Гори, пока не сгоришь.

      Мидория был ошеломлен, когда мать Бакуго появилась на пороге его дома. Он приветствовал ее сердечно, как всегда. И это не было показным гостеприимством, потому что Изуку действительно был рад ее видеть. Нет женщины добрее и жизнерадостнее ее, и это всегда восхищало его. Но сегодня лицо матери Бакуго было мрачным. Мицуки была очень печальна, на ее молодом, красивом лице отражалась какая-то грусть.       Вежливо поздоровавшись с ней, Изуку сел за стол и стал ждать, пока она что-нибудь скажет. Ее руки, которые постоянно двигались в воздухе, были скрещены на груди. Можно было подумать, что она вот-вот заплачет, но она ничего не сказала. И в этом молчании была такая печаль, что парень почувствовал себя неловко. Никто бы не подумал, что под кажущейся грустью скрывается такое горе. Мидория был тронут. Собравшись с силами, Мицуки нарушила молчание, шмыгнув носом:       — Я не верю в это. Её больше нет. Я только позавчера говорила с ней и вдруг она умерла.… Почему? Как это случилось? — Мицуки говорила, глядя себе под ноги. Ответом было молчание. В ее глазах заблестели слезы, и в них был такой неподдельный ужас, что Мидория побледнел. Тем не менее, в тишине прошла не одна минута, а гораздо больше. Наконец она вздохнула, как будто приходя в себя. — Что теперь? Я так и не видела ее в последний раз. Я организую похороны, мы должны все сделать за два дня.       Тогда Изуку занервничал. Он понял, что ему нужно как-то начать разговор, не оскорбляя чувств женщины, потому что если парень скажет, что похоронил Инко сегодня, не дожидаясь, пока пройдет два дня, она уничтожит его. Но Мидория не знал, как это сделать, поэтому ему каким-то образом пришлось солгать, просто чтобы остаться чистым в глазах женщины.       — Тётушка Мицуки, матушка умерла два дня назад, после того, как вы с ней встретились. Я не знал, как это сообщить, поэтому…       — Но она же умерла сегодня в больнице, мне Катцуки сообщил об этом… Чёрт возьми, опять он узнаёт обо всём в самом конце! — сказала она, преисполненная гнева и негодования. Мидория смущенно опустил глаза. Но женщина сердилась недолго, снова погрузившись в печаль. — Значит. ты уже её похоронил?       Слова о Каччане заставили его затаить дыхание. Что он делал в больнице? Проходил медицинское обследование для академии героев? Или он, наконец, отправился лечить свою болезнь, связанную с неконтролируемой агрессией?       — Да, похоронил.       — Ох, Изуку, бедный мальчик. Что же ты теперь будешь делать? Сирота же, — вздохнула она и погладила его по руке. — Мой бедный малыш. Придется отправить тебя в сиротский приют, как и положено, но… Если все пройдет хорошо, тогда я поговорю с Масару. Может быть, мы тебя усыновим. Пока ты останешься со мной, я разберусь с этим…       Мидория сглотнул слюну, услышав предложение Мицуки. Нет, он не собирается жить с семьей Бакуго. Но что потом? Он отдал бы все, чтобы остаться дома, но она просто так не позволит сироте исчезнуть, и такая добрая женщина, как Мицуки, обязательно что-нибудь придумает. Однако Изуку не хотел видеть это лицо, вздутое венами и налитое кровью. Эта злобная и насмешливая улыбка говорила о том, что он, в конце концов, очень жалок и незначителен. Из-за этих мыслей он продолжал говорить себе, что вряд ли добьется своего, и изо всех сил сжимал кулаки. Теперь его захлестнула волна ярости, в которой слились и боль, и любовь. Мицуки склонила голову набок, и ее взгляд стал внимательным. Она явно о чем-то думала.       — Хорошо, Изуку, — сказала она, кинув мимолетный взгляд на дверь, презрительно улыбнувшись, — ты можешь приходить к нам в любое время. Сегодня я готовлю якинику. Если хочешь, можешь переночевать в комнате Катцуки. Я не собираюсь тебе ни в чем отказывать. Как только ты решишь, пожалуйста.       