Сны

«Гатс… Гатс… Останься со мной, Гатс… Давай вместе следовать за моей мечтой»       Мягкая улыбка Гриффита манила. Его светлые волосы вились, трепетали по воле ветра, окутанные бледным свечением, и оттого казалось, будто есть в Гриффите что-то нечеловеческое, чуждое этому миру. Белый сокол. Ангел. Божество. Демон. Сейчас он был кем угодно, только не простым смертным, так легко и изящно ступающим по широкому клинку. «Пойдем со мной, Гатс»       Гриффит протягивает руку, но Гатс не в силах пошевелиться. Он не примет ее. Он навеки останется в этой темноте, утонет в ней, сгинет на дно и сгниет, погруженный в ил, став ее частью. Небеса никогда не были убежищем для таких, как он, и потому они упорно будут отторгать его, загоняя в самую бездну ада. Гатсу нечем дышать. Ему невыносимо больно и тоскливо, но он лишь сильнее сжимает зубы. Холодная рука сдавливает его шею, сильные пальцы впиваются в нее. «Ты принадлежишь мне. Ты всегда будешь принадлежать мне, только мне. Ты обещал, помнишь? Ты мой, Гатс, навеки мой!»       Гриффит заходится в смехе. Его красивое лицо теперь не кажется таким отстраненным и далеким от реальности. Он — обычный человек, его глаза полны слез, в их уголках затаились отчаяние и боль. Гриффит тоже начинает задыхаться, но все никак не может унять хохот. Им обоим нечем дышать. Они оба умрут. Они оба смеются, хрипят, обливаясь слезами, пока безразличное небо молча взирает на них, жалких людей.       Гатс просыпается. Он жадно хватает ртом воздух. Ему страшно. Гриффит чудится ему в предрассветной синеве, бледный призрак недавнего кошмара, такой же возвышенный и недосягаемый. Гатс понимает — небеса безжалостны к тем, кто готов отречься от мечты, променяв ее на меч и жажду жить. Звезды, могилы забытых идолов и несбывшихся надежд, растворяются в рождении нового дня. В рождении новой борьбы.

***

      — Тебе правда нужны объяснения каждый раз, когда я решаю рискнуть жизнью ради тебя? — Гриффит вновь улыбается.       Спокойствие вместе с ветром обволакивает их обоих, селится едва слышным шелестом в бездушном камне. Даже мрамор кажется теперь не таким холодным и твердым. Гатс чувствует себя ребенком, задающим глупые вопросы о самых обычных вещах, но отчего-то вслед за этим его гордость не желает визгливым голоском заявить о том, что ее уязвили. Гриффит тихо вздыхает, его глаза смеются и глядят то на Гатса, то на бескрайнее небо. Светлые ресницы кажутся золотыми, изогнутой тенью опускаясь на щеки. Молчание не сможет стать пропастью, что разделит их сейчас. Что это? Неужели это и есть счастье?       Странные, нелепые чувства ворочаются в груди, но не кажутся ни холодными, ни пустыми. Словно хорошие пряности, они едва ощутимым привкусом оседают на языке, норовя вот-вот превратиться в слова, чуждые доселе грубоватой наемнической речи. Непоколебимые каменные своды не в силах понять, не в силах принять этого тепла, что маленьким солнцем вспыхнуло в их молодых сердцах.       — Да нет, просто… — смущаясь, Гатс не знает, куда деть взгляд.       Небеса слишком высоки для тех, чья сила не мечта, а месть. Он не смеет тревожить их попусту, и потому глядит лишь на их отражение в глазах Гриффита. Смелых глазах, что готовы бросить вызов самим небесам, самой судьбе. Из миллионов смертных Гриффит один способен менять свою и чужие жизни, вырывая их из десницы Господней.       Гатс открывает свой единственный глаз, пытается, жмурясь, закрыть его ладонью от беспощадного полуденного солнца. Они никогда не закончат этот разговор. Лишь потому, что ветер решил унести за собою все заготовленные слова.

***

      Фемто — так звучит неизбежность. Острый клюв сокола вонзается в сердце пса, пока пес терзает крылья птицы. Людские вопли сливаются в одну мольбу о пощаде, слезы смешиваются с кровью. В аду рождается ангел. Платой за его жизнь будут тысячи смертей. Чьи-то крохотные мечты, чьи-то непримечательные души сгорают, отданные одному большому костру. «Я хочу крылья»       Он не остановится. Пути назад нет и никогда не было. Глупцы, они поверили в то, что смогут следовать за его мечтой, что смогут жить благодаря его мечте. Твои крылья будут сотканы из нитей их оборвавшихся судеб, белый сокол. Твое небо будет алым, окрашенное их кровью. Гриффит больше не кажется сошедшей в мирскую жизнь легендой — он будто никогда и не был человеком. Их глаза были слепы, их уши были глухи — они не смогли заметить этого, когда еще можно было спасти свои души. Но я не стану твоими крыльями. Я не стану твоим небом. Я не буду верным мечом в твоих руках.       Мир рушится. Старые привычки, устои — их все унесет за собой новый ангел. Сокол, вестник новой эры. Вестник нового неба и нового солнца. Сердце ожесточается еще больше, преращается в камень, в холодный мрамор, запечатывая в себе агонию греха. У Гатса нет мечты, ведь мечта несет за собою ответственность. Он предпочтет ей ненависть и месть. Это грубое первобытное пламя не затянет в себя огоньки чужих надежд, оно никогда не сможет их принять и сгубить, став новой всепоглощающей, разрушающей мечтой. Оно раскалит камень человеческого сердца и опалит крылья белого сокола. Гатс больше никогда не пойдет за светом улыбки Гриффита, ведь Гриффита больше нет. Есть Фемто. Так звучит неизбежность. Так звучит горечь. Таковы на вкус боль и отчаяние, что раньше слезой собирались в уголках голубых глаз. «Ты покинул меня, Гатс… Теперь я сам должен следовать за своей мечтой. Теперь тебе придется идти следом за мной. Хочешь ты того или нет, ты навеки будешь моим»       Гриффит… Он — призрак прошлого, безвозвратно канувший в лету, как и оставшиеся позади светлые дни Банды Ястреба. Искра былого костра, поселившаяся в памяти.       Гатс загрубевшими пальцами втирает слезы в темные ресницы. Ему не хочется возвращаться ни в один из миров — грезы, как и то, что находится под властью неба, слишком жестоки для тех, кто пытается идти наперекор судьбе.