Не валяйтесь у нас под ногами

Стою на паперти с распахнутой рубахой, С открытой грудью я прошу мечты, Хотя за каждой мимо проходящей ряхой, Упреков гильзы вижу, и пусты Напрасных ожиданий чувства маски-лица. (c) Sasha_Ino

*** Море. Такой тихий и прирученный, всего пару минут назад почти домашний лохматый зверь внезапно ощетинился шершавыми клыками волн. Вмиг потемневшее небо разодрало в клочья вспыхнувшей паутиной-молнией. Одинокий парусник отчаянно бился в темной воронке, пытаясь улизнуть от жадной оскаленной пасти, плотоядно разбрызгивающей грязные пенные слюни. Но силы были не равны. Слишком. Утром ленивое солнце безразлично наблюдало, как белесые, почти прозрачные волны вынесли на одинокий безлюдный берег корявые осколки чьей-то жизни. А через пару часов, когда на волнах появились яркие росписи окончательно проснувшегося солнца, на берегу появились первые фигурки в купальных костюмах. — Мам, смотри, какие доски! Море стошнило ночью? — смешной пухлощекий мальчуган с темными веснушками на облупленном носу свалил находку на белоснежное полотенце. — Точно. Я-то думаю, кто еще вчера перебрал, — отец с трудом оторвал голову от импровизированной постели. — Выбрось этот мусор! Ну почему ты всегда поднимаешь все, что валяется под ногами?! — мать недовольно стрельнула глазами на мужа и сбросила находки на песок. — Потому что я об них споткнулся. А там еще вот что было, — малыш достал из кармана шорт мокрый обрывок грязной тряпки. — «Всегда возвращайся», — с трудом разбирая слова, прочел отец послание, вышитое непонятного цвета нитками. — Похоже, уже не вернется, скормило его море акулам. Вот так, Ванятка, бывает. — Там есть акулы? А кого море кормило акулам, живого человека? — мальчишка испуганно округлил глазенки, слишком живо представив, как море водяными руками нарезает человека на кусочки и кладет на большую тарелку, которая плавает на волнах, а огромные черные акулы подплывают по одной. А море забрасывает им в зубастые пасти большие кровавые куски. — Прекрати нести чушь! Никто никого не ел, и нет здесь никаких акул. Папа вечером перегрелся... в баре. И вообще, под ноги надо смотреть, тогда не будешь спотыкаться о всякий мусор. Снимай шорты и иди посмотри, нагрелась ли вода. Мать сердито вырвала тряпку и бросила ее поверх серых досок. Ваня вприпрыжку поскакал к воде, стараясь не ступать в грязные темно-зеленые кучи тины. И остановился у самой кромки, завороженно глядя, как маленькие волны с тихим плеском наползают на грязный берег. — А-а! Ванька, да что ж ты такой живой, угомонишься ты сегодня или нет? — отец кряхтя скинул рукой полупустую бутылку с водой, неудачно опрокинутую Ваней прямо на красную от ядовитых солнечных лучей спину. Ване даже показалось, что от кожи отца пошел дымок. Он быстро оценил ситуацию: мама далеко, по щиколотку в воде, а отец, с трудом открывший затекшие глаза, вряд ли станет его наказывать. — Живой, потому что не мертвый! — веско произнес мальчик и побежал по гладкому берегу, крепко сжимая в руке ту самую тряпку, уже почти сухую. Вылизанный, почти отполированный ночным штормом берег украсился неровной вязью следов детских ног. *** За окном моросил чуть заметный осенний дождик и оставлял тоненькие пунктирные линии на грязном окне автобуса. Люди торопливо выныривали из недр мрачного, под стать хмурому утру, спального района и стекались журчащими грязноватыми потоками к остановкам. А потом эти ручьи сливались в бурлящую реку и пробивали себе русло к центру. Ивана буквально приплющило к окну задней площадки дышащей людской массой. У него создалась стойкая ассоциация с огромной ненасытной мясорубкой, безжалостно перемалывающей своих жителей днем и раскидывающей ошметки по углам вечером. В кармане призывно завибрировал телефон. Ну, и как достать его, если просто пошевелиться невозможно. — Да. Нет, не Костя, он в отпуске. Иван Русакевич, я буду вести вас дальше. Нет, Костя будет заниматься другим направлением. Да, простите, я еще не полностью разобрался с вашим проектом. Через полчаса буду в офисе, и вы мне толком все поясните. Да подождите же, не кричите, я все равно ничего не пойму, пока не подключусь и не