Безродный принц

      Кэйа не чувствовал своего тела, ни единой его части, он был нем и слеп, словно умирающий в последней битве. Но отсутствие всего здравого рассудка было замещено другим — безудержной жаждой, диким, почти бешеным желанием и страхом, который, как искусный кукловод, до треска притягивал нервы в один плотный, дрожащий комок. Кэйа разучился дышать и разучился думать, вновь стал едва зародившимся эмбрионом, который был способен лишь пульсировать в самой глубине утробы. Кэйа терял себя — терял свои цели, эмоции, предрассудки, мысли, — он был бездумным, вольным зверем, сражавшимся за право существовать. Существовать в этом поцелуе.       Это даже не было поцелуем. Ведь… Кэйа не испытывал той эйфории, того трепета, того наслаждения, которые обволакивают все существо, стоило желанным губам лишь соединиться воедино. Кэйа не мог контролировать ничего, что происходило вокруг него: он словно лишался сознания от смертельной раны, даже не подозревая, что больше никогда не сможет открыть глаз.       Боль, которую Дилюк причинял ему своими губами, ощущалась гранью между жизнью и смертью. Кэйа забыл обо всем, что когда-то мучило или радовало его, и только в этот момент в полной мере осознал, насколько был безумен. Его сердце синицей колотилось о ребра, его легкие стонали из-за нехватки воздуха, желудок сводило и пронзало от волнения и возбуждения. Волосы Дилюка путались под пальцами. Его кровь, его запах, его жесткие руки, его рвущееся отчаяние сметали все со своего пути, как смерч или торнадо. И Кэйа оказался в самом эпицентре этого хаоса.       Только тогда, когда Дилюк с силой впечатал его спиной в стену, инстинкт самосохранения вдруг подал знак — нужно немедленно спасаться, иначе Дилюк разорвет на ошметки, сожмет своими пальцами так крепко, что Кэйа попросту схлопнется в пространстве. Кровь закипала в венах, подгоняемая сумасшедшим сердцебиением.       — Дилюк!.. — Кэйа попытался выкрутиться из тисков, упереться предплечьем в горячую грудь, попытаться оттолкнуть от себя хотя бы на мгновение. — Ты не в себе! Ты просто не в себе…       Дилюк не слышал его. Он стиснул его шею, и Кэйа подумал, что теперь точно задохнется… Однако прикосновение Дилюка оказалось почти неощутимым, словно он просто хотел дотронуться до беззащитной и тонкой кожи, которую можно было вспороть даже без ножа. Кэйа напряженно замер, пытаясь хоть что-нибудь понять, прислушаться… Холодные пальцы Дилюка очертили острую линию челюсти, осторожно скользнули за ухо, и волна непрошенного восторга окатила Кэйю с головы до ног. Он захлебнулся, быстро подавив жалкий звук, распирающий грудь.       — Ты возненавидишь себя за это, — шепнул Кэйа, не отрываясь от двух алых глаз, блестящих в полумраке и мутившихся от потока мыслей. Они были так близки и так открыты, утягивая в свой омут с головой. Губы Кэйи дрожали и кровоточили. Он весь дрожал и кровоточил.       — Если бы ты знал… — хрипло ответил ему Дилюк, почти с нежностью запуская руку в растрепанные волосы Кэйи и стягивая их на затылке. — Возненавидеть себя еще больше просто невозможно.       Кэйа ухватился за его запястье, под своими пальцами ощущая каждую взбухшую венку, каждую выступающую косточку:       — Послушай меня, Дилюк. Сейчас ты… сейчас ты делаешь то, чего не желаешь на самом деле, — голос невольно сорвался, упал до хрипа. Взгляд заметался по лицу.       — Что, если желаю? — контратака, ранившая в одно из самых слабых мест. Кэйа с трудом разомкнул губы. — Желаю, чтобы ты ненавидел меня сильнее, чем я ненавижу себя. Я заслуживаю этого. Заслуживаю ненависти всех, кто хоть как-то пересекался со мной.       Руки Дилюка могли быть и нежными — как теплые волны, накрывающие нагое тело у самого берега. Его плавное движение вниз по затылку, к плечам, скрытым хрупкой тканью рубашки, походило на мягкое объятье.       — Тогда ударь меня. Поставь на колени. Выкинь в самую чащу леса. Сделай так, чтобы я вновь захотел уничтожить тебя, — шепот Кэйи коснулся губ Дилюка. — Пожалуйста, сделай хоть что-нибудь…       — Разве моего существования теперь недостаточно? — он горько улыбнулся, линия его губ неуверенно и боязно вздрогнула. Алые глаза словно тоже улыбались — болезненно, иронично. — Раньше ты был способен испепелить меня одним лишь взглядом. Что пошло не так, Кэйа?       Это был риторический вопрос, на который попросту не было ответа. И вряд ли когда-нибудь будет. Что пошло не так? Всё, черт возьми, пошло не так.       — Я бы хотел ненавидеть тебя как прежде, — признался Кэйа, быстро и с жадностью высчитывая каждую ресничку Дилюка, которую только мог заметить. — Ненавидеть тебя очень просто. Ненавидеть твое самообладание, твою власть, твою крепкую хватку. Ненавидеть твою преданность самому себе…       Лицо Дилюка было неподвижным, внимательным, на мгновение, казалось, даже бездыханным. Кэйа позволил себе прикоснуться к бледной холодной щеке, ощутить, как нервно дернулось чужое плечо… И, чтобы не спугнуть, с запалом продолжил говорить:       — Господина Рагнвиндра — великого и ужасного, ревностно оберегающего свой покой, холодного и острого, как сталь, — очень легко возненавидеть. Из чувства страха. Зависти. Или даже восхищения… — последнее слово — жарким шепотом. — Но Дилюка, вырвавшегося из лап убийц, из перепутий непроглядного леса; идущего до конца несмотря ни на что… отчаянного, сильного, непреклонного, с болью, кровью и ранами… — Кэйа шумно усмехнулся и качнул головой. — Нет… Дилюка возненавидеть не получается. Как ни старайся, — он хмыкнул, пожал плечами и слабо улыбнулся, как виноватый мальчишка. — Поэтому, если ты вновь хочешь моей ненависти, просто сотри мне память. Верни меня в то время, когда я думал, что именно ты — источник всех моих проблем, а не я сам.       Молчание, которое снова наполнило комнату, было дыханием их обоих. Сбивчивым и неровным. Дилюк смотрел в его лицо: изучающе, словно что-то вспоминая, мучительно долго. Как будто встретил его впервые после долгой разлуки — встретил не врага, а очень давно утраченного друга детства. Смотрел, узнавал, отмечал новые, более осознанные черты и сравнивал их с прежними.       — Ты всегда очень нравился моему отцу, — вдруг тихо сказал Дилюк. — Знаешь почему?       — Нет, — шепнул Кэйа.       — Я тоже не знаю. Но, кажется, начинаю догадываться.       Кэйа изогнул бровь, ожидая продолжения, но Дилюк опять окунулся в тишину. Его глаза не отпускали, и Кэйа уже давно потерял счет времени, разглядывая спелую красную радужку в темноте. В голове обоих было слишком много мыслей, уходящих за самый край.       — Я тут понял кое-что недавно, — напоследок заметил Кэйа как бы между прочим. — Мой отец натворил много глупостей и совершил непозволительное множество ошибок… И я чертовски жалею об этом.       Дилюк сдержанно кивнул в ответ. Поцелуй горел на губах Кэйи, но его жар постепенно остывал — ведь это не было поцелуем, которым награждали друг друга возлюбленные. Кэйа прекрасно понимал это, однако сердце умоляло думать иначе. Дилюк действительно поцеловал его из-за своих обнажившихся чувств — но чувств, которые он испытывал не к Кэйе. Помутнение, помешательство, ярость, застилающая глаза… Все, что угодно, но не любовь.       Дилюк ушел первым. Растворился, как тень от погасшей свечи. Кэйа еще пару минут стоял в опустевшей и леденевшей комнате. Он не понимал, что будет дальше. Но знал, что скоро наступит рассвет.       Эола тоже не спала этой ночью. В последнее время она в принципе забыла, что такое сон. Стоило ей закрыть глаза — и все вокруг сразу превращалось в ночной кошмар девочки, у которой никак не получалось проснуться. Было гораздо легче противиться усталости, чем сражаться с играми воображения. Эола с ногами забралась в свое любимое кресло, навевающее воспоминания о чем-то, что теплом отзывалось в душе, и долго глядела на свои разбитые колени и ссадины на ногах. Хотя на самом деле ее мало интересовало собственное состояние. Она все еще могла ходить, говорить и думать, поэтому никаких проблем не было. Однако Дариус так не считал.       