Bleach! Миссия - Ледяные пустоши

Цуруги Кихот ( третий офицер пятого отряда ), только что сразивший Сабуро, разглядывает поле боя с необычной для него сосредоточенностью. В руках он сжимает меч, а лицо его исказилось гримасой глубочайшего отвращения. Вокруг него на несколько метров вверх в небо вздымаются клубы серо-голубого тумана. Звук приближающихся шагов прерывается низким утробным гулом, заставляющим все посторонние звуки стихнуть. – Вижу, тебе тоже пришлось повозиться, – говорит Кагуцучи, останавливаясь в нескольких шагах от Цуруги и заглядывая ему в глаза. – Ты как, в порядке? В ответ Цуруги молча кивает, и Кагуцучи переводит взгляд на Сабуро. В глазах его проступает холод. Несколько секунд он глядит на лицо Сабуро и наконец произносит: – Достойный противник. Непонятно только, на что он надеялся, когда выходил против тебя в одиночку. Это явно была не осознанная ошибка. – Кагуцучи поворачивает голову в сторону офицера. – Суди сам. С ним уже всё кончено. Вот только я практически не чувствую духовн… – Он колеблется, но, наконец, решается: – Лейтенант Айзава… Его духовное давление… Оно ослабло? Я не чувствую его духовной энергии… Эй, Цуруги! Мы должны убедиться, что с ним всё в порядке. Пошлём одного из ближайших офицеров, пусть взглянет на него… А я пока… А-А-А-А-А-А! – Он тычет пальцем в Цуруги и начинает бешено вращать глазами. – Ты чего тут удумал? Тебе что, не ясно сказано было – никаких духов! – Господин Кагуцучи, у вас, кажется, было сломано запястье, – озабоченно говорит Цуруги. – Да плевать на него! – отвечает Капитан. – Послать кого-то надо, и немедленно! В конце концов, это моя прямая обязанность… – он делает паузу и добавляет уже более тихим тоном: – Ты вообще хоть что-нибудь соображаешь, Цуруги? Ты же сотрудничаешь с четвёртым отрядом. Неужели ты не можешь организовать медика? А? Я по нему, кажется, уже пол дня сохну… Но почему ты опять молчишь? Почему ты решил, что моя обязанность – страдать по тебе? Что за извращённая скромность? – А вы по мне сохните? – спрашивает Цуруги и делает вид, что валится в обморок. – Я? Да как такое могло тебе в голову прийти! – возмущается Кагуцучи. – Да на мне столько женщин… Я в жизни никого не любил. Меня… Меня даже собаки… – Может, лучше продолжите в другом месте? Кажется, у вас появились зрители. – Кагуцучи обводит глазами толпу и вздрагивает – из полутьмы появляются несколько человек( вероятно, шестеро ). Со всех сторон на них смотрят глаза, полные затаённого ужаса, даже отвращения. Смотрят и уже не могут оторваться. Капитан обводит рукой собравшихся: – Да не бойтесь, ребята. Это вы не того… Не в том смысле. Нам же с вами – от этого не легче. Ну что, проводим Капитана в последний путь? Не так ли? – Кагуцучи поднимается на ноги. – Пошли? Теперь на них смотрят уже только глаза. Люди начинают исчезать, оставляя на асфальте кровавые пятна. Вокруг становится тихо. Со всех сторон начинают доноситься обрывки разговоров: « … срань, а ведь и правда – живьём…» « … ничего… не показывай… » « так ведь это все равно у всех перед глазами… ». Проходит несколько минут, и снова можно услышать обрывки мыслей, которые им не даёт полностью раствориться, превратившись в общий шёпот, абсолютная тишина, которая кажется всё более плотной и осязаемой. После очередного такого шёпота у всех возникает мысль: « Здесь и правда кто-то есть… » В тот же миг тишина лопается, как перетянутая струна, и через несколько мгновений мир взрывается тысячеголосым криком. Полог молчания падает на них вновь. На этот раз всё происходит быстрее, но трудно сказать, сколько прошло времени. Всё вокруг кажется разорванным на части. Болит каждый палец, каждый нерв. Кажется, что всё ещё сжимаешь рукоять своего меча, но постепенно понимание того, что она больше тебе не нужна, исчезает. И приходит блаженное ощущение лёгкости.

