To find myself again, my walls are closing in
I’ve felt this way before, so insecure...
— Приезжай. Вот и всё, что я услышал в трубке, когда дрожащими от холода пальцами ответил на входящий звонок. Недокуренная сигарета полетела из открытой форточки прямо в сугроб, пока я накидывал излюбленную джинсовку поверх домашней футболки и наспех зашнуровывал кеды. Шнурки как назло не поддавались, завязываясь во все возможные узлы, кроме аккуратного банта. Да и хрен с ними, со шнурками, на самом деле, когда в четыре утра тебе звонит главный человек в твоей жизни и, прежде чем отбиться, с надрывом в голосе произносит одно единственное слово. — Приезжай.* * *
И я приехал. Не помню уже, как садился в такси, не помню, как из него выходил и расплачивался с водителем. Не помню даже, с какой скоростью я поднялся на нужный этаж и открыл дверь — всё это в моей памяти нечётко, затуманено. Но то, что я увидел там, в его маленькой квартире, я уже не смогу забыть. Он сидел на полу, облокотившись спиной о диван. Волосы, тогда ещё не сильно отросшие, не завивались привычными локонами, а больше походили на гнездо, в котором ещё недавно жили птицы. Отдельные пряди спадали на лицо, прилипая к щекам и шее, а чёрные дорожки подводки размазались от глаз до подбородка, придавая его облику в свете уличного фонаря какое-то устрашающе-печальное выражение. Он плакал. Уже без надрыва, немного успокоившись, всхлипывал, тут же замолкая. Но даже этот звук казался необычайно громким в полумраке его тихой комнаты. — Нико… Я подбежал к нему сразу же, благополучно забыв снять свои злосчастные кеды. Опустился перед ним на колени на подкашивающихся ногах – ох, как бы мне хотелось сделать это при совершенно других обстоятельствах – и осторожно обхватил его плечи, заставляя поднять голову и посмотреть мне в глаза. Сказать, что в тот момент я был пиздец как напуган – ничего не сказать. — Нико, что случилось? Он быстро отвёл взгляд и уставился в пол, еле слышно пролепетав тихое: — Она… — Что она, Нико? Что она с тобой сделала? Вопрос, на самом деле, бессмысленный, а ответ – очевидный. Она ушла – вот что она сделала. Я не заметил её обуви и куртки в прихожей, как и не увидел через открытую дверь в ванной, пока бежал к Нико, всех её баночек и тюбиков, обычно перманентно пылившихся на раковине и стиральной машине. Если прислушаться, ещё можно было уловить где-то совсем рядом медово-яблочный аромат её дорогих духов, который с самого начала раздражал меня до мозга костей – настолько приторно-сладкого парфюма (совершенно, кстати, не сочетающегося с таким родным хвойным запахом Нико) я в своей жизни ещё не встречал. Два плюс два в голове не сложил бы только тупой, да и тот бы попытался – она его бросила. Ушла наверняка со скандалом и криками, помахав своей маленькой ручкой, захлопнула дверь и оставила его здесь одного. Бросила, как бросали они все, наигравшись дорогой игрушкой. Бросила. А я бы сейчас с удовольствием бросил её. Через плечо. И желательно, не один раз. — Она… Нико замолк на секунду, всхлипнул, и большая тёплая слеза вновь покатилась из-под его дрожащих ресниц. Я осторожно провёл по его щеке кончиком большого пальца, стирая солёную влагу. «Ну же, ну же, только не молчи...» – думал я, не переставая. Его плечи дрожали, как осиновые листья на ветру, и я не без сожаления убрал ладонь с его шершавой щеки, чтобы сразу же, впрочем, прикоснуться к нему вновь, заключая в объятья. Каким же маленьким и беспомощным этот отважный человек казался мне сейчас в моих руках... Я со всей не свойственной мне осторожностью гладил его по голове, боясь ненароком сломать эту хрупкую фарфоровую куклу, уже без меня разбитую и сломленную. Он собирался с мыслями, и я ему не мешал. Я просто прижал его к себе, а он прижался ко мне в ответ, даря своё уютное тепло. Я зарылся носом в его мягкие, даже не смотря на спутанность, волосы и вдыхал почти пропавший запах фруктового шампуня, я чувствовал через ткань джинсовки, как рвано бьётся его сердце. Я хотел отгородить его от всей жестокости и несправедливости этого мира, я так хотел его спрятать, укрыть, защитить, я… — Я сам её бросил. Два изумрудных глаза, наконец, уставились прямо в мои, полные недоумения, голубые. Он… что? — Я только создаю проблемы, Йоон. Она бы просто не выдержала. Она найдёт себе парня лучше, чем я, и будет с ним счастлива. Она бы никогда не была так счастлива со мной, понимаешь?? Со мной никто никогда не будет счастлив, потому что я – одна сплошная блядская катастрофа! Я всё ломаю, всё рушу – и её бы сломал, обязательно бы сломал, Йоон… Нико уткнулся носом в мою шею, заставив меня вздрогнуть от неожиданности, и я услышал, как нервно он сглатывает комок подкативших к горлу слёз. Не хочет показаться мне