Дурак

Человек склонен к тому, чтобы совершать ошибки. Сказать что-то лишнее там, где надо было смолчать. Случайно причинить кому-то боль. Опоздать на встречу, которую сам же и назначил… Какаши с детства выучил, что есть ошибки, о которых нельзя говорить и нельзя прощать. Именно к таким, «непрощаемым», ошибкам отнёс он и это чувство. Влюбиться в собственного ученика… Для тридцатипятилетнего Хатаке это было не просто «ошибкой» — катастрофой, кошмаром во плоти. Осознание пришло к Какаши почти сразу: где-то году на седьмом их знакомства, он понял, что безнадёжно и отчаянно пал в бездну неразделённого чувства. По его венам теперь текла не кровь, а яд; и бабочки, что тщетно пытались порхать внизу живота после каждой встречи с молодым парнем, всякий раз были безжалостно убиты самим же Хатаке. Он не допускал ни малейшего намёка со своей стороны. Потому что он — взрослый, здравомыслящий мужчина, который не позволил бы сложиться такой ситуации, где его любимый человек мог пострадать от рук недоброжелателей, мыслящих стереотипами. Сакуро ни за что не должен был догадаться о секрете своего сенсея. Влюбиться в собственного ученика… Ну разве Какаши не дурак?

***

Тем временем сам Сакуро Харуно, успешно проморгав половину своей жизни в погоне за первым красавцем Конохи, Саске-мать-его-Учихой, стремился как можно скорее вырваться из пут прошлых отношений. Нет, нельзя было сказать, что Саске был плох, только вот Сакуро… он так долго ждал этих отношений, так долго ждал Учиху, что и не заметил, как уверовал в идеализированную картинку, что на самом деле представляла собой лишь пустую оболочку. Реальность оказалась другой. Не столь страстной, пылкой: вопреки всему, Харуно не чувствовал того обжигающего жара, который плавил бы всю его сущность, когда Учиха касался его; не чувствовал былого обожания к парню, что заставляло бы его замирать от каждого вздоха и слова, произнесённого Саске. Сакуро охладел. И освободил Саске. Спустя столько лет он выпустил ладонь последнего Учихи и лишь тихо пожелал тому удачи. — «Что? Расстаёмся? — как-то слишком уж смирно уточнил Саске. Сакуро медленно положил голову ему на плечо («Лишь бы не смотреть в глаза, лишь бы не смотреть в глаза, лишь бы не смотреть в глаза, лишь бы…»). — Да… Прости. — Не извиняйся, — он отстранился от Харуно и единственной уцелевшей рукой в последний раз провёл по лицу Сакуро. — Такое тоже случается. — Спасибо, — Сакуро наконец взглянул на Саске — тот улыбался. Так ярко, как не улыбался никогда. — Благословят тебя небеса. Учиха хмыкнул себе под нос: — Ты же знаешь: я в это не верю». В общем и целом, с того момента прошло уже чуть больше года, а потому пустота, образовавшаяся в сердце лучшего медика Конохи после разрыва отношений с Саске, активно заполнялась работой, посиделками с Какаши-сенсеем, ещё раз работой, ну и, конечно же, огромными стопками бумажной волокиты, которая в последнее время буквально не оставляла Харуно ни минуты покоя. «А. К чёрту, — подумал Сакуро, глядя на настенные часы в своём кабинете и поправляя на переносице, вместе с тем, свои круглые очки. — Завтра доделаю». И когда парень готов уже был выключить свет в кабинете, в окно неожиданно постучали. Сакуро удивлённо проворчал, узнав знакомую чакру. — Какаши-сенсей, у вас какое-то дело ко мне в одиннадцать ночи? Тот лишь улыбнулся и почесал затылок. — Я просто проходил мимо и увидел, что у тебя свет горит. — Хокаге гуляет под окнами больницы в одиннадцать часов ночи? — голосом на тон ироничнее, чем до этого, усмехнулся Харуно и отошёл в сторону, давая проход учителю. Хатаке внутренне смутился, но не подал виду. Запрыгнув внутрь комнаты, он собирался было спросить, всё ли в порядке у Сакуро, но был нагло перебит: — Раздевайтесь. — Что, прости? — Я говорю: «Раздевайтесь». Раз уж вы сами сюда пришли, то теперь от осмотра вам точно не отвертеться, — невозмутимо отозвался Харуно, между тем подготавливая кушетку. Мысленно обругав себя последними словами, Какаши послушно вздохнул и последовал указаниям медика, попутно снимая с себя плащ и водолазку. Харуно, развернувшийся к Хатаке, на пару секунд замер. Теперь он понял, почему его сенсей ранее не приходил на осмотры. Тем медсёстрам, которые лечили его послевоенные шрамы… им нужно было бы поставить памятники при жизни. Не совратиться таким телом… это могло значить, что ты либо святой, либо импотент. Либо всё сразу. Импотентом Сакуро не был, поэтому его рот