увижу! Подождите, да не орите на меня, я вообще не занимался вами... Глухое пиканье сообщило, что ждать никто не намерен. И ладно. Не виноват он, что Костя, говорливый студент, ничего толком не делал два месяца и наворотил там небольшую гору проблем размером с Джомолунгму. А разгребать ему, начальство даже не удосужилось спросить, будет ли у него на это время, пока Костя в отпуске. Бессрочном. Терпение у начальства тоже не резиновое, бывает и лопается в особо запущенных случаях. Автобус дернулся, остановился, спустив пар, а спрессованная человеческая масса по инерции продолжила движение, резко качнувшись в резвом рывке и плавно вернулась обратно, окончательно вдавив Ивана лицом в стекло. Двери отворились, и автобус выплюнул лишнее, чтобы снова под завязку набить себя гомонящей пищей. — Ой, смотрите! Девка навернулась, во летела к трамваю, птичкой ныряла. Где-то сзади пахнуло амбре застоявшегося алкоголя, смешанным с протухшей капустой. Иван поморщился и постарался прижаться теснее к окну, хотя куда уже теснее. И внезапно дыхание перехватило, где-то в животе стало холодно и неприятно. — Труп, точно труп, накрытый уже, глянь, один валяется, — все тот же неприятный голос продолжал выделяться из разворошенного жужжащего улья. Но невидимый комментатор был прав: девушка споткнулась об мертвого мужчину, судя по торчащим из-под голубой накидки ногам с задранной штаниной. — Мужик, да посторонись хоть немного, дай же сфоткать! — Куда ты лезешь по головам, совсем очумели со своим интернетом! — Да что случилось-то?! Задавили кого? Автобус грузно колыхнулся и медленно поплыл, шурша резиной по мокрому асфальту. Нелепая картинка с одиноким брошенным под мелким дождем трупом и людьми, спокойно сидящими на лавках под навесом, скрылась за поворотом. И точно также потух интерес к непонятному происшествию: масса снова утонула в утренней дреме. Надо же, их разбудил труп. Иван передернул плечами и наконец выдавился из жерла автобуса на свежий воздух. *** Телефон устало моргнул и закатил глаза, высветлив абсолютно черный экран. Иван с отвращением положил на стол раскаленный от продолжительной беседы девайс и отодвинул его подальше. Ну и денек — пожрать сходить не дали. Да что пожрать, даже кофе не пил. Вставал только, чтоб забрать пережеванный факс. Двадцать первый век на дворе, а эти тетки не научились письмо по мылу отправлять. Факс с рукописным письмом. Хорошо, хоть не срисовала копию экрана руками. Все, у него обед и плевать, что без еды. Надо хоть глянуть, что на фирме творится. Как-то исторически сложилось, что вся текущая жизнь офиса плавно перетекала в твиттер. Нет, можно, конечно, развернуться в кресле и поговорить с коллегами, только сначала пнуть посильнее, чтобы сняли наушники. А с другой стороны, пока его перепонки лопались от давления тупости на той стороне трубки, жизнь однозначно не стояла на месте. Иван быстро пробежал глазами по лаконичным сообщениям начальства о грядущей презентации, менее лаконичные и сдобренные матом твиты об необходимости организовать курсы пользования туалетом. Хмыкнул: да все мы интеллигентные люди, просто не очень точные, курсы снайперов не заканчивали. О чем собственно и свидетельствовали комменты коллег. И вдруг запнулся на странном твите, перепощенном одним из уволившихся сотрудников. Удивительное дело, люди приходят и уходят, офисные кресла с готовностью принимают новые задницы, а в твиттере остаются все, даже те, кто уже ушел из этой жизни навсегда. Расширенный состав. Твит был от героини утреннего происшествия. Но поразил Ивана, собственно, не он, а комментарии ниже. И фотография с онлайнера, сайта, собирающего весь мусор по городу. Можно сказать, городская интеллектуальная помойка. Это была та самая остановка, их зеленый автобус и тот самый труп. «Выбегала из автобуса на трамвай — навернулась об труп. Хоть бы ленточкой огородили или стали рядом. Ппц», - гласила возмущенная запись светловолосой девушки с яркой летней аватарки. Смысл всех комментов сводился к двум самым емким: «под ноги смотреть надо а не в твитор» и «труп накрыли, тебе мало?». Иван даже не обратил внимания на отсутствие знаков препинания и