Мидория глубоко вздохнул и поклонился, прежде чем ее проводить до двери. Мицуки больше не улыбалась. Она отвела взгляд и на мгновение прикрыла глаза рукой. Изуку понял, что она вот-вот заплачет. Впервые она позволила себе сделать что-то отличное от того, что требовалось, чтобы выразить свою привязанность к нему, но просто украдкой дала понять, что даже не представляет, как сильно она его ценит.       В такие моменты он всегда становился для нее очень серьезным и сосредоточенным, его часто беспокоила и мучила какая-то внутренняя мысль, но она не могла догадаться, что это была за мысль. Скорее всего, он думал о чем-то очень сложном и, видимо, о чем-то неприятном.       Как только дверь перед ним закрылась, Изуку схватился за голову и застонал. Он больше не сомневался, что сам виноват в своих несчастьях. И все из-за своего неуместного дара! Его мать умерла из-за него, из-за волнения аура стала очень ядовитой и опасной. Алкогольное состояние чуть не унесло жизнь Инко, но его аура окончательно добила ее. Тетя Мицуки тоже не выдержала давления, поэтому почувствовала себя виноватой, а причуда Изуку подлила масла в огонь, она проникла прямо в сознание, извратив мысль в голове госпожи Бакуго, которая довела ее до слез. Чем дольше он думал об этом, тем хуже становилось.       Возможно ли идти дальше по этому пути, где безнадежность начинает охватывать его с каждым днем? У него было несколько возможностей покончить с собой, но как только он принял такое решение, новая мысль лишила его этой идеи. Его лучший друг детства получит то, что хотел. Мидория совершит самоубийство, и это будет для него счастьем…       Он ударился о стену, чувствуя сопротивление внутри себя, боясь что-нибудь сломать, но на мгновение его парализовала невыносимая тупая боль. Боль была подобна возвращению в те времена, когда он был еще маленьким мальчиком, брыкался в углу темного двора, держась за горло и глядя в небо, уверенный, что Катцуки не это имел в виду, что он был его другом и бил его, потому что хотел поиграть. Эти детские ручки, которые обнимали ножки, тихо всхлипывая и мило улыбаясь, чтобы показать, как он счастлив. Но нужно ли ему было это счастье? Ни капельки, и неизвестно, что бы он ответил, если бы кто-то сказал ему, что на самом деле он был просто игрушкой для Каччана. И нужно ли ему идти на ужин с семьей Бакуго?       В конце концов, Каччан не любил гостей, особенно когда его мысли были заняты совершенно другими вещами. Осознание того, что ему снова придется улыбаться и притворяться, что все в порядке, заставило его почувствовать тошноту. Он устал быть лицемером и хорошим мальчиком, который был добр до глубины души и неравнодушен к людям и их проблемам.       Его руки тряслись от гнева, пока со стены не отвалились синие и желтые куски штукатурки. Он дышал тяжело и неровно, как будто был болен. Мидория почувствовал где-то внутри себя отголосок своей боли, которая раньше отравляла всю его душу. Он знал, что ничего не смог бы сделать, даже если бы захотел, потому что всплеск эмоций в такой момент ничему не помог, а только испортил дело.       Он отчетливо услышал другой голос, который думал о том же самом, но без всякой злости. Оно звучало на удивление ровно и ласково, как будто его обладатель стоял в двух шагах от него и чувствовал все, что происходило в его душе, как будто он сам был частицей боли. Этот голос убаюкал, заставив провалиться в забытье, на мгновение почувствовав пальцы на своих закрытых глазах. Этот голос знал все — его жесткость, безразличие, страх и надежду, и отчаяние. И в нем не было злобы или враждебности — он ничего не хотел. Он просто разговаривал. И голос, произносивший эти слова, вселял уверенность и спокойствие.       — Ты такой ничтожество перед ними, как букашка перед горой. Это то, что ты о себе думаешь? Тебе действительно нравится мучить себя этими фразами? И кому нужен этот сброд, у которого даже не хватает смелости называться героями? Все они трусы, и те, кто умеет хвастаться, так что… Неудачники и неудачницы, которые просто хотят произнести речь хотя бы раз в жизни. В конце концов, что делают те, кого называют Великими? Или вы действительно думаете, что все эти выходки перед народом — великие достижения? И не важно, что люди видят это каждый день? Все это уже давно никого не волнует. А кто на самом деле настоящий герой? Всемогущий? — голос не закончил, напевая эту песню смысловых слов, чтобы разбить те розовые очки, которые так привязались к Мидории. Слова завершили мелодию, и она обрывалась, и песня продолжалась: — Если ты действительно хочешь стать настоящим героем, то просто убедись, что это невозможно, что и сказал тебе Всемогущий …       В этот момент он стряхнул эти нежные руки, закрывающие его глаза. Изуку оттолкнул что-то от себя, глядя на него, пока его зрачки не сузились до маленьких точек. Это был он, Изуку Мидория, его копия, но больше… Пугающий?       Он разглядывал своего двойника, стараясь не пропустить ни одного лишнего движения: кажущаяся хрупкой и тонкой ладонь накрыла губы, которые растянулись в уродливой улыбке, обнажив белоснежные зубы. Его волосы слиплись от крови и пота, прилипли к вискам и затылку, но их взъерошенная форма не изменилась. Глаза закатились, и теперь они были похожи на две белые щелочки на неподвижном застывшем лице.       Рука разжалась, и из нее выпал нож с широким лезвием — на лезвии было пятно крови. Нож покатился по полу к его ногам, остановившись в трех шагах от него. Изуку осторожно наклонился за ним и увидел свои руки, которые были покрыты кровью по локоть. Она текла не из ран — она просто вытекала из-под пальцев. Во рту пересохло, а в носу стоял тяжелый запах железа, к которому примешивался какой-то терпкий аромат. Головокружение и слабость мешали двигаться, но приходилось терпеть. В таком положении было сложно как-то защитить свое тело от неизбежной в таком состоянии боли. Руки и ноги не слушались. Веки казались тяжелыми, и эта тяжесть делала тело похожим на мешок с цементом. Не хотелось ни о чем думать. Но если не думать, то не нужно было беспокоиться о своем теле.       — Ты никогда не станешь героем… Помнишь эту фразу? — спокойно сказал второй Мидория, заливаясь звонким смехом. — Может, тебе действительно стоит спрыгнуть с крыши. Я шучу, тогда ты просто докажешь им, что ты никчемный кусок дерьма!       — Хватит, хватит, пожалуйста… — Изуку тихо заскулил, обхватив голову руками, словно пытаясь успокоить свой череп, который был готов треснуть. Он держал свои слезы и беспокойство при себе, чтобы второй Мидория их не заметил, но было очевидно, что его ситуация была не из приятных. Подавленный и потерянный мальчик просто не знал, что теперь делать, потому что, видимо, не имело смысла с ним ссориться.       Холод ужаса пробежал по его телу, и сдавленные рыдания вырвались из горла. На губах появился слабый привкус слез. Изуку в последний раз шмыгнул носом и открыл рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого разразился неконтролируемыми рыданиями, поэтому второй Мидория не стал мучить его дольше, чем это было необходимо.       — Кто хочет быть героем? — спрросил он, мило улыбаясь, как будто в его словах было что-то особенно привлекательное. — Может быть, ты хочешь стать злодеем? Нет? Ну, я сделаю это, я хочу! — Мидория ухмыльнулся и хлопнул в ладоши. — Я хочу стать плохим! Я хочу быть подлым! Я хочу стать подлым и злым! У меня такие планы, такие планы! Я буду злиться, злиться и еще раз злиться! Я сделаю черное белым, а белое черным! Я буду творить зло! И как только я совершу зло, я стану злодеем! Меня будут бояться и уважать… эй, Мидория, ты хочешь уважения от Каччана?       Изуку посмотрел на своего двойника. В его глазах было столько замешательства, что можно было подумать, что он не совсем понимает, о чем говорит человек, стоящий перед ним, и откуда он вообще взялся. Второй Мидория улыбнулся еще шире. Его зубы заблестели, как сталь, а вены под кожей стали видны отчетливее. Он хлопнул в ладоши и решительно двинулся к ошеломленному собеседнику. Подошвы его ботинок шлепали по половицам ровно и часто, словно в такт неслышимому ритму. Очертания его тела стали почти видимыми — казалось, оно состоит из размытого белого тумана.       