*** Во сне, когда всё закончено, тебе становится легче. Мир – совсем не тот, что прежде, но также прекрасен и совершенен. Полумрак и тишина – просто подчёркивают его великолепие. Все составляющие реальности обновлены. Это мир, где всё правильно и не может быть иначе. И ещё – каждая деталь знакома до мелочей. Колокольный звон угас, и по прежнему звучит бой часов, и так будет до тех пор, пока солнце не взойдёт над горизонтом. – Сейчас вы наблюдаете перед собой преображённое сердце мира, способное дать начало новому рассвету. – тихо проговорила она. Затем на её лице появилась кривая улыбка. – Это мы и называем Полярной Спиралью Жизни, дугой судьбы. Порочный круг можно разорвать. Но тогда – это опять будет цикл. Он способен раскрутить в обратную сторону только Время. А его нельзя раскрутить против часовой стрелки. Мир не статичен, как вам представляется. Не забывайте об этом. Вокруг потемнело. Потянуло прохладой. – Для меня это стало откровением, – ответил кареглазый мужчина, заложив руки за голову и равнодушно глядя на льдисто-серые облака. – Простите за бестактность, но как вы объясняете принцип конструирования этих кристаллов? Он был одет в фиолетовую мантию, но вместо обычного квадратного головного убора – полумаски. На его лице выделялся узкий шрам на щеке. Мужчина был красив – однако за его спокойной внешней красотой таилось нечто странное. Как у некоторых монахов-подвижников, у него было смуглое лицо и раскосые глаза, удивительно сочетавшиеся с синими глазными яблоками и белой кожей. На столе, за которым они сидели, стояла шахматная доска из редких пород дерева, которую он очень часто передвигал. Его необычные глаза, излучающие какую-то таинственную силу, смотрели на Линду не мигая, но сама она не отводила взгляда. – Вы ещё не поняли, как действует этот механизм? – спросила она, чуть покраснев. – Да не смотрите так на меня! Всё предельно просто – это просто пробуждение силы, скрытой в корнях вещей. Кристаллы накапливают или увеличивают силу, которыми обладает тот или иной человек. Каждое мгновение вашей жизни впитывает в себя немного вашей жизненной энергии и, подобно магниту, становится её частью. Но есть один камень, который способен накапливать силу вечно. Это сердце. Стоит вам захотеть его поглотить, и вы получите всё, что пожелаете. Разве это не прекрасно? Нет ничего проще, чем остановить время, сделать его параллельным, а затем вернуть его в исходное состояние. Я просто убираю несколько камней, и оно течёт быстрее. Ни с чем не сравнимая радость. Но… что это я вдруг заговорила о времени? – она смутилась. – Простите. Когда на меня находит, то лучше не задавать мне вопросов. Извините… Мне пора. Желаю вам провести приятный вечер. И не забудьте записать ваш ответ на оставленную в журнале салфетку… или там что-нибудь подобное… – проговорила Линда, встала из-за стола, протянула ручку и уже повернулась, чтобы выйти, но вдруг задержалась, словно вспомнила что-то, и, положив ладонь на плечо коллеги, произнесла: – Я вам очень признательна. Если когда-нибудь… если вас озарит какая-нибудь мысль, дайте мне знать. Хорошо? По моему скромному мнению, это именно то, что надо. Хорошего вам вечера, господин Хаями. Ещё увидимся… – и она выпорхнула в распахнувшуюся перед ней дверь. Мужчина проводил её взглядом.

*** Тело Сабуро всё ещё лежало на траве, нелепо разбросав конечности. Из уголка его рта сочилась кровь. Неторопливо приближаясь и тяжело вздохнув, доктор Каору присел рядом и наклонился над телом. Сняв очки, он уронил их на траву, затем, зачем-то взявшись за нос, несколько раз сильно оттянул его пальцами, а после отпустил. Его глаза на мгновение закрылись. Продолжая что-то шептать, он принялся медленно раскачиваться взад-вперёд, временами наклоняясь над Сабуро, чтобы в последний раз взглянуть на него. Его пальцы сжались в кулаки, а потом расслабились. Он убрал руки от лица и провёл по губам тыльной стороной ладони. Когда его голова поднялась, глаза его были открыты, а на лице застыла печаль. – А знаешь, – сказал он, выпрямляясь, – это был плохой способ покончить с собой. Наверное, я придумал бы что-нибудь получше… Но, полагаю, какой выбор у такого, как я… К тому же тогда этот мир утратил бы что-то очень важное. Ладно, – он махнул рукой, – хватит о грустном. Самое время заняться делом. Надо разобраться с тем, что нам досталось. Вдруг найдётся что-нибудь интересное? – Он ухмыльнулся, и морщины на его лице разгладились. – Я прямо-таки вижу это: шесть трупов в чёрном кимоно, рассечённые пополам, на траве… – Он на мгновение зажмурился. – Ты только подумай, вот так взять и разрубить их на части… Ведь это же очень и очень приятно! – проговорил он, точно отвечая собственным мыслям, и улыбнулся. Потом его лицо вновь стало серьёзным. Тревожность была только на долю секунды, но даже этого было достаточно. В двадцати метрах от мужчины стоял ещё один человек – худенький мальчик, бледноватый, со слегка растрёпанными русыми волосами. Его глаза были широко открыты и выражали лютый ужас. Но, если не считать