— Б-браа-тх!
Пиздец, что происходит.
У Джереми-ублюдка-младшего-брата глаза пьяные, поволокой укрытые, ещё больше безумные чем обычно. Щеки прочертили дорожки не останавливающихся слез. Рот раскрыт, губы по блядски алые и мокрые, чуть ли слюной не захлебывается, скулит — ещё больше похожий на бешеного пса чем всегда.
Дышит тяжело, с прихрипом, мечется под руками, будто ему в задницу раскаленный прут вставили — а тот ещё и тащится,
мазохист ебнутый.
— Уг-х! Старши-иых бра-атх!
Все тело — перетянутая струна — вот вот она лопнет и рассечет кожу до костей. Я считаю про себя вдохи и выдохи. Не поддаться искушению. Сохранить хладнокровие.
Спокойнее, Асиль, спокойнее.
Под руками содрогается тело, скользкое от пота и убийственно гибкое.
При всем отвращении, Джереми определенно красив.
Это не отменяет моего желания перерезать ему глотку.
Серьёзно, он сейчас даже сопротивляться не будет, вон, сам горло обнаженное подставляет.
Искушение велико, но я не позволяю ничему разрушить мой самоконтроль.
Какой бы больной мразью Джереми ни был, это все ещё твой брат. Дыши.
Сильное тело выгибается дугой и приходится надавить сильнее, буквально впечатывая непослушного мальчишку в постель. Тот стонет и все ещё пытается елозить, напоминая пришпиленного иглой жука. Или червя, слишком уж верткий.
Напрасно, я просто оглушаю его калеченное сознание аурой, сверху накидываю парализующее и тот наконец то лежит спокойно, только пальцы подрагивают, да зрачки пульсируют.
— Вот так, хороший мальчик, — зрачки вообще как у наркомана радужку заполонили, не оставив ничего кроме двух черных стеклянных дыр, в которых я с внутреннем содроганием вижу свое отражение, не ребенок, а пиздец на ножках — лежи спокойно, позволь брату о тебе позаботиться.
— Нхк-гх!
Насколько могу, ласково провожу по мокрым волосам и наконец то могу сосредоточиться на деле.
— Потерпи, осталось ещё немного.
Магия жидким азотом течет по его венам, бьет по нервам электрическими разрядами, выжигая заразу кислотой, вместе с избавлением принося
лишь желание избавиться от этой муки.
Маленький ублюдок умудрился нарваться в питомнике, а потом вовремя не обратился за лечением. Не то, чтобы я не понимал мотивов, но какого хера я сейчас должен лечить это уебище от заражения крови и прогрессирующего некроза?
Пиздец, мальчишка, попасть в мои руки — худшая идея для самоубийства, больной ты мазохист.
Моя магия исцеления, искореженная, вывернутая на изнанку, пропитанная тягучей ядовитой тьмой, как и моя кровь, кровь
проклятых Агриче. Способная исцелять только через боль, она настолько же сломана и исковеркана в своей сути, насколько и я.
Я спасаю жизнь, но те, кто выходит из-под моих рук готовы скорее умереть, чем снова оказаться в них. Обычно.
Джереми просто слишком больной ублюдок.
И этот ублюдок мой брат, так что хер он сдохнет в моем присутствии, неет, я сам его убью!
***
Когда все наконец то заканчивается, сил хватает только выдохнуть и упасть в кресло у кровати.
Десяток минут проходят в тишине, пока я бессмысленно смотрю в расписную стену, ощущая себя выжатым до капли.
Ещё через пару минут мальчишка вяло подает признаки жизни. Подергивается, отходя от парализующего, ощущая в теле уколы онемения, шипит сквозь стиснутые зубы. Ничего, потерпит.
Зовет так сипло жалобно:
— Старший бра-ат
С вечно неуемной энергией пытается сесть и тут меня прорывает. С треском лопается струна, кнутом проходясь по оголенным нервам.
Буквально впечатываю безмозглого, только что чуть не сдохшего поганца в матрас, чувствуя, как под пальцами опять начинает заходиться в безумном ритме пульс. Боишься? Пр-равильно боишься.
— А теперь слушай с-сюда, Дж-ш-шереми-и, — из последних сил стараюсь сохранить голос спокойным, но в шепоте все равно прорывается угрожающее шипение, — слуш-шай внимательно, маленький, глупый брат. Это был первый и последний раз, когда ты скрываешь от меня свое состояние, ты понял? Или просто иди и сдохни, не разочаровывай меня ещё больш-ше. Ты меня понял?
Кадык под ладонью дергается, как и все тело, будто братца прошибает разрядом:
— Прох-стхи!
— Ты. Меня. Понял?
— Да!
Отстраняюсь, смотрю в слезящиеся синие глаза. Надеюсь действительно понял, потому что ничто так не раздражает, как обесценивание твоих усилий. Ненавижу это.
Рука больше не давит, просто лежит. Большой палец легко поглаживает точку у челюсти, где слышен истеричный отголосок пульса.
Что-то глубоко внутри, до конца не похороненное дергается от слез и испуга на ещё детском лице.
Не стоит. Это бесполезно. Это опасно.
Тем не менее, убираю ладонь с шеи, перемещая ее на щеку, вытираю соленые, быстро холодеющие дорожки.
Джереми глаз не отводит, не шевелится, только выдыхает судорожно и ластится осторожно.
Ну что за недолюбленный, голодный до простой ласки ребенок.
