Я был влюблён в вас

Он покинул своё тело. Безмолвный крик остался в едва заметном, последнем выдохе, и лёгкий пар среди ночного воздуха вырвался из его рта, когда вспышка зелёного света потухла. Вместе с ней погасла и жизнь в его теле: Ремус Люпин погиб. Он чётко осознал это, оказавшись в неизвестном тумане: звуки битвы по-прежнему были слышны, но они были приглушёнными, словно от очередного взрыва его присыпало землёй и камнями, и Ремус никак не мог выбраться из-под завалов. Но опасения были слишком понятными и простыми: он просто умер, не сумев пережить дуэль с этим чёртовым пожирателем — кажется, его последним противником стал Антонин Долохов. Люпин, стыдясь самого себя, прикрыл на несколько секунд глаза. Как нелепо, ведь он считал, что победит Долохова, и совершенно точно был уверен в превосходстве своего опыта. Очень глупо, и порой такая наивность влечёт за собой необратимые, страшные последствия. Люпин теперь знал об этом не понаслышке, потому что подобная оплошность стоила ему жизни. Ремус по-прежнему тяжело дышал, но, отстранив свои ладони от лица, вдруг понял — потребность в воздухе не была необходимой, он, скорее, делал это по привычке. Призраки не нуждаются в дыхании. Горький тихий смех вырвался из его груди, и Люпин внимательнее рассмотрел свои руки, не сумевшие спасти его от смерти: они были покрыты пылью, а под ногтями чернела грязь; он разглядел даже свежие ссадины на костяшках и запекшуюся кровь, словно он расшибся при падении. Боли никакой Люпин не чувствовал, лишь странное ощущение и потребность вернуться к тем, кто ещё жив и борется за победу светлой стороны в проклятой войне. Поняв, что волшебная палочка осталась где-то позади него — очевидно, рядом с телом, Ремус растерянно огляделся по сторонам: туман стал проясняться. Заметив очертания большого замка прямо перед собой, он вспомнил, что боролся с Долоховым на улице, возле моста у восточных ворот. Звуки битвы стихали, но чьи-то крики до сих пор доносились до Люпина. Незамедлительно он двинулся внутрь замка, где, как он помнил, шла ожесточённая борьба. «Я должен найти их», — нестерпимым стало желание увидеть тех, ради кого шла эта битва, поэтому Ремус, слегка покачиваясь, двинулся вперёд, к замку. Он пересёк внутренний двор, не успевая осмотреться, потому что туман всё ещё обволакивал окрестности, не давая разглядеть разрушенный мост. Где-то недалеко, позади него, своими ветвями шумела Гремучая ива — её возмущенные скрипы Ремус легко узнал даже сейчас. Добравшись до входа в замок, Люпин медленно переступил через обвалившиеся камни и разрушенные статуи с доспехами. Пыль внутри ещё не успела осесть, и туман стал практически ощутим руками. Возможно, воздух был наполнен душами тех людей, что также, как и Ремус, оставили своё тело и пытались понять, куда им двигаться дальше. Но он знал, что ему нужно делать. Он двинулся в сторону лестницы и Большого зала — почему-то его тянуло именно туда. Ремус, приближаясь к месту своего назначения, отчётливо понимал, кого ему необходимо найти. * * * Летним вечером в парке было, как обычно, много народу: даже несмотря на собирающийся дождь и отдалённые, пока ещё тихие раскаты грома, люди отдыхали, сидя на скамейках и на траве, разложив вокруг себя детские игрушки, журналы и закуски. Он, торопясь, нырнул среди густых деревьев, чтобы сократить дорогу — аппарировать в парке было опасно, и следовало поскорее выйти за его пределы. Ремус поднял голову и вдруг заметил нечто знакомое в хрупкой фигурке, сидевшей на ближайшей скамейке. — Гермиона? — позвал Ремус, когда, подойдя чуть ближе, он узнал её. Она подняла голову — за секунду озадаченное выражение лица рассеялось, а на губах мелькнула улыбка. — Ремус! — радостно воскликнула она и, встав, одарила его быстрым приветственным объятием. Они присели на скамейку обратно. — Ты здесь одна? — спросил Ремус, оглядываясь по сторонам. — Нет, с родителями. Они отошли за мороженым, — пояснила Гермиона, и улыбка, возникшая сначала на её лице, быстро поникла, словно она была чем-то расстроена. Она взглянула на Люпина, и некоторое время они рассматривали друг друга: Гермиона удивилась встрече с Ремусом. Он же, словно получив соломинку, за которую