мгновенно наполнился слюной. — Что-то случилось? — Какаши заволновался, почуяв немного странный взгляд ученика на себе. «Ты, блядь, случился!» — глубоко внутри заорало сердце Сакуро, и тот заставил себя принять прежний, спокойный вид. Он принялся за осмотр и лечение зелёной чакрой, покамест обдумывал свой внутренний восторженный вопль. Почему Харуно так отреагировал? Они же и раньше видели обнажённые тела друг друга. Может, из-за того, что лунный свет серебрил гладкую кожу на груди сенсея, подчеркивая его мужественную красоту? Или потому, что теперь они были одни, тет-а-тет, а ночью, как повелось, всё кажется интимнее? Да и у самого Сакуро давно никого не было… После расставания с Учихой, заниматься с кем-то любовью было для парня чем-то… неправильным? Всю свою жизнь Харуно свято верил в то, что «утехи» — это лишь нечто вытекающее из необъятного чувства любви. Поэтому почувствовать сейчас влечение к учителю… было чем-то удивительным. Кое-какие догадки начали складываться в голосе Харуно в единый паззл, но он слишком боялся снова обжечься, поэтому предпочёл затолкать эти мысли куда-то в уголок сознания… Ровно на несколько минут. Осмотр прошёл гладко (никаких видимых и невидимых повреждений на теле сенсея обнаружено не было), а потому отныне Харуно сможет не беспокоиться хотя бы об этой проблеме. — Учитель, вы обязаны (понимаете?! О-бя-за-ны!) посещать с этого момента мой кабинет хотя бы раз в пару месяцев. — Но… — И никаких «но», — отрезал Сакуро, краем сознания (ладно, далеко не только краем) понимая, что на его своевольного сенсея не подействуют никакие угрозы. — Не то я натравлю на Вас Цунаде-шишо. — Ой, а вот это уже повод для страха, — шутливо отмахнулся Хатаке, надевая обратно свою водолазку. Его слова, как и обычно, произвели на Харуно успокаивающее действие: он расслабился и, решив подыграть в этом маленьком спектакле, фальшиво-строго возмутился: — Так значит для вас я совсем не пугающий! — он ткнул сенсея в бок, уже не сдерживая смех, на то тот, тоже фыркая от подавляемых эмоций, потрепал Сакуро по волосам. И тут неожиданно, сам себя не контролируя, он медленно моргнул и прильнул щекой к большой руке мужчины. Тот замер. И когда Харуно, хитро сверкнув ясными зелёными очами, в которых вдруг загорелся азарт, приблизился к лицу Какаши ровно настолько, чтобы увидеть огонь, полыхавший в глазах учителя. Медленно «просканировав» того взглядом, ирьёнин увидел «нюанс»: Какаши тоже хотел его. Сакуро поддался импульсу и, решив не думать о последствиях, мазнул губами по губам учителя, чтобы тут же отстраниться, ожидая реакцию на своё действие. Какаши его не разочаровал: он жадно, словно жаждущий воды путник, прошедший пустыню, впился в уста ученика, попутно снимая с него одежду дрожащими от напряжения руками. Теперь ничто не было важным. Только они, только этот жар между их телами, только ощущение чужих губ на своих. Время тянулось бесконечно долго и невыносимо быстро, их языки сплетались друг с другом в бесконечном танце невысказанных слов, чувств, эмоций, накопившихся за многие годы их отношений. Кем они были в эту минуту? Друзьями? Любовниками? Не знали даже они. Неожиданно Харуно вдруг отстранился от расслабившегося в руках ученика Какаши и, томно глядя тому в глаза, хрипловатым голосом прошептал ему: — Я скоро вернусь. Парень вышел их кабинета, оставив Хатаке в полном одиночестве. Наедине со своими чувствами и разумом, медленно восстанавливавшим мозговую активность, вдруг понял, что именно пару минут назад произошло. Он медленно сполз с кушетки на пол. «Твою мать, — мысленно наорал на себя Какаши, больно стукнувшись лбом о пол. — Какого чёрта я натворил?!» Сакуро, вернувшийся с тюбиком смазки в руках обнаружил сенсея в несколько обескураживающей позе. — Вы всегда перед сексом… ну… молитесь? Хатаке, уже не сдерживаясь, истерично захихикал, но словесный выпад не парировал. — Знаете, — Харуно медленно приближался к нему, — обычно я доминирую над людьми, однако для вас, — опалил ухо сенсея своим горячим дыханием он, пальцем поддевая синюю маску Хатаке, — могу сделать исключение. Из-за низких, почти рычащих звуков в голосе ученика Какаши почувствовал, как рассудок его затуманился, а в паху сладостно тянуло истомой предвкушения; он потянулся рукой вниз, где его член уже болел от возбуждения. Сакуро проследил этот жест и, хищно сверкнув глазами, шлёпнул сенсея по руке, чтобы самому продолжить начатое мужчиной. Одной