это «твитор». Тебе мало? Ивана охватило странное дежавю. Сколько же ему было тогда? Кажется, девятнадцать. Да, точно. Летняя практика перед третьим курсом. *** — Ванька, слышь, студент! Cбрось в два ящика весь виноград с брака, который можно есть. — Есть? Там ничего есть нельзя. Он же гнилой. — Да не нам есть. И не совсем он гнилой. Поройся, найди получше. Занесете с Серегой в Дом Милосердия. Ваня покосился на властную заведующую кооператива и с отвращением принялся ковыряться в трех стопках брака, что они все сдали сегодня после смены. И чего в этом дерьме ковыряться? Там целая фура, вчера разгружали весь день. С этой летней производственной практикой ему несказанно повезло. Мастер с завода автоматических линий скептически осмотрел щупленького студента и произнес длинную витиеватую речь, смысл которой смышленый Ваня понял сразу — у мастера нет времени возиться с юным математиком в очках, и он будет просто счастлив увидеть его еще раз. Один. В последний день практики. — Там и подберем тебе что-нибудь для отчета по станкам с программным управлением. Тебе же это надо? — хитро улыбнулся искуситель, и Ваня радостно закивал. Это было именно то, что надо. Пока его одногруппники, как ссыльные в Сибири, ходили каждый день на свои предприятия, боясь опоздать на минуту, а то на проходной все отрисуется, Ваня проходил свою личную практику жизни в кооперативе «Милосердие». Сюда его привел старший друг подзаработать летом, и интеллигентный Ваня, в первый день чувствующий себя неуютно в непривычной среде, очень быстро освоился. Здесь был совсем другой социальный слой, почти все сотрудники по десять-пятнадцать лет отработали в овощных магазинах, продавцами, грузчиками. Разговаривали исключительно матом, не стесняясь ни в каких вопросах. Ванин отец хоть и пил напропалую, но все же был раньше научным сотрудником в институте физики твердого тела, да и мать обитала в околонаучных кругах, заведовала лабораторией в Университете. А здесь и школу, как выяснилось, не все закончили. Но Ване они нравились, и это было взаимно. А больше всего нравилась каждодневная зарплата размером в третью часть его повышенной месячной стипендии. А если проявить смекалку, то и побольше. В первый день работы, измученный непривычным стоянием на ногах целый день за лотком в людном месте, Иван ошарашенно обнаружил, что вместо такой зарплаты еще и должен почти столько же. — Эй, студент, что ты пересчитываешь сто раз — неужели не понимаешь, что тебе недовесили сразу на больших весах, когда отпускали товар утром? — веселая толстая Валюха, женщина лет тридцати заливисто рассмеялась, а вместе с ней так же радостно захохотали все остальные, глядя на вспотевшего от напряжения Ваню. Она протянула ему свою гирю. — Видал? Ваня взял и покрутил в руках. Ну еще бы не видал, ему выдали сегодня такие же, две штуки, навидался. — «Шура, пилите гири, они золотые», — процитировал классиков грузчик Витька, жилистый чернявый мужчина лет сорока пяти. Иван понял и весь вечер провел с ручной дрелью. На завтра уже вовсю хвастался своим изделием. И повышенной зарплатой. — Сильно не зарывайся только, — предупредил его тот же Витька. Он и не зарывался. Все было как по маслу. Хватало и маме отдать, и себе на новую одежду отложить, да и ребят в общаге угостить можно было арбузами или еще чем, если «мама Роза», как называли все заведующую, разрешала прихватить остатки домой. Узнал он и почему кооператив назывался «Милосердие». Они были зарегистрированы от Дома инвалидов и престарелых с аналогичным названием, что находился напротив их склада через дорогу. Говорили, что хозяин не платит какие-то налоги из-за этого, а взамен типа помогает. Ваня не вникал, помогаем, и хорошо, да и не был там ни разу. Видел правда этого Серегу. Высокого парня со странным взглядом исподлобья, и всегда чуть закаченными кверху глазами. — Не бойся его, Вань, он безобидный, родители от него оказались, живет там в «Милосердии», подъедается у нас тут, — сердобольные тетеньки нанесли этому Сереге одежды от их выросших сыновей. Он приходил в своей, непонятного бледного серого цвета грязной полу-пижаме, каждое утро переодевался в