можно было спастись, вглядывался в её глаза: небольшие карие омуты, ставшие для него такими желанными в последнее время. Он намеренно не искал с ней встреч, не желая показывать свою заинтересованность и неумение вовремя отводить от неё взгляд. Ремус вздохнул, выныривая из глубин, где его могло бы унести сильным течением: в воздухе пахло дождем. — Мне показалось, что ты одна здесь, — сказал он, оглянувшись, — знаешь ведь, время неспокойное, нужно быть осторожными. Она кивнула с легкой усмешкой. — Да, безусловно, я уже сегодня несколько раз пожалела, что мы пошли сюда без маскирующих чар — не могу перестать волноваться, — объяснила она, как-то неопределённо пожав плечами, — но я так хотела дать нам этот вечер, побыть втроём и отдохнуть, как раньше. Вздох Гермионы показался Люпину каким-то рваным, и он понял, что на самом деле её настроение было далеким от беззаботного. Люпин не успел продолжил эту мысль в своей голове, как Гермиона спросила: — Как ты, Рем? — она рассматривала его задумчивое лицо и про себя удивлялась: несмотря на морщинки и пару шрамов, пересекающих его скулу, он казался моложе своих лет, а если на его губах появлялась улыбка, то Люпин совсем становился похожим на мальчишку. — Мы ведь не встречались после похорон Дамблдора. Ремус поджал губы. — Да, ты права, — его голос был тихим, — Дамблдора уже нет, но я до сих пор выполняю работу, порученную им. Да и здесь я по делам Ордена. — Кто сейчас главный? — Грозный глаз, — ответил он, едва задумавшись. — Я и Кинсгли Бруствер на подхвате. У всех много работы. А впереди ещё маячит совершеннолетие Гарри... Люпин быстро огляделся по сторонам, проверяя, не следит ли кто за ними, но продолжать рассказ все равно не стал — слишком опасно раскрывать детали планируемой операции. Гермиона взглянула за его плечо, а затем вновь посмотрела Люпину в серо-зелёные глаза, казавшиеся в свете начинающегося вечера и пасмурного неба особенно яркими. Ремус перехватил её взгляд и вдруг улыбнулся; на мгновение Гермионе показалось, что он был смущён её внимательностью, и, чтобы не смутиться самой, слегка опустила голову. Возможно, ей лишь показалось — к тому же, рядом с ним она всегда чувствовала себя спокойно и уверенно. Вот и сейчас волнение от времяпрепровождения с родителями растаяло в воздухе, и Гермиона почти забыла, что Люпину надо спешить. — Мы же увидимся там, верно? — уточнила она, даже не предполагая, что выбора у него, в сущности, не было. Конечно, он приложит все усилия, чтобы увидеться с ней: операция не из простых, и участие близких друзей Гарри будет необходимо. — Ты вроде не любишь летать на метле? — спросил Ремус, а Гермиона вопросительно подняла брови. — Да, немного, — она кивнула и усмехнулась, — повезло же мне с друзьями, обожающими квиддич! «Определённо, фестрал. А они не жалуют оборотней — очень жаль», — пронеслось у него в голове в тот момент. — Почему ты спросил? — уточнила она, а в памяти всплыли их вечера в особняке Сириуса, которые были наполнены интересными диалогами, философскими рассуждениями и шутками, понятными лишь для них двоих. На её сердце становилось теплее от этих воспоминаний, но признаться в этом своему бывшему профессору она бы не посмела. — Не забивай себе голову, — во взгляде Люпина был отчётливо заметен всплеск озорных огоньков, — лучше наслаждайся пикником с родителями. — Хорошо. Гермиона снова улыбнулась ему, и Ремус в очередной раз понял, что не справляется с течением, и его маленькая лодка опять тонет в её глазах. Он взглянул на часы. — Мне, наверное, пока бежать, — он встал, пытаясь замять неловкость, которую испытывал, когда Гермиона смотрела на Ремуса так, будто его чувства были написаны на его лице. Но Гермиона не умела читать по лицу: блеск в глазах и иногда дрожащая улыбка ни о чём ей не говорили. Она жила разумом и внутренним голосом — правдивым и очень критичным, хотя и безапелляционно умолкающим при встречах с Люпином: с ним она не успевала ничего продумать на шаг вперёд и просто была собой. — До встречи, — внутренний голос по-прежнему молчал, и она интуитивно подалась вперёд, чтобы вновь обнять его. Ремус деликатно и всего лишь на пару секунд сжал свои руки на её спине, а затем нежно