Диван не терпит суеты

— Вошьблядь, — с чувством произнесла Наина Киевна, глядя, как в Изнакурнож заносят диван-транслятор. Кот Василий тоже проследил прижмуренными зелеными глазами за этим действом, поднял лапу и почесал ушко, затем демонстративно сделал «хоба!» так, чтобы его увидели. Обмануть он никого не мог — все давным-давно знали, что Василий говорящий и даже ученый, поэтому притворялся обычным животным просто так, от скуки. — Что, старая? — поинтересовалась русалка низким прокуренным голосом с ветвей дуба. — Не надоел еще этот пиздец? — Ой, и не говори, — Наина Киевна махнула рукой и безнадежно пригорюнилась так, что веселенький платок с атомами и электронами сполз ей на одно ухо. — Именно что пиздец ебаный! Днем — сюда! Ночью — туда! Чтоб они своими хуями в бабьих пездах так тудасюдакали, как с этим диваном! — Дак это, — рассудила русалка с нескрываемым удовольствием, — оне ж не одни. Заносють одни. А выносють другия! Одни хуй в жопу, другие жопой на хуй! — Тьфу, блядища тупая, — буркнула Наина Киевна, с горечью думая, что сочувствия она не дождется. — Хлебало-то завали, пока на клык не дали! Русалка хрипловато, развратно хихикнула, — но негромко. С хозяйкой Изнакурнож шутки были плохи. Из дверей вышел молодой человек, подобранный Почкиным на одном из местных проселков; Почкин прочил его в программисты для НИИЧАВО. Наине Киевне до него не было никакого дела, но три рубля за две ночи в Изнакурнож с него взять она уже успела. Русалка тут же заерзала хвостом по ветке — на голову программисту посыпалась чешуя. Программист провел ладонью по волосам, озадаченно поднял глаза и пожал плечами. Наина Киевна и кот Василий сделали самый невинный вид. Им было скучно. За долгие века они изведали, кажется, все, кроме счастья, и давно уже не хотели ничего, кроме покоя. А покоя-то у них и не было. Суета вокруг дивана и вовсе выбила Наину Киевну из колеи. — Я скоро совсем опизденею, — пожаловалась сверху русалка. — Васятушка! Ты бы, как встарь, сказочку поведал бы! Только заебатую, чтобы душа развернулась — и свернулась! — Ить нетути у тебя души-то, блядища хвостатая! — выругалась Наина Киевна. — А тебе-то, старая ты срачешня, почем знать? — Мне ли не знать, я спокон веку всей навской хуйней ведаю, — завелась Наина Киевна. — Нежить ты ебаная! Понятно? — Так ведь и не ебаная, — вздохнула русалка. Кот Василий повздыхал, достал гусли, перебрал струны лапой. — Жил-был в тридевятом царстве, в тридесятом… где? — Государстве, блядь, — рыкнула Наина Киевна. — Ну заебись теперь… Так вот, жил там один царевич, молоденький пидарас с устами сахарными, кудрями русыми, а вот ебало у него было всратое что твоя сопля. Русалка свесилась вниз, болтая голыми грудками, и приоткрыла губы от любопытства. Про такого царевича она еще не слышала. — И как же его звали? Мнээ… Игорь? Ингвар? Ирод? Иезекииль? — Абаддон, — мечтательно подсказала русалка. — Вы что, совсем охуели, дебилы ебаные, — буркнула Наина Киевна. — Нашли кого поминать! — Асмодей, — русалка продолжала перебирать варианты. — Азраил? — Мнэээ… Может, Полуэкт? — беспомощно спросил кот. — Невъебенная сказка, просто охуительная, — раздраженно сказала Наина Киевна, ушла в глубины Изнакурнож и вскоре вернулась с небольшой грязной и обшарпанной шкатулочкой в руках. Открыла ее, повернула ключик; понеслись тоненькие скрипучие звуки, сложившиеся в простенькую еврейскую песенку. — На-тко тебе, дурища неебаная! Ничего не происходило. Внезапно русалка снова свесилась с