ладонью он водил по горячему члену Хатаке вверх-вниз, а другой забрался тому под футболку. Сакуро с удивлением обнаружил, что самым чувствительным местом на теле учителя были соски. К тому времени их одежда уже валялась на полу, а Харуно, медленно выцеловывая ключицы мужчины, другой рукой мастурбируя ему, заваливал того на кушетку. Когда парень коснулся языком аккуратного розового сосочка, сенсей согнулся пополам и, охнув, мелко задрожал. Сакуро вдруг подумал, что хотел бы услышать этот сдавленный стон снова, поэтому тут же укусил его за второй сосок. Вожделение отзывалось в ирьёнине крупной дрожью, однако он держал себя в руках, всем своим существом стремясь в эти секунды доставить партнёру удовольствие. Он целовал, целовал, целовал, старался запомнить каждый сантиметр чужой кожи под своими губами. А мужчина таял, нежился в руках своего ученика. Он уже не скрывал голоса и пошлых стонов. Близкий к разрядке, он вдруг жадно впился в губы Сакуро своими, сплетая языки, мысленно умоляя парня не останавливаться. И сейчас это казалось таким правильным. Их сплетённые страстью тела, их мысли, казалось, стали единым целым. И, небеса, это казалось таким правильным!.. Сакуро провёл рукой по лицу сенсея и ускорил темп. Он смотрел на Какаши и думал лишь о том, что в жизни не видел никого красивей него. Приоткрытые, пухлые после поцелуев, губы, очаровательная родинка на гладкой заалевшей коже, глаза, слегка покрасневшие, помутневшие от желания — совершенство. Хатаке был совершенен, и небеса, должно быть, прокляли Харуно, раз он не разглядел этого раньше. Сакуро ласково поцеловал пытающегося отдышаться Какаши в подбородок и, затем, в висок, подбадривая, мол, «ты всё сделал правильно». Харуно догадался, что Хатаке недоставало опыта: несмотря на неприкрытое удовольствие, читающееся в его взгляде, он всё ещё был несколько скован. И парень вдруг с удивлением понял, что был бы по-настоящему счастлив увидеть весь спектр эмоций на лице учителя, когда тот сможет открыться ему до конца. Смазка на пальцах была холодящей, а руки Сакуро — горячими, потому Какаши слегка вздрогнул, почувствовав первый палец у себя в заднем проходе. Ирьёнин растягивал его тщательно, с выверенной, медицинской точностью, будто от одного лишнего движения зависела его жизнь. Он покрывал лёгкими, словно невесомые бабочки, укусами ключицы и шею Хатаке, распределяя напряжение по нескольким точкам, отвлекая учителя от боли. Постепенно к первому присоединился и второй палец. И только тогда, когда сенсей уже не выдержал и прохрипел: «Пожалуйста… П-пожалуйста, я не могу больше…», Сакуро вставил доселе изнывающий член в анус Хатаке и начал движение. У каждого из них кругом шла голова. Пошлые шлепки друг о друга их разгорячённых тел отдавались особенно громко в тишине ночного кабинета, но главное — в их сердцах: каждый новый вдох, хриплый стон и поцелуй кричали об их настоящих чувствах. Они любили друг друга. Любили, но не понимали этого до конца. И Сакуро, и Какаши кончили почти одновременно. Потные от жара, они, несмотря ни на что, сидели в объятиях: Харуно заключил учителя в кольце рук, лицом уткнувшись ему в шею. Он сидел и думал, что является самым настоящим идиотом. — Сенсей? — Ма-а? — Ты мне нравишься. Три слова. Три слова, выбивших дух из ослабшего Какаши. Три настолько важных слова. Хатаке промолчал, опасаясь, что непослушные слёзы могут вдруг хлынуть из глаз, лишь прильнул к ученику сильнее. Тот запустил руку в его белые жёсткие волосы и ласково провёл ладонью по голове. Нельзя было сказать точно, сколько времени прошло, но бешено бьющееся сердце Сакуро успокоилось, поэтому, больше обращаясь к себе, наверное, нежели к Хатаке, он продолжил: — Сенсей? Знаешь, я… Я такой дурак. Всю жизнь гнался за призрачной мечтой, не обращая внимания на чувства других людей… На твои чувства. Тот, кто улыбался мне, даже когда тебе самому было больно, — ты. Тот, кто кричал от нестерпимых чувств, — тоже ты. Только я был слишком слеп и глух, чтобы обращать на это внимание. Ты — тот, кто всегда вытаскивал меня из бездны отчаяния — сам не заметил, как утонул во тьме. Но теперь я слышу тебя, я хочу стать для тебя опорой, надёжным человеком, которым ты сможешь гордиться. Хатаке не слышал его. Его грудь мерно вздымалась и опускалась. Он спал, впервые за много лет доверившись другому человеку. Человеку, которого обожал. Какаши проспал самые важные слова в своей жизни. Такой дурак.