Граница двух миров

      Север страны был закрытым местом, куда могли пробраться лишь избранные, и они отличались от людей, что жили в обычных городах, не верили в мистику и имели стабильную работу в гончарной мастерской или в оружейной лавке. Они не знали, погрязшие в рутине, серости города и своих заботах, что магия ближе, чем казалась, что смертные могут соприкасаться с бессмертными, а также не ведали о том, что даже бог смерти в тёмных одеяниях и с маской на лице, закрывающей глаза, нос и губы, умел любить.       По его меркам, это произошло недавно — каких-то восемнадцать лет назад с криком роженицы распустился алый цветок, имя которому Хван Йеджи, расцвёл и радовал глаз своей красотой и прелестным юным ароматом скошенной травы и яблок, и каждый юноша, что был ею очарован, желал хоть раз в жизни прикоснуться к её одеянию или помочь донести корзинку до дома. Деревня, в которой жила эта девушка, была окутана тайнами и мглой от дыма костров, что разжигались каждый день, а сизые туманы скрывали от путников главное — в этой местности не было ничего «нормального» в их понимании, здесь, на границе двух миров, загробного и явного, почитали богов, наносили на тела символы в их честь и водили хороводы. Пение по праздникам можно было услышать издалека, путники, идущие лесом, зачарованно шли на женские голоса, плутали, терялись, падали, но выходили на аромат терпкого вина и фруктов, чей сок тёк по подбородкам детей, одетых в белые рубахи. Они тогда видели Йеджи: с двумя хвостами дочка деревенского старосты сидела на большом деревянном троне, как с богами говорящая, и всем лучисто улыбалась, разрезая внутренним светом тьму ночи и сизый дым от костров. Прелестница, она не боялась идти в те моменты к границе миров, где зима лютые и снега страшные, не заходила за чёткую линию, а оставляла на ней принесённые в жертву яства, чтобы их приняли, на следующий день отдав чистую тарелку с лёгким сколом на боку. И нет, никто никогда не видел богов, кроме неё, просто их чувствовал, а эта девушка могла с ними разговаривать.       Красную краску наносили лишь на лица молоденьких незамужних девушек, у которых впереди жизнь с супругом и богатое убранство в доме, и их красили женихи — в кожаных сапогах, с ожерельями из волчьих зубов на шее и с любовным томлением во взгляде. И у Йеджи тоже был такой мастер, что к каждой её шкатулке найдёт ключик, починит отломанную деталь сердца и вплетёт в её волосы цветы, мёд приносящие, Ли Минхо, воин, которого завтра с походом отправляют сражаться за честь империи. Никто не хотел отпускать этого юношу со светлым взором и мягкой улыбкой, из которой лилось одно только добро, но письмо прилетело с почтой, а это значило одно — его не увидят в деревеньке в ближайшие несколько лет, и пока он мог, наслаждался лёгкими прикосновениями к лицу возлюбленной, её тонкими руками и длинными волосами, которые хотелось вечно расчёсывать.       — Ты меня будешь ждать? — кружок на щеке получился немного вытянутым, но не менее тонким. Две кривые, исходящие от скул и встречающиеся в центре лба, у нарисованной звезды, радовали Йеджи, что посматривала время от времени в зеркало. Почти всем девушкам, кроме неё, перечёркивали рот крестом, дабы показать, что они не говорят с высшими духами, но уста Хван всегда были чистыми, нежными и не знали поцелуев: по поверью, если кто прикоснётся к ней своими губами, вольёт в неё жар и искусит, будет проклят богами, а сама Йеджи свой дар потеряет и онемеет.       — Сколько понадобится — столько и буду ждать, — произнесла дочка старосты, оглядев себя с любопытством и лёгким смущением — она давно вступила в тот возраст, когда в глазах огонь небесный, а в теле страсть жить и радоваться всему, что окружает. — Я верна тебе, Минхо.       Юный воин не боялся проклятий, что обрушатся на его голову, кусал тонкую кожу губ и всё же не смог поцеловать возлюбленную, пускай хотелось до безумия и отчаяния. Он гладил её волосы, плечи, целовал тонкие запястья, когда никто не видел, отдавал ей всю душу, наполненную весной и запахом ягод, и знал, что эта девочка, милая, до одури красивая и возвышенная, испытывала нечто такое же прекрасное к нему. Недолго длилось счастье Йеджи после обряда, лишь час ей был дан на то, чтобы проститься в цветущем поле с возлюбленным, коему хотелось губы карминные исцеловать — и жаль, что нельзя. Любовь их пахла запретами, ромашкой и зверобоем, и пролетел не один день, прежде чем говорящая с богами смирилась и перестала лить слёзы по Минхо, что в вечности ей клялся и мечтал хоть на пять минуток, но сделать её своей.       