этого, выражение страха на лице мальчика никак не вязалось с видом взрослого человека. Было непонятно, как вообще можно бояться кого-то, находившегося на расстоянии нескольких шагов. Он стоял неподвижно, словно манекен, выставленный на обозрение. Казалось, мальчик был живым только наполовину – одна его нога всё время начинала подрагивать, а голова поворачивалась вслед за движением говорившего, словно он опасался, что мужчина попытается подойти ближе. И, несмотря на худобу и бледность его лица, на его молодом ещё теле ясно читалась сила и звериная жестокость, а по преувеличенному простодушию, с которым он таращился на незнакомца, было видно, что он умеет убивать. Странный холод, исходивший от него, был на самом деле яростью, способной вырваться в любой момент и затопить окружающее пространство не столько физической силой, сколько стихийной злобой. Мужчине были видны только его руки, покрытые шрамами, но и по ним нельзя было не заметить, что пальцы, сжимавшие тонкую рукоятку, чуть подрагивают. Когда доктор сделал несколько шагов в его сторону, мальчик отвёл взгляд, а когда тот подошёл совсем близко, вдруг шагнул вперёд, занёс руку с растопыренными пальцами, а в следующий момент вдруг резко выбросил её в сторону и сжал ладонь в кулак. За этим последовал удар ногой в живот. Каору покачнулся и, теряя равновесие, взмахнул руками, желая не то удержаться на ногах, не то поймать удерживающую его силу, но так и не сумел, и рухнул в снег. Из сломанной руки хлестнула кровь, оставив на лице густой багровый отпечаток. Мальчик-Шинигами подбежал к нему, наклонился, легко подхватил безвольное тело и повернулся к своему противнику. – Прокатило, – с презрением сказал он. – Даже сказать нечего. Ну и ну… Ты – МУСОР. – Он замахнулся рукой, целясь в лицо доктора. – Дай угадаю, – со смешком сказал тот. – Первым делом ты захочешь вспороть мне желудок, причём сделаешь это левой рукой. Забавно, но меня это уже не испугает. Будь добр, не мучай меня без нужды, или у меня появится возможность причинить тебе боль. Мой первый удар будет с левой руки, а правой я сумею перехватить тебя… Или я не прав? Шинигами в ответ с недоверием прищурился и поднял меч, готовясь к отражению атаки. Доктор резко и неожиданно выбросил левую руку вперёд и принял удар на предплечье. Сталь громко лязгнула и раскололась, но Каору даже не дрогнул – он знал, что никакой перелом кости здесь невозможен, а просто не успел вовремя среагировать. Вместо того чтобы превратить неловкого противника в кучу кровавого мяса, его сжатие вызвало появление на лице доктора пореза от меча, набухающего кровью. Потянув Шинигами за руку, он заставил его опуститься на одно колено. Затем, не давая ему опомниться, провёл подсечку. Тот упал. Каору нагнулся, схватил противника за горло и стал прижимать к земле, одновременно удерживая ногу на его груди. – Если я уберу ногу, ты будешь дышать? – спросил он. – Или ты будешь лежать и умирать? Первый вопрос для раненого человека звучит более жестоко, потому что чреват беспамятством. На него надо отвечать. – Шинигами не ответил, и тогда Каору поднял его за волосы и посмотрел в налитые кровью глаза: – Только не надо корчиться и пытаться вырвать горло. Тебе это не поможет. – Тогда отвали… – прохрипел тот. – Яви пристрастие, Кодаи но Хоно! Шинигами вырывается, и Каору не может удержать его – вокруг стало темнее, а ветер усилил свои порывы. Освободив руку, он собрался было ткнуть её Шинигами кулаком в лицо, но в этот момент в шею ему врезался разряд энергии, отчего у него онемела рука. Всё исчезает, остаются лишь бессмысленная неподвижность и враждебная пустота около их. Сильнейшая тяжесть пригибает Каору к земле. Он силится пошевелиться, но ничего не выходит. Его охватывает страх, смешанный с крайним раздражением и злостью, – сейчас он совершенно не чувствует себя господином этой ситуации. Его всего трясёт, а мир вокруг совершенно бесцветен, и даже видно с трудом – он словно бы висит в невесомости. Глаза заволакивает слезами, и боль становится непереносимой. Со всех сторон, как при дежавю, начинает звучать его имя: « Каору… ». При каждом звуке из глаз тянутся одна за другой нити слёз, и мир словно смыкается, окрашивая мир вокруг в одну долгую слепящую вспышку… Но это лишь первое пробуждение; все остальные становятся гораздо мучительней, потому что среди них встречается и странная двойственность, на которую никогда раньше не было времени обратить внимание. Тяжёлый голос снова раздаётся над головой, но теперь он не кажется настолько громким, чтобы заглушать его собственный стон. « Каору… ». Вся правая часть его тела уже онемела и потеряла чувствительность, и только в груди теплится огонек жизни. А голос так и стоит перед глазами – надрывный и надтреснутый, словно часы, отстающие на несколько ударов. И тогда, в мгновение отчаяния, вся эта путаница мыслей сливается в одну, единственную: « Имя… Тебе следует запомнить имя того, от кого тебе грозит гибель ». На секунду не прекращается даже дыхание. А затем… « Тендо Урибе, лейтенант второго отряда ».