провел тыльной стороной руки по распущенным волосам. Он улыбнулся ей снова, а затем ушёл. Гермиона проводила его взглядом в течение пары секунд, а потом отвлеклась на родителей, как раз вернувшихся с мороженым. Ремус позволил себе замедлить шаг, когда отошёл достаточно далеко от Гермионы. Он поднес руку, которой до этого пригладил её волосы, к лицу, а затем медленно вдохнул ещё оставшийся на коже цветочно-пряный аромат, создающий иллюзию ее присутствия совсем рядом с ним. Шагнув за каменную колонну беседки, стоявшей в пустынной и заросшей части парка, он аппарировал, и сразу после того, как Ремус исчез, на землю и теплый асфальт упали первые капли дождя. * * * Выйдя из-за поворота, он замер: двери Большого зала были всего лишь в нескольких футах от него, но взгляд Люпина остановился на трёх фигурах, что застыли перед входом в зал. Он безошибочно определил в них Гарри, Рона и Гермиону — на лице Люпина появилось облегчение от того, что они были живы. Скорбное молчание связалось в тугой узел под потолком: все четверо — трое живых и один мертвец — знали, что ждёт их внутри. Ремус поднял было руку, чтобы подойти и попробовать прикоснуться, но Гарри решительно двинулся вперёд, а секунду спустя и Рон, разглядев в зале свою семью, бросился в Большой зал. На несколько секунд Гермиона осталась одна, и до Ремуса донёсся её полувздох-полувсхлип, а плечи Гермионы содрогнулись. Ремус, даже если бы очень хотел, не смог бы поддержать Гермиону, но сейчас ему этого хотелось больше всего. Подхватить за руку и не дать упасть: увиденные Гермионой стройные ряды погибших мешали дышать — он отчётливо это ощущал, наблюдая за ней. Такой хрупкой, настоящей, живой; доброй и честной, справедливой и эмоциональной — Гермионой, в которую он был влюблён. Ремус не знал, умеют ли призраки, если он был им, плакать, но что-то, похожее на слёзы, скатилось по его щекам, когда он смотрел на храбрившуюся девочку, которая придавала ему силы в самые тёмные времена. Ремус очень хотел подарить надежду и ей, прямо сейчас, но перед входом в зал, где лежали пятьдесят два мертвеца, это было невозможно. Гермиона распрямила плечи и зашла внутрь, а Люпин проследовал за ней, отбивая в мыслях лишь один ритм: признания, которого она так никогда и не услышит, и теперь уже не только потому, что он считал себя трусом и обречённым на несчастную жизнь оборотнем. Нити возможностей оборвались в эту ночь, и если он не найдет способ поведать каким-то образом о своих чувствах, его похоронят вместе с ними. Он наблюдал, как Гермиона обнимает своих друзей, глотая слезы при виде тела Фреда Уизли и Рона, склонившегося над братом в рыданиях. Она закрывает лицо руками, боясь оглядеться по сторонам, и Люпин чувствует её страх как свой собственный, потому что тоже не решается посмотреть чуть дальше, чем стоит она. И все же Гермиона оборачивается, и уже спустя секунду проходит совсем рядом с ним: Ремус вытягивает руку, но лишь два сгустка энергии сталкиваются в том месте, где должны были встретиться их ладони. Это причиняет ему нестерпимую боль, и Люпин зажимает свою руку в кулак, а затем, переборов страх, идёт за ней. Долго идти не пришлось: она уже остановилась. Сначала Ремус взглянул себе под ноги и в отчаянии покачал головой, заметив лежащую на полу Нимфадору Тонкс. Бедная девочка, она тоже не пережила сегодняшней битвы! Такая талантливая и сильная, её смерть не могла стать случайной или, как в случае с Люпином, от простой невнимательности или усталости. Тонкс наверняка боролась до конца — отчаянно, играючи и уверенно, но, всё же, кто-то оказался сильнее, чем она. Дора нравилась Ремусу, и они, бывало, общались иногда после собраний Ордена, или же во время общих операций: её забавные реплики всегда умело заполняли напряжённую тишину, и ему было с ней очень весело. Люпину даже иногда казалось, что Тонкс обращает на него слишком много внимания, но он, как обычно, отмахивался от своей интуиции, не веря в возможность счастья для самого себя. Возможно, это было зря? Они могли бы выжить в этой битве, если сплотились бы и действовали как одно целое; или же погибли бы вдвоём и сейчас лежали рядом, держась за руки — возможно, ему было бы не так страшно и одиноко