Флейта

      Хороша летняя ночь под полной луной.       — О, Хиромаса, ты пришел. — Абэ-но Сэймэй разлил вино по чашам. — Что там случилось с твоей флейтой, что ты всю дорогу до меня причитал?       — Сэймэй, я несколько ночей глаз не сомкнул. Флейта все поет и поет.       Минамото-но Хиромаса залпом выпил вино из протянутой чаши и даже не поморщился. Его руки дрожали, а лицо было бледнее лиц напудренных придворных дам.       Флейта донимала его уже четвертую ночь. Когда он захотел «излить душу луне», флейта вылетела из рук и сама начала играть. Редкие мелодии звучали одна за другой до самого рассвета, и Хиромаса прятался за ширмой, зажимал левой рукой рот, а правой — записывал ноты. Хотя света от свечи едва хватало, а скрип бруска чернил по чернильнице громом отдавался в ушах.       Сердце готово было лопнуть, но он писал и писал. Хотелось убежать, но ноги не двигались. Рука дрожала, но он все продолжал.       На службе во дворце потом поспать так и не удалось. С утра и до вечера пришлось бегать по поручениям, а после юный принц пожелал послушать его игру на бива.       Не удалось поспать и следующей ночью.       В лучах подобной спелому персику луны он увидел силуэт юной девы, которая играла на его флейте. Сердце, ничего не замечая, забилось уже влюбленно, но себя он не выдал. Песни, которые девушка играла, были столь редки, что некоторые он узнал, вспомнив обрывки нот из имераторского архива, а другие не узнал вовсе.       В третью ночь девушка заговорила.       — Выйди, милый. Сыграем вдвоём. Ты да я. Неужели не хочешь? — сказала она, но голос ее был похож на голос древней старухи. Такой же скрипучий, как тростник на ветру.       Хиромаса вздрогнул и, чтобы не выдать себя, прикусил край рукава. Утром, как только пропел петух, девушка растаяла, как дым, а он, бледный и усталый, вновь помчался во дворец, потому что император в шутку, а может и всерьез, пообещал его казнить за отлынивание от службы. Без сна дела шли все хуже и хуже.       В четвертую ночь Хиромаса помчался к дому Сэймэя, как только услышал звуки флейты. Боясь не выбраться, в свои покои он даже не зашел.       — Сэймэй, помоги. — Он выпил еще вина, и только после этого на бледных щеках появился румянец.       Сэймэй хитро улыбнулся, и на мгновение Хиромасе показалось, что тень друга приняла облик лисы. Он украдкой протер глаза.       — Поспи пока. — Сэймэй поднес руку к губам в заклинательском жесте и что-то прошептал.       Хиромаса не успел сдвинуться с места и даже опустить руку с пустой чашей. Темнота закрыла глаза, руки упали, и чаша покатилась по циновкам. Он погрузился в дрему. Цокот когтей по дереву иногда будил его, но ненадолго. Темнота каждый раз утягивала его глубже.       В темноте ему виделась девушка. Когда он пытался увидеть ее лицо, она отворачивалась, стыдливо хихикая и прикрываясь рукавом. И с каждым разом огненные волосы ее белели, став похожими на тонкую паутину, а смех превратился из перезвона колокольчиков в стоны гнущихся под ветром деревьев. Но даже узловатые, сморщенные пальцы двигались с ловкостью кицунэ.       Не получалось ни разглядеть ее получше, ни сбежать. Рука, задевшая краешек ее одежд, стала таять. Хиромаса исчезал. Открывал рот, но не мог произнести ни звука. Тянулся к ней, но видел лишь седину и уносившийся ветром песок его тела.       Тело исчезло, и он вскочил, пробудился, будто от падения с моста, жадно хватая ртом воздух.       Ладонь почувствовала нежный лисий мех. Хиромаса повернулся и увидел Сэймэя, который держал его за руку.       — Во сне я видел… — Хромаса запнулся, увидев лисью улыбку друга.       — Деву, что меняет обличья? Только пропел петух, и ты проснулся.       Хиромаса схватился за голову.       Утро, день и вечер прошли в дворцовой рутине, но теперь Хиромаса, все выискивавший возможность украдкой поспать, что никак не удавалось, брался за любую работу, лишь бы не клевать носом. Даже тыкал себя иголкой, когда сидел за министрами, которые отчитывались перед императором.       Когда наступила ночь, он стоял перед воротами собственного дома и не решался зайти. Он подпрыгнул и вскрикнул от внезапного хлопка по спине. Сэймэй, облаченный в белое, хитро улыбался, и Хиромаса мог бы поклясться перед всеми богами, что его широкие штаны так топорщатся не из-за новых веяний, а только из-за пушистых хвостов.       — Пойдем, Хиромаса. Ну же.       Сэймэй потянул его, и Хиромаса пошел.       Флейта уже играла, и они притаились у приоткрытых дверей комнаты. Приложив к губам веер, Сэймэй прошептал заклинание и махнул в сторону Хиромасы.       — Теперь тебе точно ничего не грозит. Пойдем, пойдем же.       Сэймэй распахнул дверь и вытянул его в комнату.       Под светом луны девушка, играющая на флейте, обрела плоть. Одна половина ее лица была юна и свежа, как весенний цветок. Другая уже истлела, и кожа больше не прикрывала ни высокий лоб, ни вычерненные зубы. Кости ее были желты, а из помутневшего глаза вылезал могильный червь.       Хиромаса закрыл рот двумя руками, пытаясь сдержать тянущие позывы. Он не мог больше стоять. Ноги подкосились, и он повалился на пол.       — Простите, господин. Вы же записали все песни? — девушка стояла к нему спиной, и голос ее был то молодым, то старым. — Приношу свои извинения, что вас напугала, но господин просил не менять лица.       — Сэймэй? — Кто еще мог такое устроить?       Хиромаса так и лежал, повторяя имя друга.       — Ты не лис ли?       Сэймэй, держа голову Хиромасы на коленях, хтро улыбнулся, и в его глазах явно сверкнули дьявольские огоньки.       — Говорят — да. Говорят — нет.       — Сволочь ты. Жалко, об этом не говорят.       — Сволочь, — Сэймэй будто попробовал это слово кончиком языка. — Какое интересное сю.       Хиромаса застонал. Лучше бы это оказалось кошмаром.