дуба. — Ой, Наинушка, — сказала она и залилась смехом. — Спасибочки тебе! Вот еще с утра было ебать как тоскливо, а теперича-то мне ебать как весело! — А уж мне-то, вошьблядь, как весело, что ты пиздеть перестала, сучка, — процедила Наина Киевна, забрала шкатулочку и хотела было унести с собой. Но тут вернулся давешний программист, и Наина Киевна настороженно уставилась на него. …На ближайший вечер развлечения почтеннейшей публике обеспечивал программист Саша Привалов. Он почему-то решил разговорить кота. Василию это польстило, и он добросовестно попытался рассказать ему хотя бы одну сказку до конца, правда, скабрезные приберег для русалки. Наина Киевна подслушивала их разговор и покачивала головой, старчески жуя губами и шаркая в такт костяной ногой, упрятанной в валенок и галошу. Василий был стар, очень стар. Он был ровесником Наины Киевны. Но если бабка была бодра и подтянута, хотя и сварлива — а может быть, именно поэтому, то у кота пошаливала память. — Мнэээ… Не могу! — выл он. — Ну, как его, сучару, пидора этого, мудачилу, звали-то? Ну, что за пиздец-то! Ну пусть будет, мнэээ… — Полуэкт, — со вздохом подсказывал Привалов. — Да, Полуэкт. И отправился этот, мнэээ, Полуэкт… куда его к хуям черти-то ебаться понесли? Привалов был красен как вареный рак: видимо, у него в НИИ или где он там работал изъяснялись более сдержанно. Но замечаний Василию он не делал, хотя язык у него явно чесался. Наина Киевна подозрительно смотрела на него. Что-то подсказывало многоопытной хозяйке Изнакурнож, что он точно будет цыкать зубом. …Ночью это действительно произошло. Помянув всех на свете чертей и пожелав каждому «чтоб тебя, мудоебище такое, и хуем выебали, и ухватом выебали, и кочергой раскаленной прямо в пердунец, а потом еще и хвост на нее намотали и по рогам!», Наина Киевна достала заветную шкатулочку. Завела. Скрипучие звуки песенки, очень популярной в Праге XV века, зазвенели в ночной тишине. Когда они отзвенели, в пустой кастрюльке у Наины Киевны до краев громоздилась отварная картошечка с топленым маслом. — Говна тебе с говном, а не картошку с маслом, уебище, — злостно процедила Наина Киевна. — Пиздюк! На хуй было обещать, что цыкать зубом не будешь! Но картошку Привалову отнесла. На рассвете Привалов затеял умываться из колодца. Кот Василий сидел на дубе рядом с русалкой и слушал, как он вытаскивает ведро воды, как вскрикивает, обнаружив в нем щуку, и как щука травит ему байки про Золотую Рыбку и жалуется — в основном на Наину Киевну, но и на ледяную воду в колодце не меньше. — Вошьблядь, — повторила Наина Киевна, когда Василий доложил ей, а она разобралась, о ком идет речь: Василий забыл, как зовут Привалова, и назвал его «этот мудачок с пиздатыми стеклами на ебальце, как его? Мнэээ… Полуэктов?». — Еще эта старая стервоза мандеть начинает! Ну вот ты скажи, а? У ней же и пизды-то нет, она ж рыба, у ней клоака! Отчего ж она так пиздит? Шкатулочка снова появилась на свет. Кот Василий с удовольствием умывался лапкой в такт старинной еврейской песенке, вспоминая, как наворачивал под нее то кошерный форшмак, то — пройдя пару кварталов — печено вепрево колено… — Грей свои кости, мразина беспездая, — мстительно сказала Наина Киевна. — Только и знает всякую сраную хуйню на меня наговаривать! А на следующую ночь троица снова наблюдала, как выносят диван-транслятор, на этот раз из Изнакурнож, а не в нее. — Заебись, — прокомментировала Наина Киевна. — Все довольны, все счастливы: этот пиздюк — что картошки