***
Я просыпаюсь поздним утром следующего дня. Дышать трудно, а в голове воцарилась легкая незыблемая тишина. Словно пространство всего мира напряженно рухнуло в одночасье, и на руинах бывшей вселенной выросло всепоглощающее давящее облако. Оно в онемевших легких, в груди, в недвижимых кончиках пальцев. Теперь оно в спальне, где никого нет. На месте висит твой синий свитер. Неповторимый глубокий синий, пучиной вселяющий в тебя страх и трепет, тот синий, что смотрит на тебя в ответ. Ткань на ощупь просто восхитительная: чистая шерсть, на плечах место для шевронов. Он все еще пахнет тобой, ждет, когда ты снова пойдешь в нем на работу. Мама входит в комнату молча. В ее долгом пронзительном взгляде прячется открытая и заботливая женщина, которую я когда-то знала. — Знаешь, я посмотрела, ты вчера вместо "112" набрала "122". Поэтому мы не могли дозвониться. Но это не важно... Даже если бы скорая стояла за оградой, мы бы не смогли его спасти....
27 марта 2022 г. в 23:13
13 сентября. Когда начинаешь думать об этой дате, в голову приходит некое скомканное, неоформленное представление об осени в целом, о погоде, какая бывает именно в этот месяц. И, как бы ни хотелось сделать погоду того дня особенной или настораживающей, итог всегда один: листья, как по расписанию, облетали с деревьев, пронзенные лучами солнца, по намеченной траектории дул ветер, циркулем вычерчивая вихри танцующих хвойных иголок, кусочков березовой коры.
Холодно не было, но и солнце не грело совсем. Все вокруг словно замерло в ожидании, балансировало на тонком острие кухонного ножа, которым мы в тот день намазывали на хлеб сливочное масло. Наш пикник был проказой, маленькой шалостью, проделкой двух лукаво улыбающихся шарлатанов, не желающих упускать последний шанс на хорошую погоду: лес уже пустел, грибы попадались все реже, бурая клюква на болоте готова была вот-вот сдетонировать, окрасив собой кроны почти полысевших клёнов.
Мы сидим на скамейке и ты смотришь куда-то вдаль. Ты загадочно молчалив, почти серьезен, я даже начинаю думать, что тебе наш пикник не доставляет никакого удовольствия, что ты вынужден со мной сидеть и слушать мою болтовню о том, как прошел день.
Но вот я пускаю в ход серию не самых остроумных шуток, будучи твердо убежденной в том, что я должна, нет, обязана тебя развеселить. Ведь ты всегда так невероятно смеешься, неповторимо и исключительно. Сначала легкая улыбка трогает уголки твоих губ, потом тепло разливается по всему твоему телу, и вдруг — бац! — электрический заряд веселящего хохота словно прошибает тебя с ног до головы: от смеха ты весь трясешься, особенно потряхивает плечи и твой маленький выдающийся живот. Правда, губ ты все также не размыкаешь, широко улыбаешься, но не более, ведь в глубине души стесняешься своих зубов. Я никогда в жизни не видела никого, кто бы смеялся также.
Когда мы заканчиваем, солнце начинает нехотя заползать за горизонт. Осень, все-таки, темнеет рано, да и, судя по времени, нам уже давно пора двигаться обратно, к дому, нас там ждет ужин. Мы ловко сворачиваемся, не проходит и десяти минут, как мы уже отворяем ветхую калитку нашего дома.
Я снова смотрю на твое лицо, пытаюсь найти в движении губ и морщинках вокруг глаз ответы, вопросы на которые никто задавал, но все бестолку: ты, кажется, такой же, как и всегда. Ты закуриваешь сигарету: лениво, словно это не тебе надо курить, но тебя попросили, и ты, отсыкав на дне своей души остатки великодушия, соизволил-таки обхватить губами табачный цилиндрик и сделать затяжку, позируя неизвестному художнику на горизонте. Позже наблюдения за курильщиками приоткрыли мне завесу твоего вечно таинственно-дымного вида: они все испытывают некий извращенный экстаз от осознания того, что есть сторонний наблюдатель. И вот ты куришь сигарету, а дым по-прежнему поднимается вверх, вдыхаемый сероватыми легкими сентябрьского неба.
Мы заходим в дом из которого, знаю, ты сам выйти не сможешь. Четкие, размеренные звуки резиновых ботинок, ударяющихся о настил крыльца, превратились в робкое тиканье секундной стрелки, зовущее меня преодолеть невозможный рубеж. Время бьет по половицам, и каждый глухой удар становится звонче, сильнее, бросает в меня наотмашь минутами, запускает канонаду лиц, улыбок, слез и объятий. Стоит только закрыть глаза, и там, в те сто сорок тысяч часов, мы вместе. Там мы неразлучны.
За столом я сижу тихо, мне скучно и я не говорю ни с тобой, ни с мамой. Меня что-то гложет, на глаза наворачиваются слёзы, злоба душит меня и я виню тебя в том, что ты здесь со мной: смотришь на меня, дышишь, живешь, но ты не виноват. Слова ушли и оставили после себя эхо. Я отчаянно глотаю последний осязаемый осознанный образ тебя рядом.
Что-то не так. Ты как обычно закинул голову назад, чтобы размять шею. Но что-то не так. Ты тихий и умиротворенный. Ты спишь, и что-то не так.
В воздух пеплом взвились обрывки фраз. Сквозь плотный вакуум разорвавшегося в сознании снаряда я набираю 112. Никто не отвечает, набираю еще раз. Снова тишина. Я набираю опять, проверяю цифры, смотрю, но не вижу. Все кажется правильным.
Мы положили тебя на пол. Помню, как начала делать тебе непрямой массаж сердца, прямо как учили в школе, но ты почему-то не открыл глаза. И перестала, когда в груди у тебя что-то хрустнуло. Я испугалась, подумала, что убила тебя или сделала больно, хотя на задворках сознания мелькала мысль о "нормальности" ненормального звука. Только спустя много лет я узнала, что скорее всего сломала ребро, поскольку это одна из самых распространенных травм, сопутствующих сердечно-легочной реанимации.
Через какое-то время ощущение пространства возвращается ко мне, и теперь я не могу смотреть на тебя. От этого чувство светлой веры в груди сразу тухнет, и все же, вопреки раздирающим меня мыслям, мне удается вновь посмотреть в твою сторону. Ты спишь. Очерченные губы сомкнуты, глаза закрыты, веер ресниц мирно окаймляет веко. На щеках алеет здоровый румянец. Ты просто спишь.
Когда бригада скорой помощи приехала, мне стало легче. Мама дозвонилась. «Уведите девочку». Сердце пронзает боль, обида и злоба. В горле застревает немой крик, перед внутренним взором беснуется штормовая пелена: уйду сама, помогать не надо. Но тебе помогут, ты встанешь.