Ну что за больной ублюдок. Эй, я только что мог тебя задушить, вырвать кадык, сломать трахею и ты бы даже не пискнул, а сейчас ты ластишься к той же самой руке, что несла тебе адскую боль. Ты будто безмозглый щенок, не в курсе?
Ах, бедный, бедный, никому не нужный щенок Джереми. Тебя стоит усыпить, пока ещё можно.
Какая же я мразь
Усыпите меня, умоляю
Господи, в этом доме тебя нет, но дай мне сил.
Пожалуйста, просто ещё немного сил.
Выдыхаю.
Загоняю ненужные эмоции поглубже, в самые бездны сознания, где их вскоре пожрут демоны, жадные до любого проявления
души человечности.
Не остается ничего кроме спокойствия. Хорошо.
Не отпуская взгляд брата спрашиваю так же спокойно и даже мягко:
— Ты понимаешь, в чем был неправ, Джереми?
Стандартный для нас двоих вопрос. Возможно я ещё не оставил попыток вырастить из брата хоть что-то, приближенное к человеческому, возможно просто именно так роль старшего брата дается легче. Стоит ли об этом думать?
— Я был… Неосторожен?
Уже лучше, чем в прошлые разы. Неужели, даже в нем можно пробудить здравый смысл? Поощрительно поглаживаю ребенка по голове, и показываю продолжать каяться в своем идиотизме.
— Мне не стоило… Быть таким самоуверенным? Я прав, брат? Я… Я должен был сразу прийти к тебе, да?
… Он точно не играет в угадайку?
— Верно, — от одного этого слова он кажется весь вдруг расслабляется, в глазах вспыхивает что-то такое, чему я не хочу давать определения, — объясни, почему не пришел.
Вот оно
Джереми коротко содрогается, стыдливо отводит взгляд в сторону, пальцы судорожно комкают измятые простыни.
О, глупый брат, ты твое тело так громко
кричит, что ты думаешь, что это даже смешно. Пожалуй стоит навестить твоих учителей, раз они до сих пор не научили твое тело молчать.
А впрочем, я и так знаю ответ. Не то чтобы я собирался тебе помогать.
— Я… Прости, брат… Я, мне… Мне было так стыдно… Я был слаб… И ранение такое глупое… Из-за невнимательности и тупого животного… Я не хотел… Не хотел тебя разочаровать, старший брат… Я такой глупый и…
Какой ты молодец. Такой надломленный. Такой привязавшийся.
— Конечно глупый, — Джереми вскидывает голову, испуганно смотря и я улыбаюсь в ответ, — но, эй, ты ребёнок, детям позволено быть глупыми, — не в этом доме, не в этой семье, — и знаешь, каждый может совершить глупую ошибку, — не каждый может выжить.
Обхватывая его лицо ладонями, поглаживаю под воспаленными глазами, согреваю холодеющие от слез и остывшего пота щеки, продолжаю:
— Я просто хочу, чтобы ты имел смелость признавать свои ошибки и понимал последствия. Ты понимаешь?
— Да… Да, брат, сейчас я понимаю!
— Ну вот, молодец. Так каковы же последствия твоего поступка, Джейми?
О да, братишка, это пытка, согласен. Давай, я все ещё верю, что ты не безнадежен. Инстинкт самосохранения, не подведи! Малыш, тебя недавно пропустили через крайне болезненную процедуру, а до этого ты ещё четыре дня мучился с воспалившейся раной, простая логическая цепочка: поранился-не сознался-было плохо стало ещё хуже. Значит что?
— Я расстроил брата? Ты устал пока лечил меня? Если бы я пришел сразу, то царапину можно было за пять минут вылечить!
… Он безнадежен.
Идиот.
Царапина на пол бока. Ага.
Со стоном безнадеги падаю лицом на костлявые ноги, укрытые одеялом.
Убейте меня.
***
Прежде чем смог уйти от ебанутого уже-не-такого-больного, прошло ещё дофига времени.
Сначала пришлось ждать, пока расторопные молчаливые служанки быстро сменили постельное белье, потом укладывать этот комок концентрированного шиложопия.
Слишком сентиментален стал, нехорошо это.
Хоть себе не ври.
Как отличить ложь?
Когда нибудь я его убью. Невыносимая ошибка природы.
Несчастный ребенок.
Велев служанке присматривать за неугомонным чудовищем, наконец ухожу.
Все. Предел моего общения и терпения людей на сегодня выполнен, до свидания.
Пожалуйста, съебитесь все в тартары.
***
Жестом отсылаю служанок, даже верную Юну, и остаюсь один в тишине своих покоев.
Наконец-то.
И пусть в этом доме нет ничего более лживого, чем
безопасность, закрывая глаза, я все равно позволяю себе минуту отдыха в самообмане.
Только для того, чтобы открыв их, найти взглядом напольное зеркало — главного убийцу моих наивных попыток сбежать от реальности.
Красивое лицо ангела, в обрамлении золотых кудрей, гадкая, оскверняющая своей лживостью красота.
И лишь глаза на секунду позволяют увидеть правду, неслыханную роскошь в этом проклятом Доме — холодные, мертвые, голубые, как небо, с которого падали, сжигая крылья божьи дети. Где-то в глубине этих глаз покоится и пепел моих крыльев. Где-то за ними прячется разоренная могила девочки, бывшей обычным человеком.
Как же ее там звали? Не помню…
Меня зовут Асиль Агриче.
Когда-то я была человеком, сейчас же я один из возможных наследников своего ублюдка-отца.
Я наследник Дома Агриче.
Поверьте, в этом нет ничего человеческого. 