умирать. Но правда накрывала его, словно тяжёлое одеяло, и под давлением собственных мыслей Ремус вновь приблизился к Гермионе. Первые мгновения он старался отвести взгляд и не смотреть на себя. Но, взглянув на Гермиону, его вновь наполнило отчаяние. Она стояла, зажимая рот рукой, и едва заметно качала головой, не веря в то, что видела своими собственными глазами: на полу лежал, сложив пальцы вместе, Ремус Люпин. Его мир опять пошатнулся, и он ощутил себя моряком, попавшим в сильный шторм: лодка качалась из стороны в сторону, обещая вскоре перевернуться, и раскатами грома в его сердце звучали слова, бережно хранимые им уже несколько лет, но сейчас не имевшие для них обоих никакого значения. Гермиона тяжело дышала и не могла остановить слезы, а затем опустилась на колени. — Ох, Рем, — сдавленно прошептала она, и её тихий возглас, полный боли за погибшего, никем не был услышан — кроме него самого. Люпин опустился рядом: ему не было нужды смотреть на себя, но вот в её глазах он находил гораздо большее, чем мог почувствовать сейчас, после смерти. Жизнь и преданность — вот что видел Ремус в слезах дрожащей в тихой истерике Гермионы. Она почти что ласково дотронулась до его пальцев своей рукой, а ощутив, что его тело было ещё тёплым, снова не смогла сдержать слёз, и солёные капли упали на пыльный пиджак Люпина, а затем покатились оттуда на грязный каменный пол. Ремус поднял голову, когда почувствовал прикосновение её рук. Это казалось волшебством, но он мог ощущать, как она сжимала его пальцы, и как тряслась её рука. Ему же хотелось перехватить её ладонь, прижать к своей груди, но он не мог: Ремус лишь ловил те отголоски зыбкой связи, что установилась между ним и его телом, и продолжал рассматривать Гермиону, склонившуюся над ним. — Не плачь обо мне, — хотел попросить её Люпин, но его шёпот никто не услышал. Гермиона, словно внимая совету призрака, подняла ладони к лицу, чтобы вытереть слезы. Ремус, тем временем, был рядом с нею, стараясь запомнить её образ и движения, даже не зная, зачем ему это нужно. Но вдруг, раз он оказался после смерти здесь, впереди его ждёт ещё что-нибудь? Тогда воспоминания о той, которую он любил, помогли бы ему пройти любой путь, куда бы тот ни вёл. Почти что смирившись со своей гибелью, Люпин вдруг увидел себя вновь: безжизненный, помятый и словно постаревший на десяток лет, он все ещё лежал на полу. Даже не сразу узнал в этом человеке себя, и на него накатили чувства обиды и злости. Как же он не поборолся за жизнь? Предал всё, ради чего ещё стоило быть в этом мире? Как, в конце концов, он завёл свою лодку туда, откуда не выбраться, и даже не попытался во время своей последней дуэли осознать, за что — и за кого! — он должен был выплыть из бездны? * * * Вне всякого сомнения, он распознал в себе чувства к ней уже давно. По мнению Ремуса, это произошло тогда, когда они жили вместе на площади Гриммо в доме Сириуса, перед её пятым курсом. Они часто сталкивались: в коридорах, когда Гермиона с Гарри и остальными слонялись по дому, помогая с уборкой; во время шумных ужинов, когда в небольшой кухне собирались практически все жители особняка. Иногда он заставал её в библиотеке, случайно заходя туда за нужной литературой: они понимающе переглядывались, а через какое-то время уже обсуждали ранние издания профессора Виндиктуса Виридиана о заклинаниях и маггловскую философию — прямо среди стеллажей с книгами, совершенно забыв про время. Однажды она так легко и беззаботно рассмеялась его шутке, что Ремуса поразило ошеломляющее открытие, и он уже не мог не тянуться к ней, словно мотылёк к свету — на звук её смеха, лёгкий румянец и рассыпанные по плечам волосы, так некстати имеющие очень привлекательный для него аромат. Её яркий ум и необычное мышление покорили его ещё в Хогвартсе, но с годами Гермиона становилась прекраснее — и Ремус успел не раз пожалеть, что вообще позволил себе обратить на неё внимание. Однажды вечером он застукал её на кухне, в одиночестве и с чашкой чая, и после этого их разговоры часто заканчивались за полночь. Даже шутки Сириуса, иногда заглядывающего в подвал, не могли удержать Люпина от бессонницы с удивительными карими глазами. — Тебе