Противоречия

Внезапно Рукава обнаружил, что ему нравится в универе. В сравнении со школой, небольшой и уютной, которую он знал вдоль и поперёк, университет сперва показался ему огромной безликой громадой. Однако недели две спустя он заметил, что в его жизни мало что изменилось. Квартира, конечно, была другой, но мебель переехала вместе с ним. Изменилась дорога, которой он ездил на учёбу, но велик остался прежним. Теперь он спал не на уроках, а на лекциях (особенно в аудиториях с амфитеатром), но сны снились всё те же: красное с золотистым, поскрипывающие сникерсы и всегда баскетбол. Неделю назад он побывал на отборочных — пустая формальность, которую очень хотелось пропустить и подремать за спортзалом. Но его буквально притащили туда за шкирку. В конце концов, оно того стоило: они не спали всю ночь. На меньшее Сакураги не разменивался. Рукава и сейчас не знал, какой фактор был самым главным, когда он решил предложить ему снимать одну квартиру на двоих: снижение расходов, удобное расположение или отличный секс. Все три и были аргументами, хотя Сакураги согласился ещё до того, как их услышал. Иногда голос лектора становился фоновым шумом, а сам Рукава, тупо уставившись в никуда, в который раз спрашивал себя, откуда у Сакураги тогда вообще взялась соображалка. Лекции — единственное место, где он мог думать о нем, потому что почти всё остальное время оба были не разлей вода, в том числе и ночью. Вместе просыпались, вместе завтракали, вместе ехали на пары (велосипед уже несколько раз гнулся под общим весом). Общий ланч, общая тренировка, домашний ужин и общая постель. Несколько раз за ночь можно было уткнуться носом Сакураги в затылок — и мир сужался до одного его запаха с вкраплениями яблочного шампуня, а в груди стискивало так, что не вздохнуть. Но будние дни чередовались с выходными, а на выходных Сакураги уезжал в Ацуги. Два дня и ночь между ним, меньше сорока восьми часов. Но Рукава слонялся по квартире, чувствуя себя полным кретином, отчаянно желая присвоить себе в том числе и звание лучшего друга, потому что для него самого Сакураги и был лучшим другом. Утешало то, что Сакураги всегда возвращался. Он не считал своим домом Мито или тетю в Самагихаре, и даже не свое прежнее жилище, где он жил, пока учился в старшей школе. Когда Сакураги в воскресенье вечером переступал порог, они не кидались друг к другу, не целовались и не обменивались нежностями, оба даже не подавали вида, что скучали. Рукава ненадолго отвлекался от телевизора, говоря что-то вроде «Привет, там со вчера осталось», на что Сакураги отвечал: «Отлично, умираю жрать хочу. Это пицца?» Если игра оказывалась скучной, они могли заняться сексом. Но на гей-роман века или даже десятилетия их отношения не тянули, потому что пицца в холодильнике была не всегда. Рукава жил обычной, мало чем примечательной жизнью, в относительной чистоте (когда они не забывали в нужные дни выносить мусор), и эта жизнь ему нравилась. И, наверное, однажды он-таки скажет Сакураги, что любит его.