Он был подобен тени, и даже в темноте было ясно, что каждое его движение таит в себе опасность. В его движениях было что-то отстраненное и величественное. Но главное — это его речь. Речь второго Мидории была по-настоящему красивой. Можно только гадать, откуда взялась его удивительная мимика и глубокий тембр речи. Он — лучшая версия Изуку Мидории, но он не тот, кого Деку хотел бы видеть на его месте. Вот почему он так напуган. Он боится сойти с ума и стать им        — Запугай его, Мидория, — пробормотал слащавый голос, и фигура начала медленно исчезать, превращаясь в пар, — заставь его бояться нас. Заставь его умолять тебя. Заставим его посмотреть на нас так, что он проглотит свою гордость и заплачет, как ребенок. Заставим его бояться того, кто стоит рядом с ним. Заставим его войти в лужу собственных слез. Заставим его задохнуться от собственного страха. Заставим его… умереть.       У него потемнело в глазах, прежде чем фигура окончательно исчезла в сгущающемся тумане. Сознание померкло, тело безвольно рухнуло на пол. Несколько секунд эхо последних слов еще звучало в пустоте, а затем они растаяли, и наступила полная темнота.       Над головой раздался детский смех. Смеялся маленький ребенок, радостный и счастливый, а вслед за ним заплакал другой малыш. Он плакал так, словно впервые в жизни. Он просто ничего не мог с собой поделать. Ему так хотелось разделить радость своего друга… если у него вообще были какие-то способности. Но их там не было, и малыш горько рыдал на полу, на этот раз в одиночестве. Он понял, что не сможет ничего изменить. Его плач заглушил смех маленького мальчика, и теперь все, что оставалось маленькому человечку, — это забыться тревожным сном и надеяться, что он никогда не проснется.       Сознание вернулось к нему не скоро. Он чувствовал слабость и тошноту. Сильно болели ноги, а тело покрылось холодным потом. Изуку увидел свои руки, которые были чистыми и белыми, как будто он только что умылся. Были ли это галлюцинации?       Он начал вспоминать все, что произошло, и его мысль плавно, без всяких усилий устремилась вниз по ступеням памяти, которая была такой же пустой, как сознание, отделенная от него многочисленными барьерами. Все было настолько осязаемым и реальным, что Изуку сразу поверил в это, но не было никаких следов, доказывающих, что это глюки. Нет, это была не галлюцинация, подумал он, а просто иллюзия, которая через некоторое время рассеется, как туман. Он надеялся на это, и слезы, которые сначала были у него на глазах, высохли. Я теряю голову, весь мир пошёл кругом       Он знал, что должен сдержать свое обещание и прийти к тете, хотя бы ради нее. У него было чувство, что он оставил ее на попечение капризного сына. Мысль о том, что она страдает в этот момент и пытается скрыть свои эмоции, заставила Изуку слабо улыбнуться. Он не понимал, почему радуется, видимо, это был своего рода защитный рефлекс, такой же слабый, как и сама улыбка.       Его ноги затекли, и он не спешил заходить в комнату, которая, по его мнению, стала ему чужой после того, как он уничтожил все, что там было. Эти крики, запомнившиеся стенам, пробивались сквозь звон в моих ушах и были похожи на отчаянный девичий крик о помощи, эти слезы, заливавшие подушку, создавали океаны боли, которые все еще едва проступали сквозь слой реальности.       О, если бы его мать могла понять, как плохо иногда чувствует себя ее ребенок, почему он не может думать ни о чем другом, кроме как о том, как не быть бесполезным, тогда его жизнь могла бы сложиться намного лучше. Возможно, она помогла бы ему смириться с болезнью, но ее слезы и напоминание о том дне, когда она попросила у него прощения, сделали ее сына таким, какой он сейчас. Если бы было возможно вернуть то время, когда он был очень молод, когда он был счастлив, что у него есть такой замечательный друг, которым он никогда не уставал восхищаться, когда он считал себя таким же замечательным, каким был, он, вероятно, сделал бы все, чтобы повернуть время вспять. Но, увы, и этого ему не дано.       