажнившиеся глаза. — Когда он покинул нас ради семьи, мы все ожидали, что он будет жить долго и счастливо, как и положено настоящим героям. Герой оказался бессилен против трусости и животной злобы, но, как сказал товарищ генерал, он будет жив, пока жива память. Не только у коллег, но и у близких, друзей, знакомых и тех, кого он спас. — Она перевела дыхание. — Ура, товарищи. Ее тихий, уставший голос потонул в троекратном «ура» и звучании воинского салюта, наполнивших летний воздух Северного кладбища. Ингрид шагнула вперед и положила руку на левое плечо Августы. На правом уже лежала рука стоящего с непроницаемым лицом Олега Волкова — последнего человека, которого она ждала увидеть на этих похоронах. Августа накрыла ее руку своей и гордо вскинула голову. Ее лицо было смертельно бледным, но она не плакала. Только сжимала белые розы крепче, чем требовалось — шипы впились в кожу, оставляя яркие кровавые росчерки. — Ты знала, что он нас выгораживал? — Нет, — коллега помотала головой и усмехнулась. — То то я и думала, что Яшина всегда была слишком спокойна. Особенно после той истории с психбольницей… — Она и после его ухода слишком спокойна. — Привыкла. Они обменялись усмешками, но внутри царили только усталость и пустота. Где-то поблизости безутешно всхлипывала вдова — единственный человек из собравшихся, не относящийся к работе погибшего, не считая Сережи. Ингрид бы удивилась, если бы не знала, что Погодин всю жизнь посвятил исключительно служебному долгу. Как и она сама до встречи с Сережей. Как Лето. Как отец… …Вереница возлагающих цветы оказалась гораздо короче, чем прошлым летом. Только коллеги из С. О. Н., несколько сослуживцев со старой работы, вдова и Сережа. У нее, наверное, будет также. За исключением вдовы конечно же. Ну разве что Юля с Соней добавятся. Наверное. Ты убийца! Убийца! Отправляйся в ад! Ингрид подавила желание закурить и подрагивающими руками возложила цветы. Красные гвоздики в окружении других красных цветов напоминали выплескивающуюся из тела кровь. Если хочешь выдержать жизнь, готовься к смерти. …Оставшаяся часть церемонии проходит как будто бы в полусне. Обратно в реальность майор возвращается только по пути с кладбища, когда идущая впереди вдова хватается за живот и начинает пошатываться. А точнее, когда увидевшая это Яшина просачивается между ними с Сережей чтобы помешать ей упасть. — Пойдемте, Елена Викторовна, вам нужно присесть. — Нет-нет, все хорошо, спасибо. — Заткнула пасть и подумала о ребенке. — Августа! — Яшина смерила сотрудницу возмущенным взглядом, за которым скрывалась вполне успешная попытка замаскировать шоковое состояние. Июнь пожала плечами и изогнула губы в ядовитой усмешке. — А зачем церемониться? Раз уж ей наплевать… — Не наплевать! Я его любила, слышишь?! Я просто хотела видеть его живым! Я как чувствовала, что вы сведете его в могилу! Чувствовала! — Да если бы не ты… — Августа! — Ненавижу вас всех! А тебя и эту вашу, третью — больше всех! Это вы во всем виноваты! Чтоб вы обе сдохли! Чтоб ты сдохла! Чтоб она сдохла! Ах… — Погодина схватилась за щеку, раскрасневшуюся после пощечины, уставившись на Лето широко раскрытыми глазами. И прежде, чем кто-нибудь успел вмешаться, ударила в ответ. А в следующее мгновение женщины уже обняли друг друга и разревелись. Яшина растерянно оглядела столпившихся вокруг людей, но быстро взяла себя в руки и обреченно вздохнув двинулась к выходу с кладбища. Остальные последовали ее примеру. Ингрид позволила Сереже приобнять себя, но почти не чувствовала его присутствия. У смерти есть лицо. Она все еще не могла разглядеть лица смерти, но, кажется, совершенно точно ощущала ее усмешку. Чтоб ты сдохла! Чтоб она сдохла! Солнце сверкало в горящих золотом куполах кладбищенской церкви. Установленный на ближайшей могиле крест уронил на нее свою тень. Ингрид вздрогнула и, вывернувшись из уютных объятий, осторожно приблизилась к нему. С висящей на кресте фотографии на нее смотрел профиль захороненной здесь Липенко Дарьи Константиновны, тридцати трех лет от роду. — Все в порядке? — Да, — Ингрид кивнула подошедшему Сереже, не в силах заставить себя отвести взгляда от фотографии. Она чувствовала, что это не просто так — то, что тень от креста накрыла именно ее. Тут явно было что-то важное, просто у нее никак не получалось понять, что именно… Липенко Дарья Константиновна продолжала смотреть задумчивым взглядом куда-то в сторону. А потом она вдруг повернулась к ней. И улыбнулась.