нажрался, эта блядская нежить (она ткнула пальцем вверх, указывая на крону дуба, где, по ее расчетам, отдыхала русалка) — что больше не скучает, беспездая щучка — что у ней вода теплая, и только мне, горемычной, ни сна, ни отдыха, ни радости в жизни! — Не горюй, старая, — попытался утешить ее кот Василий. — А давай я тебе охуительную историю расскажу. Вот годике этак в тыщу триста семьдесят шестом я такую сказку слышал — закачаешься, как молодой хуец спросонья! — Дак не качаются они, пока молодые, — сказала Наина Киевна. Но Василий уже оседлал своего конька: — В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. Звали его… мнэээ… ну, пусть будет Полуэкт. Что уж у него там… Ладно, потом подробности вспомню. — Да на хуя мне твои подробности! — Не-ет, не скажи. Труд, и только труд, и я вспомню! Они заебатые были, между прочим… И захотелось этому царю побывать в… Василий умолк. Молчал он очень долго. — И куда ж его черти понесли-то? — наконец поинтересовалась Наина Киевна. — Не помню! — раздраженно прошипел кот. — Уже и не вспомню! Горюшко мое! Наина Киевна ушла в дом. Вернулась со шкатулочкой… Василий с сомнением выслушал поднадоевшую мелодию, а затем перебрал гусли и завел: — В одном далеком царстве жил да был сиятельный Гарун аль-Рашид… Он пересказал всю сказку без запинки и начал было другую, как Наина Киевна его оборвала: — Погодь! Опять давешний пиздец-то начинается! Оне ж диван-транслятор-то вынесли ночью тайком, помнишь, да? А нонеча опять заносят! Ну суки, ну пидоры, ну бляди хуесосные! Когда же мне покой-то будет! Они снова наблюдали, как сотрудники НИИЧАВО, чертыхаясь, заносят диван-транслятор в помещение, и как Наина Киевна снова расписывается на акте приемки. Лишь когда шаги ушедших сотрудников замерли вдали, все снова расслабились и заговорили. — Чего пиздец? Дак тебе же от этого одно развлечение, старая, — сказал Василий, сев и обвив хвостом лапки. — Охуел? — Ни капельки. У тебя такая шкатулка волшебная! Кабы ты хотела, чтобы они тебе это прекратили на хуй, — давно бы использовала! Наина Киевна замолчала и опустила голову. — Дурень ты, котяра. — Наконец сказала она. — Это ж не простой диван. Он хитровыебанный. Бен-Бецалель — ну помнишь того раввина, лысый такой и ебанутый наглухо? — туда Белый Тезис вмонтировал. А он им, стало быть, нужен для счастья всех людей, сколько их есть на свете. Пока они Белый Тезис не найдут, не отступятся, я эту блядскую ученую породу знаю! — А ты бы колданула, чтобы нашли, — сказал Василий, облизываясь. Обнаружив, что действительно помнит все сказки назубок, он пришел в очень благодушное настроение и искренне желал Наине Киевне отдыха. — Чего? Наина Киевна буравила кота взглядом, пока не убедилась, что он не шутит. Русалка и щука, высунувшаяся из колодца, пялились на обоих во все глаза. — Так, может, еще и Белый Тезис им отдать? Чтобы отъебались? — А… — кот захлопнул пасть, сообразив. Наина Киевна подняла шкатулочку над головой: — Я, блядь, его нашла! Мне им и владеть! Я по мелочам, осторожненько его включаю. А эти, из НИИЧАВО, блядская ученая порода, — они ж на весь мир начнут счастье ебашить! — Так это ж хорошо, — предположила русалка. — Это ж всему миру будет охуенчик! — Дура, — вздохнула Наина Киевна. — Это они хотят, чтобы так было. А ежели людишкам счастье без труда-то дать, думаешь, оно им впрок-то пойдет? Это вам, нежити, счастье наколдовать можно. А живой душе только то счастье в радость, какое она сама взяла. Без всякого Белого Тезиса.