Мидория открыл дверцу шкафа, решив умыться, и схватил первое попавшееся полотенце. Он слишком долго мучился, думая о том, как ему теперь жить. Даже холодный душ не помог успокоиться, поэтому наполнил ванну, чтобы немного расслабить тело и мысли. Прежде чем погрузиться в теплую воду, он посмотрел на себя и остановил взгляд на зеркале, висевшем на стене. На его обычно веселом круглом лице появилось новое выражение — наполовину тоска, наполовину боль. Но больше всего Мидорию пугало то, что он не мог сказать себе, чем это вызвано (нет, он точно знал). Изуку чувствовал себя уставшим и, как показалось вначале, измотанным, словно после ночной пробежки. Отвернувшись от своего отражения, молодой человек полностью вошел в воду, выдыхая густые клубы пара.       В последнее время его часто мучила какая-то тяжесть внизу живота, но сегодня даже эта тяжесть была слабостью. Какое-то смутное беспокойство мешало спокойно и без колебаний погрузиться в теплые воды. Поставив флакон с шампунем, Мидория подумал о Шигараки. Он редко видел его в своих снах, но наяву их пути пересекались. Шигараки казался загадочным и отдаленно похожим на самого Мидорию, но он не знал, на что именно. Он казался странным и непонятным, словно отражение другого существа в каком-то мутном зеркале, скрывающем другую реальность. У Изуку даже мелькнула мысль, может ли Шигараки быть воплощением тех сил зла, которые живут в людях? Но потом ему стало стыдно, и он решил, что если Томура действительно был силами зла, то он не стал бы ему помогать.       — Нужно готовиться к ужину, — сказал он, проводя рукой по своим мокрым волосам, и провел ладонью по лбу, как будто смахивая прилипшие к нему локоны, — черт, я даже думать об этом не хочу.       Мидория знал, что Каччан будет против их встречи, выкрикивая проклятия и угрозы, он, как всегда, начнет все сначала. Этот человек, способный на все, был самым страшным врагом, о котором только можно было подумать. Но Мидория, хотя и боялся встретиться с ним лицом к лицу, сам был не в состоянии ничего изменить. Каччан был его головной болью на все времена. Однако сама встреча с ним казалась чем-то вроде физической боли. Вот почему Изуку выбрал Шигараки — в тот момент ему казалось, что только опытный и решительный человек может помочь ему выпутаться из этой ситуации. Тем не менее, это будет нелегко. Выхода нет, я не могу дождаться…

Вечер. 16:57.

      Звенели тарелки. Звенели чашки. От стуков, лязга вилок, позвякивания ложек о края тарелок у Бакуго разболелась голова. Особенно отвратительными были звуки, издаваемые посудой, когда они ударялись о деревянную доску стола. Чтобы отвлечься от этого, он изо всех сил старался думать о чем-нибудь приятном, но перед его глазами все еще стоял Изуку, который придвинул к себе чашку холодного зеленого чая и сделал пару глотков. Тарелки были доверху завалены хрустящим жареным рисом, рыбой и, конечно же, мясом, источавшим чудесный аромат. Это было чудо, что здесь было такое блюдо, которое хотелось съесть немедленно.       Бакуго даже немного сожалел, что все блюда так редко попадались ему на глаза, но только на секунду. Мицуки не часто радовала свою семью большим количеством еды, поэтому он старался есть как можно меньше. Или даже не есть вообще. Но Катцуки нужно было произвести впечатление на своего гостя, поэтому он не мог сосредоточиться ни на чем другом. Наблюдение за тем, как Мидория старается не смотреть ему в глаза, показалось ему забавным.       Когда он, наконец, посмотрел ему в глаза, его лицо исказила болезненная гримаса. Наверное, так мог бы скривиться прокаженный. Бакуго почувствовал, как в нем закипает гнев. Ему захотелось встать и ударить его, но он не мог показать это своей матери. Мидория был явно напуган — его глаза бегали. Атмосфера была напряженной, как будто в воздухе был ядовитый газ, который заставлял задерживать дыхание. Чтобы выиграть время, он осторожно спросил:        — Что такое, Каччан?       — Не называй меня так. — сказал Катцуки, выплевывая яд и сжимая кулаки. — Ты пытаешься убедить меня, что сам пришел в гости? Что тебя интересует моя компания?       Он посмотрел прямо на Мидорию, как бы приглашая его самому озвучить эту мысль. Мальчик закатил глаза и вжал голову в плечи, покачав головой, сказав, что он просто хотел навестить свою тетю и вообще принять приглашение на ужин. Бакуго почувствовал, как в нем поднимается волна ярости. Накопленная в теле чакра ударила, как молот по наковальне. Он понял, что еще секунда — и весь дом взлетит на воздух. Однако у него хватило здравого смысла сдержать натиск ярости и обдумать дальнейшие действия. Его взгляд упал на миску с рисом… Это был тот самый рис. И затем, на мгновение, что-то щелкнуло в его голове. Детство. Запах вареного риса, пьянящее чувство восторга и солнце, сияющее в осколках неба… Он услышал тихий смех, доносящийся из-за спины. И я понял, что это был смех Изуку. Мальчик прижимал к себе миску с гэнмаем, и на его лице была сосредоточенная и решительная улыбка. Бакуго не понимал, что он собирается делать, но в этом не было необходимости — маленький Изуку протянул палочки для еды, предлагая обед. Катцуки не хотел отказываться, хотя этот рис и не такой вкусный, но на самом деле он не хотел расстраивать это милое создание. Съев большую порцию риса и набив рот шариками умэбоси, Бакуго взглянул на него и пробормотал: «Спасибо».       — Черт возьми, — сказал Катцуки, обращаясь к пустоте и свирепо глядя на коричневый рис, — и с каких это пор рис стал такой проблемой?       — Что? в каком смысле? — спросила Мицуки, которая до этого внимательно прислушивалась к их «разговору». Она была в растерянности, когда, нахмурившись, поставила цукэмоно на стол, но потом посмотрела на миску. — О, ты имеешь в виду этот рис… это для Изуку, ему это очень нравится.       Женщина пожала плечами и отвернулась, продолжая готовить, нарезая перец и разбивая яйцо. Двое парней помолчали, слушая, как нож режет, с таким хрустом, что можно было погрузиться в атмосферу готовки.       «Детство», «восторженное чувство» и «ветер в цветах» — это восприятие мира Мидорией?» — подумал Бакуго, стараясь ничего не говорить вслух, и сразу почувствовал неприятный привкус во рту, похожий на горький шоколад или миндаль. Желание провести время с Изуку не было первоначальным мотивом, скорее это было частью желания матери.       Катцуки взял палочки для еды, чтобы избавиться от привкуса яда во рту, попробовал такояки и сукияки, чтобы острота сменила горечь. Быстро работая палочками для еды, он совсем не чувствовал вкуса еды, как будто ее просто не существовало.       В конце концов, он отщипнул последние рисовые зернышки и бросил их в рот, не в силах больше терпеть дискомфорт. Катцуки оставил пустую миску и бросил в нее палочки для еды, вставая из-за стола. Он не хотел сидеть с неудачником и слушать его грустные и сопливые истории, поэтому решил посидеть в своей комнате, бросив напоследок, что не готов ужинать с беспричудным. Конечно, Мицуки немедленно вспылила, приказав ему сесть обратно и подождать, пока она приготовит еще еды, а также пока не вернется его отец. Каччан только прищелкнул языком, а Изуку последовал за ним, решив встретиться со своим страхом лицом к лицу. У него есть причуда, тогда зачем его бояться? Я поднялся слишком высоко и теперь не могу спуститься обратно       — Каччан! Подожди! — крикнул Изуку в спешке, подбегая к нему сзади, и схватил его за рукав, пытаясь остановить. Он проигнорировал это, опустил руку и пошел вперед, как будто полностью забыв о своем друге. Решимость Изуку сейчас казалась ему глупой и смешной. Неужели он все еще не понимает, что происходит, когда он становится слишком упрямым и любопытным? Бакуго несколько раз показывал ему это и заставлял