Когда раздался стук, Эола знала, кем был этот ночной визитер. Она бессознательно поправила свой пеньюар, прежде чем позволить ему войти. Дариус походил на видение — черную фигуру в окне, тревожащую сердце, или расплывчатый силуэт в дальней части комнаты. Но Эола никогда не боялась его. Она чувствовала, что смогла подружиться с чудовищем из-под кровати и переманить его на свою сторону, пока все остальные обходили этого фантома стороной.       — Все еще не спите, госпожа, — кратко произнес Дариус, не удивленный этим фактом. Его голос идеально сливался с тиканьем часов и северным ветром, обдувающим углы особняка. — Завтра сложный день.       — Знаю, — выдохнула Эола и обхватила колени руками. Не воительница — маленькая девочка, испугавшаяся собственного отражения в зеркале. Не сильная — хрупкая, исхудалая, кисейная. — Я готова к нему, — упрямо, словно в ответ своим же злым мыслям.       Дариус беззвучно поставил на столик чашку с горячим молоком и медом.       — Эола, — он осторожно присел перед ней на колено — зашуршал лишь его черный плащ. От Дариуса пахло холодом, улицей и лесом, кровью, смертями и боем. А еще молоком и медом. — Ложись в постель.       Эола дернула подбородком. Глаза Дариуса — черные, смоляные, с карими прожилками слабо отдавали позолотой. Смотрел внимательно и цепко, как всегда, и взволнованно — на нее, тоже, впрочем, как и всегда.       — Я слышала шум, — она захотела перевести тему, сильнее прижав ноги к груди.       — Я проверил, — тут же ответил Дариус. — Интересная картина, я даже думал вмешаться.       — Что-то произошло?       — В музыкальной комнате два господина устроили дуэль.       — Дуэль?! — резкое движение, но Дариус удержал ее в объятьях кресла одним лишь тихим смешком.       — Я понял, что это была не совсем дуэль. Это был… диалог, — объяснил он, покачивая головой. — Там не должно было быть секундантов или лишних глаз.       — Они же убьют друг друга, — Эола нахмурилась, пытаясь прислушаться к звукам, которые могли донестись до нее. Но уже было тихо.       — Если бы хотели — сделали бы это в любой другой момент. У них таких было предостаточно. Не стоит переживать, моя госпожа, — успокоил он, мягко оставляя поцелуй на тыльной стороне ладони Эолы. — Когда грудь распирает от невысказанных чувств, обычных слов бывает недостаточно.       Эола сжала губы и понятливо кивнула. Пока Дариус держал ее за руку, она смогла наконец-то прикрыть глаза. На самом деле, она была в ужасе, пытаясь собрать по крупинкам тленно рассыпающуюся власть. Эола думала, что уже давно готова к правлению. Чувствовала, что шаг, на который она решилась, мог изменить всю ее жизнь — и это действительно произошло, но почему-то теперь ноги подкашивались от любого другого движения. Эола была слишком радикальна, слишком самонадеянна, слишком… обижена.       — Я понимаю. Наверное, я чувствовала то же самое. Но… Убийство того, кто причинил столько боли… не принесло мне ни капли облегчения, — шепотом поделилась она, ощутимо сжав пальцы Дариуса в своих. — Месть сладка лишь тогда, когда ты ее планируешь.       Суровое, закаленное десятками сражений лицо Дариуса преобразилось в чуть тронувшей губы нежной улыбке.       — Моя госпожа, — тихо позвал он. — Ни одна месть не подразумевает за собой прощение. Обида пройдет лишь тогда, когда ты самостоятельно сможешь отпустить ее. Это маленькая, но неизбежная истина.       — Я бы не смогла простить отца, глядя ему в лицо, — брови Эолы дернулись, когда образ отца опять всплыл перед глазами. — Может быть, когда-нибудь смогу, зная, что он больше не появится в моей жизни.       — Может быть, — покорно согласился Дариус. — Вам понадобится время. Много времени. В любом случае я буду рядом.       — Спасибо, что согласился вновь шагнуть на эту тропу, — Эола сама не понимала, почему в этот момент была так искренна и открыта.       — Спасибо, что дали мне новый смысл жить, — еще один короткий поцелуй у самых костяшек пальцев, теплый, как знойный воздух пустыни, выходцем из которой был Дариус. — Когда-нибудь мы вновь вернемся к нашим урокам, госпожа, но пока держите клинок наготове. Атакуйте так, будто это вы ведете в этом танце. А я всегда защищу тылы. Клянусь.       Эола позволила себе улыбку лишь тогда, когда Дариус удалился. Казалось, с тех пор как он вошел в этом дом новым учителем танцев, прошло целое столетие. Неразговорчивый, мрачный, загадочный — но, бесспорно, опытный и талантливый, он привлек внимание гувернера Эолы и вскоре стал одним из учителей молодой госпожи Лоуренс. Никто не знал о том, что в прошлом Дариус был наемником. Об этом могли сказать лишь шрамы, усыпающие почти каждый сантиметр его тела, но эти недостатки скрывали черные, струящиеся одежды. Дариус выглядел неколебимым, но его крепкие руки слишком быстро с талии Эолы вернулись к рукояти меча. Стоило ей лишь показать свое рвение — и все тайны рухнули: он был воином, единственным воином в доме, который не отдавал присягу господину Лоуренсу, — и Эола стала его протеже. Очень скоро уроки танцев превратили в уроки фехтования. Дариус мог поплатиться за это жизнью. Эола не знала, почему он, навсегда оставивший свое прошлое позади, решил отказаться от этого ради нее. Возможно, он был посланником судьбы. Спасением и отдушиной в период, когда хотелось вопить от досады. Ангелом-хранителем, в котором Эола так нуждалась.       Утро наступило безболезненно, плавно вытекло из ночи, как густая краска из перевернутой баночки. Стоял штиль, безбрежно стелилось снежное море за окном, голубоватый, неживой свет переполнял комнаты. Колючий аромат холода можно было ощутить даже там, где горел камин. Завтракали неспешно, без аппетита, перебивая молчание друг друга звоном столовых приборов. Кэйа сознательно не смотрел в сторону Дилюка — им обоим был необходим трезвый рассудок, не встревоженный непрошенными и ненужными мыслями. Но появление бледной Аделинды заставило Дилюка нервно скомкать салфетку в пальцах. Она поклонилась господам и принялась помогать слугам уносить со стола ненужную посуду. Дилюк, наблюдая за этим, поймал ее за запястье.       — Присядь с нами, — попросил он, хотя его слова звучали как приказ. Он пытался показывать свое участие, сочувствие и любовь, несмотря на то что разучился делать это в обычных проявлениях. Дилюк кинул вопрошающий взгляд на Эолу, спрашивая разрешения, и та безразлично пожала плечами. Аделинда невольно и чуть смятенно присела на край свободного кресла за господским столом.       — Как чувствует себя Руби? — поинтересовался Кэйа, чтобы немного сгладить топорщащееся напряжение и неловкость Аделинды. Пока та решалась ответить, Дилюк привстал со своего места, чтобы самостоятельно налить своей слуге горячего чаю и придвинуть к ее тарелке побольше блюд.       — Она… должна многое осознать, — чуть задумчиво ответила Аделинда, а затем опомнилась: — Господин, не стоит!..       Челюсть Дилюка напряглась, строгий взгляд — прямиком в глаза Аделинды. Та стушевалась, хотя обычно ее запал не ломился так быстро. Кэйа вспомнил, какой уверенной, стойкой и непреклонной она была в поместье Рагнвиндров. И теперь Кэйа понимал, что все это было лишь маской на ее усталом, сероватом лице. Завтрак продолжался в тишине, пока в столовую не вошел Дариус — он передал Эоле чуть взмокшее от снега письмо и отошел от стола. Дилюк и Кэйа коротко переглянулись.       — Печать Гуннхильдров, — напряженно кинула Эола, распечатывая конверт.       Внутри Кэйи тут же вспыхнуло пламя тревоги: сегодня Гуннхильдры должны были прибыть в поместье Лоуренсов — и письмо, полученное за пару часов до их приезда, вряд ли могло означать что-то хорошее. Эола быстро пробежалась глазами по содержимому.       — Она не приедет, — сказала она негромко. С лица Дилюка мгновенно пропала вся краска. Он молчал, сдерживая свои эмоции, но Кэйа чувствовал его волнение. — «Даже те смуты, которые не касаются нашего имени, могут быть опасны для наших жизней. Я не хочу подвергаться опасности на спорных или незащищенных территориях», — зачитала Эола. — «Если Вам, уважаемая госпожа Лоуренс, необходима личная встреча со мной, то приезжайте к вечеру этого дня в поместье Гуннхильдров. Я уделю Вам время и с радостью приму в своем доме. Если собираетесь навестить меня, то оставьте моего посыльного без ответа. Если же передумали — то напишите о погоде в ваших краях. С уважением, Ф. Г.».       — Она понимает, что за нами следят, — Кэйа взглянул на Эолу, возвращающую письмо Дариусу. Он, не мешкая, тут же бросил его в огонь. — И явно догадывается, о чем пойдет речь, раз соблюдает меры безопасности даже в переписке.       — А еще это значит, что среди знати накаляется обстановка, — чуть растерянно проговорила Эола. — Вряд ли Фредерика действительно переживает из-за того, что мои земли недостаточно хорошо охраняются. Когда это вообще ее волновало? Она могла приехать в самый разгар сражения между кланами, зная, что за каждый упавший волос с ее головы последует расплата. Дело в другом…       — Она не желает, чтобы другие прознали о том, куда и зачем она направляется. Какой позиции придерживается и о чем думает, — Дилюк сложил руки на груди. — Фредерика всегда была такой — она ненавидит, когда в ее дела лезут чужаки, пытающиеся получить выгоду от своего знания. С ней нас редко сводила судьба, но я слышал от отца, что ее власть во многом зависит не только от Магистра, но и от чистой репутации.       — Великая госпожа боится замарать ручки, — зло процедила Эола. — Если это так, то вряд ли мы станем союзниками. Она показала, что не хочет публично вставать на мою сторону.       — Но ведь она еще не знает, что за твоей спиной — Дилюк, — Кэйа вздернул бровь. — Не спугнет ли ее это?       Эола низко, недобро рассмеялась.       — Всё она знает, — прицокнула, дернув уголком рта. — Эта темная лошадка замечательный стратег и мыслитель. Не зря же Магистр держит ее так близко к себе. Фредерика умеет замечать то, что находится за кулисами.       — Пускай не становится на нашу сторону, — вдруг отрезал Дилюк. — Публично, — многозначительно добавил. — Я буду благодарен ей за теневую поддержку.       Эола прихлопнула ладонью по столу, неубиваемая уверенность зажглась в ее бледно-голубых глазах.       — Мы получим от нее все, что она будет способна нам дать, слышишь? — она словно силой мысли заставила Диюка посмотреть на себя. Эола сочилась уверенностью, как перезрелый фрукт, который можно было раздавить одним прикосновением. Кэйа тяжело вздохнул, прикидывая в голове все возможные исходы событий. Решительность Эолы воодушевляла, но… не до конца. Дилюк взглянул на нее как на наивного ребенка. Эола хмуро отмахнулась.       — Поговорим в дороге, — взгляд в сторону. — Дариус, запрягай коней.       Уже в экипаже, оставляя позади белеющий особняк, Кэйа решился озвучить с трудом сдерживаемую мысль:       — Мне кое-что не дает покоя, — он осторожно посмотрел на Дилюка: тот, облаченный в дорожный костюм, медитативно перебирал что-то в своих руках и глубоко думал. — Знает ли Фредерика что-нибудь о… Крепусе?       Дилюк мгновенно поднял взгляд — выпустил стрелу Кэйе прямо в лоб.       — Все, что ей нужно, полагаю, знает, — ответила Эола, заинтригованно глядя на Кэйю. Она сидела напротив мужчин — в таком же костюме, как и у них, с собранными в низкий пучок волосами и кинжалом, выглядывающим из набедренных ножен.       — А об его союзничестве с Панталоне?       На скулах Дилюка заиграли желваки. Он молчаливо преподнес к лицу предмет, который все это время прятал в своих руках: что-то сверкнуло, заискрилось на свете — это был гребень с бабочкой, который передал ему Дариус в первую встречу как знак о доброй воле. Эола чуть повременила, следя за реакцией Дилюка. Не спуская с него глаз, она все-таки ответила:       — Не знаю. Но спрашивать у нее об этом может быть рискованно.       — Если для нее это станет новостью, то положение Дилюка ухудшится, — Кэйа растер ладони о бедра, путаясь в собственном потоке мыслей. — Связь аристократов с фатуи не играет им на руку в случае сотрудничества с Ордо Фавониус.       — Панталоне мог соврать, — наконец-то заговорил Дилюк. Резко, колюче, будто защищаясь. — И даже если не соврал, то это было черт знает когда. У каждого аристократа есть свои грехи. Особенно перед святыми из Ордо Фавониус. Кэйа обменялся с Эолой многозначительными взглядами.       — Это так, — согласилась Эола, стараясь не разжечь пламя негодования Дилюка еще сильнее. Но у нее плохо выходило. — Однако это все равно может стать веским аргументом для таких как Фредерика. Репутация превыше всего, помнишь?       — Мой отец много сделал для этой страны, — то, что Дилюк огрызался, уже даже не было скрыто пологом остроумия. Нервничал… Кэйа заметил, что он вцепился в гребень, как в последний оплот спокойствия, и что-то затянуло, заныло в груди. Захотелось успокоить, сказать, что все будет в порядке. Они что-нибудь придумают. — Если Фредерика действительно неглупа, то не будет приводить такие ничтожные доводы, лишь бы отказать мне. К тому же я… не имею никакого отношения к тому, в чем раньше, может быть, и был замешан мой отец.       Эола хотела было что-то сказать, но передумала. Взгляд Дилюка беспокойно блуждал по пространству. Острый кадык дрожал под кожей шеи.       — Красивая бабочка, — шепнул Кэйа, слегка ткнувшись своим плечом в плечо Дилюка. — Изящная работа мастера. И так сверкает… — он вновь оглядел небольшой серебряный гребешок, сжатый побелевшими от волнения пальцами Дилюка. Тот коротко выдохнул, но довольно шумно. Кэйа услышал в его дыхании ужасную тревогу.             — Мамина, — быстро ответил Дилюк, снова стиснув гребень. — Наверное, она любила бабочек.       Кэйа слабо улыбнулся. Вот он. Страшный господин Дилюк Рагнвиндр во плоти.       — Как она оказалась у Эолы? — аккуратно спросил Кэйа. Его голос звучал тихо, так, словно он перешептывался с Дилюком о чем-то секретном и очень-очень важном.       — Когда-то обменялись важными друг для друга вещами на случай, если потребуется подтвердить свои искренние намерения.       — В следующий раз отдай что-нибудь другое, — с улыбкой посоветовал Кэйа. — Потому что, видимо, бабочки по нраву не только твоей маме.       Губы Дилюка дернулись, будто вот-вот готовы были улыбнуться. Он склонился, закрыл глаза и приложил руки ко лбу. Кэйа невольно поймал на себе полный эмоций взгляд Эолы. Чтобы не кинуло в жар, пришлось обратить все свое внимание на пустынно-белый пейзаж за окном.       Владения Гуннхильдров находились на богатых, плодородных землях недалеко от столицы. Если следовать чуть дальше на запад, то можно было разглядеть высокие городские стены Мондштадта и своды собора Барбатоса, укутанные зимним туманом. Дорога очень скоро стала каменистой, широкой, огражденной от неглубоких оврагов. С каждой минутой, приближающей экипаж к поместью, дыхание спирало в груди. У ворот гостей остановили стражи — это были рыцари в золотистых доспехах Фавониуса, посменно дежурившие у владений Мондштадта. Дилюк начинал закипать, видя, с каким презрением и нежеланием рыцари пропускают аристократов внутрь святая святых.       — Может быть, война идет уже давно, — пробормотал Кэйа себе под нос. — Более глобальная и масштабная, чем какие-то междоусобицы.       У подъезда дома никто не встречал. Дилюк выдохнул морозный воздух, настраивая себя на разговор с Фредерикой. Красным пятном он выделялся средь серого камня, которым был отделан большой особняк, и белого снега, который окружал поместье. Весь подъездный двор был вычищен до блеска. Дариус отвел Эолу в сторону:       — Я буду дожидаться здесь, снаружи. Не хочу лишний раз показывать свое лицо тем, кому не собираюсь служить.       Эола сдержанно кивнула:       — Помолись своим богам, чтобы эта встреча была плодотворной и недолгой, — попросила она, хотя ничего не выдавало ее сомнения, что может быть как-то иначе.       Дариус скромно ей улыбнулся.       — Мои боги всегда на вашей стороне, моя госпожа.       