Зима захватывала в свои ледяные объятия всех, кто жил в селении, но уныния не слышал бог смерти даже тогда, когда кто-то кого-то хоронил. Йеджи всегда знала одну народную мудрость «В волшебном лесу жизни нет», но ослушалась себя же, своих родителей, коих в этот момент всей деревней отпевали, и вошла под сень за синими огоньками, что показывали дорогу к царству, где не было жизни, где такой, как дочери четы Хван, делать нечего. Говорящая с богами могла сейчас полноправно поговорить с одним из них, с самым главным, ведь смерть — владычица над жизнью-красавицей, решающая, что делать со старыми и больными. Повитуха как-то шепнула Йеджи, что и над младенцами порой смерть стоит и их ласкает — но они не боятся, ведь если она пришла в миг зарождения нового человека, то у него нет души.       Но как-то однажды замершая от страха и величия Хван увидела, что Смерть — это не молодая девушка в саване и с цветками лилий в венке плетёном и не древняя старуха в тёмном ханбоке и амулетами. Смерть — это он в ажурной маске, что половину лица скрывала, и с руками в перчатках чёрных: одна забирала, а другая даровала, и глупышка Йеджи сначала подумала, что это кто-то новый в её деревне, за которую теперь отвечает перед старейшинами. Оказалось, что она самую настоящую смерть видела, свою погибель враз осознала, но за огнями мёртвыми всё равно пошла, как дитя, впервые колос увидевшее.       Лес жил и дышал, и туман расступился, как девичий стан по склону спустился, не видела дева, как между стволов, зверь дикий, рычащий, на неё покусился. И девушка всё же сбежать не смогла — лишь на исходе сил закричала она, закрыла руками глаза и сердце… Вмиг рыцарь был найден — охваченный яростью белою, мутной, бог смерти схватил Йеджи за руки и взмыл к щедрым небесам. Тотчас же Хван кричать перестала, пальцы от лица она отняла и краем глаза на спасителя взглянула… и пропала, будто бы в сотенный раз.       — Что ж ты сейчас по зову пошла? — раздался его демонический глас. — А если бы я никак не успел? Тебя бы тогда медведь запросто съел.       От него пахло дымом костров и сладко-приторным тленом, он сам — сотканный из солнца и гроз, повелевает потусторонним светом. Имя его — шесть букв золотых, переплетённых вензелями литыми, оно бы вызвало мертвенный крик, если бы было произнесено живыми. Девушка в глаза его карие смотрела — знала, что этого делать нельзя, но это соблазн, он взялся за дело — видела, как в поле молодой умерла.       — Позволь мне признаться…       — Я знаю, кто ты, ты — тот, кто над всеми судьбами властен.       — Но, Йеджи…       — Позволь мне сказать: для меня ты опасен.       Метель закружила, и Йеджи умчало подальше от этого злачного места, и вьюга кричала, бедняга, она ведь всё знала, но не сказала, чья это невеста.       Мелькнула весна, и зацвело лето — Хван старалась не вспоминать всё это: уж если на то пошло, то Хёнджин мог не рассеиваться, как яблонов дым. Вернулась в селенье хозяйкой полноправной, и было Йеджи не до смерти-мальца: следить за посевом, людьми, чтоб к осени пылко цвели хлеба. И так могло продолжаться ещё, но он, как только увидел первый травы покос, наслал на деревню мор скотовой, чтобы не было для кого выращивать овёс. Уж как не договаривалась Йеджи с богами, уж как не просила — приснился отец, сказал «плохо, дочь, мать тебя не простила», а в деревне увиделся новый мертвец.       Девчушка пошла обряд собирать — всё для того, лишь бы одобрила мать, и как только зажглись костры по деревне, старец что-то увидел там, в небе. Был страшен припадок его, и Хван Йеджи, отбросив усталость, одежду и страх, лишь пальцем его поманила, и смерть спустился, выдав лишь «ах». Пред ним дева стояла — красивее всех, но юностью пахла и верой жила, и жаль, что душа, что вера его была сейчас более чем мертва.       — Сбрось маску, Хёнджин, мы равны пред тобою, — бойко вдруг девушка произнесла.       — Коль хочешь — любое желание выполнимо, — и Йеджи узрела не только глаза.       Увидя лицо его, вдруг захотелось удавку на шею накинуть свою, запястья прирезать, и мысль пронзила, как стрела острая — «я скоро умру». Упала дева с помоста, ударилась больно коленом, ребром, до поля она добежать лишь успела и заснула сладким вечным сном.       В том поле уж нет ничего, но, похоже, сказанья те живы, как бог смерти Хёнджин — если ты хочешь пустить ток страха по коже, приходи тогда в лес тёмный один.