помочь? — как-то спросил Ремус, с усмешкой наблюдая за тем, как Гермиона пытается достать что-то с верхней полки кухонного шкафа. Она, переглянувшись с ним, всё же умудрилась достать нужную банку, одновременно с этим качнувшись в сторону. Люпин успел подхватить Гермиону за руки прежде, чем она упадёт. — Я же предложил помочь, — с укором сказал он, сжимая в руках и её ладони, и жестяную банку. — Хочешь? — невозмутимо, с улыбкой спросила она. — Я хотела чай, но заметила в шкафу какао. Они спустились, и Гермиона уже потянулась за сахарницей, когда Люпин тихо рассмеялся: — Это я поставил туда какао, потому что никто его больше не пьёт, — пояснил он, — Спасибо. Она хитро посмотрела на него, а затем предложила кружку: в мимолётном сплетении пальцев вокруг горячей чашки оба ощутили нечто странное и, немного смутившись, уселись за стол. Привычного долгого разговора отчего-то не получилось: они пили какао в уютной вечерней тишине, изредка переглядываясь, и Ремус провожал Гермиону наверх с удивительным предчувствием того, что уснёт он быстро и крепко — так оно и случилось. Но всё же, самым любимым и бережно хранимым в памяти временем стали моменты, когда они вдвоём сидели у камина в дождливые августовские вечера: Гермиона в течение нескольких дней уделяла по паре часов, чтобы расспросить Люпина об особенностях ликантропии и его превращений. Она проводила интервью и усердно делала заметки в тетради, словно собиралась в новом учебном году писать диссертацию. — И все же странно, согласись, что ты не тронул нас с Гарри в лесу, когда... — Я мало что помню о той ночи, — Ремус развел ладони в стороны, — вас спасла случайность: Клювокрыл оказался рядом и отвлёк меня. — Нет, — она упрямо качала головой, — волк уже отвернулся и хотел уйти прочь. И только потом Клювик встал на нашу защиту. Люпин лишь пожал плечами, а затем вновь откинулся в кресле и уставился в пыльный потолок гостиной. — Я тоже думал об этом, Гермиона, — протянул он, — но эти события остались в прошлом, и разгадка перестала иметь для меня значение. Когда он вновь посмотрел на неё, то заметил проблеск надежды в её задумчивом взгляде, словно сама Гермиона разгадку на необычное явление всё-таки нашла. — Зачем тебе это нужно? — спрашивал Ремус, пытаясь рассмотреть хоть строчку из исписанных ею листов. — В учебниках такого не встретишь, — улыбалась Гермиона, — хоть я и писала эссе на третьем курсе, перерыла кучу литературы и в результате открыла твою тайну... Люпин усмехнулся. Сам он, как и Снейп, прекрасно понимал, что мисс Грейнджер легко сопоставит теорию в учебнике с фактами о профессоре, поэтому намеренно не собирался давать тему оборотней на самостоятельное изучение. — Но информация от тебя — уникальна, Ремус, — в её глазах был азарт, и он был счастлив подарить ей эту небольшую радость. Гермиона показала ему пухлую тетрадь: — Когда-нибудь это может помочь изменить мир к лучшему. Она не стала пояснять, как хотела улучшить жизнь оборотней в современном магическом сообществе, но Ремус этого и не требовал. — Когда-нибудь я помогу тебе в этом, — сказал он с улыбкой, — а пока у нас стоит другая, более важная задача, ведь так? Она согласилась с ним, втайне мечтая о том, что действительно сможет изменить жизнь Люпина к лучшему, и даже не представляла, что уже сделала это. * * * Ремус вдруг вскрикнул и ударил кулаками по полу, но толпа вокруг не расслышала даже крохотного звука; не обернулась и она, когда медленно шагала к своим друзьям. Люпин отвлекся от Гермионы, борясь со своим отчаянием, которое тяжёлыми цепями захватило его в плен. Сквозь пелену слёз сожаления и необратимости он пытался простить бога, что позволил так легко умереть ему, но опять в его мыслях были лишь просьбы. Он умолял того, кто бессмертен, оберегать жизнь выжившей и столь дорогой ему девушки, защищая её в эту коварную ночь. Люпин не знал, услышал ли кто-нибудь его мольбы, и на душе не стало легче, но он должен был хотя бы попытаться. Через несколько минут он поднялся и снова выследил Гермиону взглядом: теперь она стояла возле Рона Уизли, и он приобнял её рукой, пытаясь успокоить. Гермиона опять плакала, Ремус сразу почувствовал это, потому что волна его собственной боли