почувствовать, но он был непреклонен. Поэтому повторить это еще раз, как и предыдущие, было отличной идеей. — Тебе не обязательно все прятать в себе… Давай…       — Чёрт, прекрати пробовать… выиграть эту битву в одиночку. — сказал ему Бакуго, ударив Мидорию кулаком в живот и прикрыв ему рот рукой, чтобы он не издал ни единого жалобного звука. Боль распространилась по ногам, и они слегка подогнулись, но Катцуки не позволил ему упасть, чтобы не нарушить зрительный контакт. Он посмотрел на него, щурясь сквозь тяжелые веки и улыбаясь своей широкой улыбкой. — Давай хотя бы выясним, кто прав, и подведем итоги. Или давайте обсудим, у кого из нас есть шанс стать героем? Ты думаешь, что можешь, но на самом деле ты ошибаешься. Поэтому, чтобы стать героем, ты должен перестать вести себя как мелкая трусливая пищалка. О, да, ты неразумен       Каччан, отпуская его и грубо ударяя ногой в живот, играл ним. Мидория согнулся пополам, издав вздох боли, от которого у него застучали зубы. Парень посмотрел на него с презрением и ненавистью, его лицо исказила гримаса отвращения.       — Я так и знал. Ты очень похож на свою маму. Неспособен постоять за себя. Бедный мальчик, ты никогда ничего не добьешься, если будешь постоянно ныть., потому что все вокруг будут только насмехаться над твоим жалобным лицом.с хоть морда у тебя и симпатичная. Ты добьешься максимума, заглатывая члены стариков за деньги и постанывая под ними, а ты уже большой мальчик, должен разбираться, что к чему. Твоя мама определенно гордилась бы тобой, если бы увидела, как ты сейчас сопишь на полу. Я не сомневаюсь. Может быть, даже сейчас он смотрит на тебя своими заплывшими жиром глазами и улыбается!       — Заткнись! Я ненавижу тебя! — процедил Мидория сквозь зубы, резко выпрямляясь. Он сжал кулаки, и на лбу у него вздулись вены. Их глаза встретились, а затем что-то произошло. Катцуки внезапно похолодел. Мелкие капельки пота выступили у него на лбу. Ему стало трудно дышать. Ему даже показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Нет, на самом деле ему становилось хуже, намного хуже. Его била дрожь. Казалось, кровь в его венах замерзала и превращалась в кусочки льда.       Катцуки почувствовал, как меняется его тело — мышцы ослабли, стали вялыми и непослушными, кости неприятно заскрипели друг о друга. Его рот открылся, как будто он собирался закричать, но вместо этого из него вырвался хриплый звук. Что-то окутало его тело, как темная мантия, начав душить и ломать все, что было внутри.       В его глазах были вспышки и круги, как будто он попал в мираж, видя себя избитым и моля о пощаде. Эти мучения прекратились, когда Изуку начал задыхаться и изо рта у него полилась кровь. Наступила мертвая тишина. Катцуки слабо вздохнул и сел на пол, упершись локтями в колени и переводя дыхание. Он чувствовал себя совершенно разбитым, все его страхи казались каким-то видением… Внутри вскипел гнев. Поднявшись на ноги, он раскинул налитые свинцом руки и схватил Изуку за горло.       — Что ты со мной сделал? — спросил он хриплым голосом, едва ворочая языком. — Скажи правду! Что ты со мной сделал?! Ты не знаешь, что ты ядовитый?       Изуку запрокинул голову и захрипел. Катцуки обхватил руками его за шею и изо всех сил сжал пальцы. Мидория захрипел еще громче, его глаза вылезли из орбит, а дыхание стало прерывистым. Бакуго поднял его и отбросил в угол. Оглушенный парень некоторое время лежал на полу, хватая воздух широко открытым ртом. Каччан посмотрел на него без всякого сочувствия. На лице виновного появилось подобие ухмылки, и его пухлые щеки приподнялись из-за улыбки. Он уже понял, что его изуродовали не со зла, а только потому, что Бакуго хотел показать себя сильнее. В этом не было никаких сомнений.       — Ложись и не зли меня. — рявкнул Катцуки, отворачиваясь, чтобы не смотреть на поверженного врага, и быстро вошел в свою комнату. Но он не мог успокоиться. Изуку не собирался возвращаться, он уже решил, что будет дальше.