Эола взглядом позвала Дилюка и Кэйю подняться к дому. Дилюк шагнул к ней, но вдруг Кэйа поймал его за предплечье.       — От ее решения зависит многое, но не всё. Помни, что ты все еще не лишен титула. Это твой главный козырь.       Дилюк еще раз выдохнул.       — Держись рядом со мной, — приказной тон противоречил легкому смятению в его голосе. Кэйа прикусил губу. Сердце сделало кульбит в груди.       Они вошли в дом. Внутри тоже были рыцари — следили, цепко, не выпуская из вида. Фредерика не заставила себя ждать — она спустилась со второго этажа, уже проинформированная о прибытии гостей. Она была высокой, статной и крепкой женщиной — морщины, которые уже проложили дорожку от ее носа к тонким губам, прибавляли ее внешности еще больше строгости. Ее поступь была воистину львиной — осторожной, грациозной, выверенной до мельчайшего шага.       — Господа, — она в приветствие лишь плавно опустила подбородок. Кэйе почему-то захотелось поклониться ей, как Магистру или королеве страны. Фредерика была ничуть не удивлена присутствием Дилюка и Кэйи. Значит, знала изначально. — Добро пожаловать. Как прошел ваш путь? Ничего не тревожило в дороге?       — Без происшествий, госпожа, — ответила Эола и отдала верхнюю одежду ниоткуда появившейся горничной. — Спасибо, что предоставили возможность поговорить с вами.       Фредерика лишь кивнула. Из соседней, ярко освещенной комнаты, возникла девичья, но такая же крепкая фигура, как и фигура ее матери. Джинн, собранная и идеальная до кончиков волос, коротко поприветствовала прибывших. Кэйа мельком улыбнулся ей краем губ — и Джинн ответила ему осторожным, но дружелюбным взглядом лучистых глаз.       — Господин Дилюк, рада видеть вас в добром здравии. Случившееся до сих пор волнует мое сердце.       Дилюк пожал ее изящную белую руку. Джинн говорила так, как говорила всегда в присутствии матери. Словно была героиней скучной книжки. Кэйа, пусть и немного, но знал, что Джинн все-таки была обычной смертной девушкой.       — Действительно, — хмыкнула Фредерика, отправляя одним лишь точным взором дочь восвояси. Та напоследок кивнула и испарилась в другой комнате. — Я предполагаю, именно о случившемся и пойдет речь?       Эола бросила в сторону Кэйи напряженный взгляд. Вместо Кэйи этот взгляд уловила госпожа Гуннхильдр. Она всмотрелась в лицо Кэйи хищно и заинтересованно.       — Кэйа Альберих, — протянула она, и у Кэйи заледенела каждая венка от звучания своего полного имени из уст этой женщины. — Извините мне мою нескромность, но до меня дошли слухи, что именно вы стали фаворитом господина Рагнвиндра. Видимо, это сущая правда.       Дилюк прочистил горло и вздернул брови, не ожидая от Фредерики такой неприкрытой вежливостью честности.       — Вы неправы, госпожа. Это все же всего лишь слухи. Кэйа — мой…       — Наложник, — закончила Фредерика и слишком понимающе ухмыльнулась. — Не так ли?       — Ну, формально… — начал было Кэйа, но его перебил Дилюк:       — Нет, — четкое и уверенное отрицание, как безошибочный удар в грудь. — Он мой союзник.       Кэйа сжал зубы с такой силой, что у него заболела голова. Фредерика громко и весело фыркнула. По ее взгляду было понятна ее мысль: «как жалко это выглядит». Кэйа весь вытянулся, как струнка, чувствуя напряжение Дилюка всем своим телом.       — Что ж, молодые люди… — вернувшись к прежней теме, холодно произнесла Фредерика. — Время стоит беречь, как самую сокровенную драгоценность. Пройдемте в кабинет. Все-таки вы проделали такой путь не ради праздной болтовни.       Казалось, что впереди было самое сложное, но почему-то Кэйа выдохнул с облегчением. Дилюк шел впереди него — и лишь один раз оглянулся, чтобы встретиться с ним глазами. Кэйа хотел взять его за руку. Сильно хотел. Именно сейчас. Когда дверь кабинета открылась, первой вошла Фредерика, за ней — аристократы, а затем уже и Кэйа. Он не сразу осознал, что Дилюк замер, как пораженный в голову. Потребовалась минута, чтобы Кэйа понял, что происходит.       Во главе стола сидел Магистр Ордо Фавониус.