ещё не утихла. Он побрёл к ней сквозь толпу и, остановившись в нескольких шагах, вдруг почувствовал, что центром притяжения и смыслом его возвращения является не только Гермиона. Его звала наружу какая-то другая сила, которой ранее Люпин не ощущал. Но он не трогался с места: не успев насмотреться на Гермиону, он продолжал стоять рядом, борясь с желанием подойти и обнять, успокоить, прижать к своей груди. Ремус даже не знал, о ком она плачет, но где-то на краю его подсознания затаилась мысль, что в скором времени он всё поймет. Желание уйти из замка нарастало в нём, и Ремусу приходилось сопротивляться, оттягивая, в сущности, неизбежность. Он цеплялся за свои воспоминания, которые никак не мог изгнать из своей души — потому что они были его собственным раем. Он хватался за время, проведённое с ней когда-то, пытаясь взять его в аванс, только чтобы остаться здесь ещё ненадолго. «Ради чего я здесь? Зачем вернулся?» — теперь он задавал себе другие вопросы, а птицей где-то вдалеке он слышал последние отзвуки своего сердца. Тем временем Рон отпустил Гермиону и отошёл на пару шагов, а затем протянул ей руку, зовя куда-то. Люпин понимал, что у него остались считанные секунды, поэтому он вновь приблизился к Гермионе и легко дотронулся до её плеча в невесомом объятии. Она вздрогнула и выпустила из своей руки ладонь, протянутую Роном. — Я был влюблён в тебя, слышишь? — тихо сказал Ремус, и на его лице появилась улыбка — сверкнув на мгновение, она погасла. Гермиона же, будто почувствовав шевеление воздуха рядом с собой, слегка повернула голову, но даже вполоборота ничего не заметила, и только необычные мурашки, рассыпавшиеся по её спине и рукам, позволили на секундочку ощутить чьё-то незримое присутствие рядом. Наполнив грудь воздухом, витавшим рядом с ней, Ремус едва уловил знакомый запах, который он ощущал от неё раньше: его волчье чутье всегда было обостренным, но сейчас он уже почти утратил его. В то мгновение, когда Гермиона, пытаясь отогнать странное наваждение, всё же дала свою руку Рону, Ремус прошёл мимо, направившись к выходу из замка. Пробежав наскоро несколько молчаливых коридоров, он ступил на улицу и пошёл вперёд. Вскоре он уже видел перед собой Запретный лес и совершенно чётко понимал, что ему нужно попасть куда-то в его глубины. Со стороны, где находилось озеро, Люпин тоже почувствовал неизвестное притяжение и попытался среди ночи разглядеть, что же так привлекло его внимание: с трудом, но он смог увидеть, что у берегов качалась небольшая лодка. В мыслях тут же появилось осознание, что эта лодка предназначена именно для него. Противоположный берег Чёрного озера не был виден, но Люпин знал, что он без усилий найдет верную дорогу. Переведя взгляд на кромку леса, Ремус заметил несколько свечений, а через несколько секунд понял, что одна серебристая нить, издающая слабый свет, идёт прямо из его груди. Вместе с его собственным светом он насчитал четыре серебристых луча, ведущих в одну точку где-то посреди леса. Ремус понимал, что ему следует делать дальше. Медленно он двинулся в сторону деревьев, становящихся всё больше и больше, и вскоре его призрачная фигура скрылась в таинственном и опасном, полном жизни и смерти, Запретном лесу. Он знал и то, что обязательно потом вернётся, чтобы взять последнюю лодку с берега Чёрного озера и тенью перед долгожданным рассветом проплыть неизведанной дорогой. Ремус Люпин отчего-то был уверен, что на других берегах его будет ждать нечто удивительное и прекрасное: возможно, столь же желанное — как и, наконец, сказанное им признание. * * * Слёзы на своих щеках — первое, что обнаружила Гермиона Грейнджер, когда проснулась. Она приподнялась на подушке, в первые секунды не совсем понимая, где находилась, но затем вспомнила: коттедж «Ракушка» — именно здесь они с Гарри и Роном жили здесь уже несколько недель. Ночные кошмары уже почти перестали её мучить, и она не просыпалась среди ночи, но сегодня ей приснилось нечто странное. Гермиона прокручивала в своём сознании то, что видела во сне, вспоминая с каждым часом всё новые детали. Она хмурилась за утренним чаем и обедом, не спешила разговаривать с друзьями, а моральных сил на планирование операции в