нормальное, чтобы каждый вечер опять напялить на себя эти лохмотья. — Отберут у него там и пропьют, — жалостливо ответили Ване на немой вопрос. В руках у грузчика Витьки были два ящика с хорошим виноградом, который он понес в административное отделение, а они с Серегой потащили свое дерьмо обитателям. Иван никогда не забудет свои впечатления от той первой экскурсии, от жадных немытых рук, расхватывающих полугнилые гроздья. В помещении пахло давно умершими собаками. Ваня рассмотрел только выцветший линолеум, эти руки и сытую, блестящую муху, алчно потиравшую свои лапки на ободранном подоконнике. Позже он познакомился и с разными обитателями, от старушек до тщедушных алкашей, по виду совсем не инвалидов, но Ваня не стал судить по своим впечатлениям. А тогда, в первый раз, просто не смел поднять глаза от стыда. — Мы же помогаем, тебе что, мало? — сказала ему после «мама Роза». — Сопляк ты еще, ничего в этой жизни не понимаешь. Здесь одни отбросы, собрали их, чтоб у нормальных людей под ногами не путались. Ну, только старушки нормальные, наверное. Но они тоже никому не нужны. Он действительно мало тогда понимал, а кое-чего не понимал до сих пор, только не задумывался об этом никогда. Почему он мог так легко жалеть тогда непутевых чужих людей, но люто ненавидел своего отца, уехавшего в родной город после развода и окончательно там спившегося? Отец приезжал к нему один раз после этого, в последний день выпускных экзаменов. Мама недовольно шипела, но молча отпустила их погулять по городу. Отец рассказал, как похоронил его дедушку и бабушку год назад. Ваня рассеянно слушал — он никогда их не видел, у них были какие-то сложные отношения с его мамой. И никак не мог проникнуться правильным сочувствием и сожалением. А потом они зашли в какое-то кафе, отец выпил, расплакался, и домой Ваня с трудом приволок почти бесчувственное тело. Наутро отец опять просил у него прощения: «Верь, сын, я еще к тебе вернусь». — Не надо, никогда не возвращайся, я тебя ненавижу! — выдавил Иван и захлопнул дверцу автобуса. И вычеркнул отца из своей жизни, как и сделала мать еще раньше, и никогда не жалел об этом. Но к тем, чужим, относился с непонятной жалостью, старался втихаря принести фрукты получше. А особенно жалел бабушек. Каждое утро четыре аккуратных старушки в любую погоду выходили на остановку и терпеливо и пытливо вглядывались в раскрывающиеся двери пыхтящих автобусов. Ждали своих детей. Лет пять. Так рассказали Ване его коллеги. Ему все время хотелось плакать, когда он видел эти сгорбленные фигурки. Как же так, они всю жизнь отдали детям, сами ему рассказывали, отдали квартиры, а тем даже приехать за столько лет нет времени. Он подходил к ним каждый день в тот месяц практики, приносил фрукты. О каждой бабушке знал почти все и, если бы случилось чудо, и кто-то из ожидаемых детей нарисовался в раскрывшихся дверях автобуса, Ваня бы безошибочно их узнал. С закрытыми глазами. Ваня еще много раз возвращался к ним, на ту остановку, когда кооператив давно уже закрылся. И сердце парня счастливо екало, когда он видел радостные лица — они ждали его. Именно Ваню, он знал. Люди табунами проходили мимо, а стоило в проеме автобуса появиться его лохматой голове и аккуратным очкам, напротив загорались восемь счастливых глаз. А теперь не мог вспомнить, почему эти поездки стали совсем редкими, пока как-то само собой не закончились. Работа, семья — он забыл о них, а вот теперь вернулся. Жаль, только в памяти. *** «Под ноги надо смотреть». Иван всматривался и всматривался в эти строки на мониторе и ему казалось, сейчас они выжигаются огненным клеймом в его сердце. Он встал, прошелся по их с ребятами белому офисному аквариуму. И решительно сел обратно, долго искал в справочниках нужный телефон. Мама давно говорила, отец жил в таком же доме милосердия, только в другом городе, попал по-пьяни в какую-то аварию. Только Иван резко сказал тогда, что его это не интересует. — Когда? Нет, ничего больше не надо, спасибо... — Ваня, что-то случилось, тебе плохо? — бухгалтер встревоженно смотрела на него из-за стойки. Нет, ему не плохо. Мертвым не бывает плохо, они уже осознали, что не живые.