слабым… Он же, буквально, изливает мне свою душу, выворачивая наизнанку самые тёмные её уголки, но при этом боится при мне плакать? – Вот вам и весь Моиланен. — Ну же, тише, мой хороший, тише… Я ещё крепче прижал его к себе и, когда он зарыдал вновь, начал невесомо выводить пальцами круги на его спине: пытался ли я так успокоить Нико, как-бы говоря ему «Я здесь, с тобой, смотри. Я здесь, и я ни за что не отпущу тебя, чего бы мне это не стоило», или хотел успокоить сам себя – не знаю. Но вместе с вновь нахлынувшими слезами Моиланена, во мне прорвалась последняя плотина, надёжно сдерживающая чувства, что я так бережно прятал за бетонную стену после каждого случайного касания во время репетиций, взгляда глаза в глаза чуть дольше обычного и очередного, ничего для него не значащего поцелуя под «Sharks Love Blood». Я заплакал вместе с ним. Плотина прорвалась, и, прежде чем захлебнуться в потоке собственных слёз, я позволил себе почувствовать всё то, что давно запрещал себе чувствовать. Я начал вспоминать.* * *
Последний учебный год в колледже казался мне тем ещё дерьмом: все преподаватели только и делали, что снова и снова ворчали о важности выпускных экзаменов, так каждый ещё и считал своим святым долгом задать по такому поводу в три раза больше домашнего задания. Ну, этого ничего, и не с таким справлялся. К тому же, мы с парнями только-только собрали очередную (господи, Йоонас, сколько у тебя их ещё будет?) группу и вроде как были нацелены на покорение мира. Верилось с трудом, конечно, но попробовать можно. Йоэль, правда, всё ещё временами подбешивал, но вот в Томми и Олли я был уверен. Остался только второй вокалист, без которого, по словам Хокка, мы бы не вывезли. Ага, сэр Джоэл, а как нам его найти, ты не подумал, да? Оказалось, что он, как раз-таки, подумал, потому что однажды в чат пришла восторженная смс-ка от Йоэля с адресом бара, в котором нам всем нужно было прямо сейчас оказаться. Там, по его словам, только что пел «такой ахуенный чувак», что мы все непременно должны были посмотреть его выступление и сразу же позвать «чувака» в свою группу. Бар оказался совсем крохотным помещением в одном из отдалённых районов Оулу. Кто-то из тусовки реперов, с которыми мы, мягко скажем, не ладили, праздновал день рождения, а потому нашу странную, явно выбивающуюся из общей массы компашку с самого порога окутал дух враждебности. И как только Йоэля отсюда сразу не выперли? Около стойки с напитками соорудили импровизированную сцену из завалявшихся на складе деревянных палет, на которую время от времени забирался кто-то из присутствующих и зачитывал очередное убожество собственного сочинения. Мы тихо стояли в стороне, потягивая раздобытое Йоэлем пиво, и наблюдали больше за происходящим в толпе, чем за чьими-то выступлениями, пока Хокка резко не ткнул пальцем в одного из парней, кучкующихся у выхода на сцену. — И вашему вниманию снова NC Enroe, дамы и господа! – представил кто-то парня. Он был одет в мешковатое худи и ещё более бесформенные штаны, а взлохмаченные каштановые волосы на его голове намекали либо на недавний перепихон в туалете, что вряд ли (какой у него секс? он же выглядит, как трёхлетний ребёнок, боже…), либо на то, что он отрубился в одном из углов бара и только что проснулся. Судя по недовольному лицу, его и правда разбудили (ну или с партнёршей не повезло, хах). Парень зачитал несколько песен, которые я не знал, и уже собрался уходить со сцены, как вдруг кто-то крикнул ему повторить на бис «Crawling», спетую несколькими часами ранее. — Вот сейчас вы поймёте, про что я вам говорил, – послышалось со стороны оживившегося Хокка. Мы поняли. Он пел чисто, без дрожи в голосе, вытягивая все трудные ноты Честера, а потом так же чисто переходя на реп-партии Шиноды. Я невольно заслушался. Даже подумал тогда, как круто было бы самому иметь такой хороший, правильно поставленный голос (и внешность такую же привлекательную, желательно, тоже). С парнем нам удалось познакомиться только под конец вечеринки. Оказалось, что он тоже учился в нашем музыкальном колледже, но из-за постоянных стычек между компаниями держался от рокеров подальше. Нико – так его звали – согласился на наше предложение с условием, что сначала придёт на несколько репетиций, а после уже решит, оставаться с нами или нет. В любом случае, это было лучше, чем отказ, так что мы согласились и сразу же согласовали время, в которое всем нам было бы удобно. На прощание Нико поочерёдно пожал каждому руку, и когда настала моя очередь, мне показалось, что я внезапно почувствовал лёгкое покалывание в месте соприкосновения наших ладоней.* * *
Вот так – бессимптомно, внезапно и ничего не объяснив – началась моя болезнь под кодовым названием «Нико Вильхельм Моиланен».