Гринготтсе у неё и вовсе не осталось, поэтому она объявила себе и ребятам выходной. На улице уже вечерело, когда в «Ракушку» вдруг заявился Ремус Люпин — неожиданно и спонтанно, он рассказал новости от Кингсли Бруствера и семьи Уизли, чем обрадовал Билла и Рона. Лишь только Гермиона смотрела на Люпина с тревогой: она весь день думала именно о нём. Ремус перехватывал её настороженный взгляд, пару раз зависающий в пустоте, пока она вспоминала детали своего сновидения. — Ремус, — она схватила его за рукав пиджака, когда все вышли из кухни после ужина, — можешь уделить мне минуту? — Конечно, — сразу же кивнул Люпин, и на его лице появилась знакомая ей улыбка, отчего у неё на душе стало немного спокойнее. Гермиона нервничала и постоянно хмурилась, и Ремус не смог этого не заметить: — Что-то случилось? — мягким голосом спросил он, слегка наклонившись к ней. — Ты можешь рассказать мне. Как ты, кстати, после произошедшего у Малфоев? — Теперь уже лучше, — она, пытаясь справиться с переживаниями, заправила прядь волос за ухо, — меня уже не мучает бессонница. Гермиона умолчала, что поначалу она и глаз не могла сомкнуть, в первую ночь здесь пролежав без всякого сна, а в ушах у неё стоял тихий гул от собственных криков. — Но, бывает, снятся странные сны, — медленно сказала Гермиона, — вот и сегодня приснилось кое-что необычное. — Что же? — он внимательно посмотрел на Гермиону, всё ещё придерживая её за предплечье. Она сглотнула, собираясь с мыслями, и в этот момент даже сам Люпин ощутил дрожь в её коленках. — Мне приснилось, что тебя убили, — тихим, опустошённым голосом ответила Гермиона. Улыбка на лице Люпина стала чуть меньше, но не пропала совсем, словно бы он не хотел воспринимать предупреждение всерьёз, поэтому Гермиона поспешила объясниться: — Была битва, и я наблюдала за происходящим от твоего лица... — Подожди, Гермиона, — Ремус погладил её по руке, — давай присядем, и ты мне всё подробно расскажешь. Они, держась за руки, опустились на стулья. Гермиона говорила, что помнила: за весь день она успела почти полностью восстановить видение у себя в мыслях, и Люпин, слушая рассказ, хмурился всё больше, иногда задавая уточняющие вопросы: — Значит, это произошло в Хогвартсе? — Да, — она кивнула, продолжая рассказывать о развернувшейся битве и о количестве погибших. Кажется, она даже плакала, когда пыталась описать действия Люпина после своей смерти и то, куда он решил отправиться, побывав в замке. Ремус только покачал головой, когда заметил её слёзы. — Во сне ты нашёл меня в Большом зале, — продолжала Гермиона, взглядом лихорадочно осматривая царапины на столе и свои ладони, сжатые в руках у Ремуса, — и сказал, что... Она вдруг замолчала, а её сердце словно ухнуло вниз. Гермиона смотрела на их переплетённые пальцы, а в мыслях, тем временем, происходил какой-то взрыв: крохотные детали их прошлых встреч, разговоров, вечеров, проведённых вместе. Его беспокойство и внимание никогда не ускользали от Гермионы, но она всегда знала, что забота в отношении Ремуса к ней вызвана дружбой и... Она никогда не задумывалась о том, могло ли что-то быть после этого «и», хотя поводов было предостаточно, и только сейчас, под гнётом увиденного во сне, все эти события и моменты их общения объединились в одну картину. Признание, которое она расслышала от Люпина, завершало этот пазл, но можно ли было ему верить? Гермиона подняла голову и взглянула в его глаза: честные, добрые, уже ставшие практически родными. Неужели Ремус мог что-то скрывать от неё? Хранится ли в его сердце тайна, которую он так тщательно оберегал от Гермионы, что лишь только после своей смерти он сможет признаться ей? «Какие глупости!», — пронеслось уже в сотый раз за день в её голове. Но зёрна сомнения уже были посеяны, ведь Гермиона прекрасно понимала, что Люпин не из тех людей, кто будет рассуждать о своих чувствах на каждом углу, тем более, во время войны! — Так что же я сказал? — его голос вырвал её из нелёгких размышлений. Во рту у Гермионы пересохло, но она, совладав с собой, ответила: — Кажется, я забыла, — она нахмурились и поспешила отвести взгляд. Ремус вздохнул: после предупреждения Гермионы его радость от встречи с ней и ребятами немного угасла, но она смогла дать уникальную информацию, которая могла бы пригодиться. — Я понимаю, что ты можешь не верить, ведь это всего лишь сновидение, — торопливо сказала она, когда они медленно поднялись из-за стола, — но я хочу, чтобы ты был осторожен. В глазах Люпина скользнула небольшая тень, а уголки губ слегка приподнялись в улыбке, но через секунду он вновь стал серьёзным. — Успокойся, — он опять сжал её плечо, — я верю тебе. Это довольно необычно, но если бы я умер и имел возможность вернуться, то действительно нашёл бы вас — убедиться, что вы в порядке. Она кивнула и медленно выдохнула, словно сбрасывая с себя груз тревоги, накопившейся за день. — Я рада, что ты заглянул сюда, — Гермиона с облегчением улыбнулась. В этот момент из коридора донеслись голоса, зовущие Люпина: это Гарри и Рон спешили передать Ремусу сообщения в «Нору». Люпин и Гермиона, обернувшись к двери, переглянулись друг с другом, а затем она шагнула к выходу, и Ремус пошёл следом, придерживая её спину ладонью, а его лицо в этот момент было крайне озадаченным. Вскоре все жители «Ракушки» проводили Ремуса, когда он заявил, что пора возвращаться в штаб-квартиру. Собрав приветы, он кивнул на прощание, а когда уже собрался за порог, вновь перед ним возникла Гермиона. — Будь осторожен, хорошо? — тихо сказала она, притронувшись ладонью к его расстёгнутому пальто. — Я разволновалась из-за этого сна, но раз я имею возможность тебе это рассказать... — Я рад, что ты поделилась со мной, — он склонил голову: она подошла близко, чтобы никто их не расслышал, поэтому Люпин тоже убавил громкость своего голоса до шёпота, слышимого только Гермионе: — Я запомнил, о чём ты говорила: Хогвартс, битва, Долохов. Она кивнула ему, устало улыбнувшись: Гермиона всё же надеялась, что предстоящей ночью ей удастся выспаться, а не потеряться снова в необычных сновидениях. Она, опомнившись, опустила свою ладонь. — Береги себя, Гермиона, — сказал он, а затем подмигнул, добавив: — Спокойной ночи. Она закрыла за ним дверь, пытаясь успокоить своё сердце, отчего-то пытающееся выпрыгнуть из груди. Сделав пару глубоких вздохов, Гермиона оттолкнулась от двери, к которой стояла, прислонившись, уже несколько секунд. Гермиона считала: ей крайне повезло, что Гарри и Рон не замечали её задумчивого настроения и небольшой тревожности сегодня, а под вечер и вовсе отвлеклись, когда пришёл Ремус. Его посещение стало для всех жителей «Ракушки» глотком воздуха и призраком надежды, что война в скором времени придёт к завершению. Теперь и им втроём осталось обрести уверенность, что план сработает, а миссия по поиску и уничтожению крестражей вскоре удачно завершится. Ремус Люпин, оттолкнувшись, наконец, от двери дома Билла Уизли, лёгкой и неслышной поступью спустился с крыльца и посмотрел наверх: небо сегодня стемнело слишком быстро из-за густых туч, надвигающихся с севера. Ветер бушевал, и с возвышенности, где стоял коттедж, был слышен шум волн, резко разбивающихся о прибрежные скалы. Ремус, поправив воротник, застегнул пальто и перевёл взгляд вперёд, выглядывая в темноте дорожку, ведущую к антиаппарационному барьеру. На миг он остановился, перебирая в памяти рассказ Гермионы о сне, в котором он был убит в битве, во время дуэли с пожирателем смерти. Это казалось вымыслом и всего лишь неясной фантазией, но только сейчас Люпин задумался: он действительно долгое время не тренировался и не участвовал в операциях Ордена, а ловкость и скорость реакции были крайне важным фактором и условием победы над противником. Ремус задумался: интересно, зачем ему нужно было пойти в Запретный лес после того, как он попрощался с Гермионой и другими? И о каких последних словах умолчала Гермиона? «Что бы я сказал ей, если бы умер? — Ремус посмотрел на вечерний горизонт прямо перед собой, а затем усмехнулся, — что я был влюблён в неё, что же ещё!» Улыбка осталась на его лице, а ветер неожиданно стих, обнажая признание Люпина: — Да и сейчас тоже, — шепнул он и неторопливо зашагал прочь от коттеджа, расположенного на побережье — в месте, где фантазии могут спутаться с реальностью, а сновидения порой так тесно сплетены с жизнью, что только сами люди решают, осуществиться им или нет.