***
Снова ветер прохладой ласкает тёплые, согретые лучами солнца, щеки и чуть трогает волосы, раскиданные по подушке. Он словно старается не шелохнуть лишний раз локоны и не потревожить сон двоих случайно влюблённых. Передразнивая трепетный ветерок, солнечные зайчики десятками пятнышек мелькают по постели и норовят разукрасить собой кожу спящих. В воздухе дрожат опьянённые спокойствием весеннего утра частички пыли. Они парят в одиночестве, мёртвой картинкой замерев в пространстве. Покой укрывает комнату, заливает своими рассветными нитями и рассеивает по стенам тени. Осаму спит вместе с Чуей в обнимку. Воскресное утро празднует свою победу, восхваляет и убаюкивает согласившихся провести этот ласковый день в тепле и уюте, купаясь в любовных одинаковых снах.о весне
14 августа 2022 г. в 20:33
Снова ветер прохладой ласкает тёплые, согретые лучами солнца, щёки и чуть трогает волосы, раскиданные по подушке. Он словно старается не шелохнуть лишний раз локоны и не потревожить сон неподвижного чуда. Передразнивая трепетный ветерок, солнечные зайчики десятками пятнышек мелькают по белому, подмятому под тело одеялу и норовят коснуться шеи, скул, век спящего.
В воздухе дрожат опьянённые спокойствием весеннего утра частички пыли. Они парят под пристальным взглядом карих глаз и не смеют пошевелиться, боясь нарушить их покой. Умиротворение укрывает комнату, заливает своими рассветными нитями и рассеивает по стенам тени.
Осаму не спит, в полудрёме сидит и наблюдает за колыхающимися шторами, прикрывает веки под прохладными, еле ощутимыми волнами ветра и юркими солнечными сорванцами.
Воскресное утро нещадно тянет в сладкий сон, уговаривает упасть обратно на подушки, шумно выдыхая. И Дазай бесстыдно поддается, расслабленно замечая, что днём действительно никуда не нужно.
Не нужно торопиться, собираться, теряя половину вещей по дороге и расставаться, слизывая с губ горький привкус дешевого кофе. Чувство лёгким облаком опустилось в груди, будто снимая тяжёлое бремя с Осаму. Губы его дрогнули и Дазай лениво качнул головой в бок.
Чудо. И тот ещё засранец. Он мог бы протянуть руку, если бы не был так разморён дрёмой и ленью, и провести по шёлковым мандариновым волосам. Стоило Дазаю подумать об этом, как вслед замаялись несвязные отрывки мыслей и воспоминаний о прошедшем дне. Да, немного совершенно случайно проскользнули в сознание столь ясные чувственные слова, от которых уголки губ Осаму снова приподнялись в улыбке.
Лень окутала с новой силой. Наслаждённый этим маревом, Дазай неожиданно для себя приподнялся на локтях, уперев взгляд в напарника. Утро, солнце, одеяла, да и сам Чуя казались чем-то нереальным. Случившаяся мечта, такая глубокая и иллюзорная. Одна из тех, что не даёт зачахнуть в тёмные времена и зажигает в душе огонёк, когда остальное покрылось льдом. Столько ненужной информации, ежедневных забот и дел, сколько и страдательного самоанализа, поиска надежд и кровавых воспоминаний плотной густой тьмой застилают вход сюда — в коморку для мечты, прохладную сонную комнату с широкими окнами и светлыми стенами.
Чуя спит крепко. Он, в отличие от Дазая, не имеет привычки просыпаться с зарёй и просто стоять на улице, наблюдая за тем, как утро вытесняет ночь и тусклые лучи прорываются сквозь туман. Дазай с утра бывает обеспокоен чем-то непонятным, скрытым от других. И ищет он это «непонятное», думает о нём, пытается найти объяснение интересу, сидит на балконе, курит, трясёт ногой.
Нашёл.
Осаму проводит тыльной стороной пальцев по волосам Накахары, медленно и задумчиво. Чуя спит, обнимая подушку. Одеяло сползло немного ниже лопаток, открывая солнечным лучикам больше пространства для своих догонялок, чем те и занимаются, увлеченно изучая бледную кожу, усыпанную светлыми пятнышками веснушек.
Дазай знает, что они не чувствуются под ладонью, но все равно касается кончиками пальцев кожи между лопаток Чуи. Тёплая, тонкая. А мышцы расслаблены, утомлённые неделей бесконечной работы и недолгого сна в силу ночных заданий. Ему так требовался отдых, чертовски вымотанному исполнителю мафии. А Дазаю требовался он, чтобы отдохнуть, прислушаться к собственному сердцебиению и вдохнуть свежий воздух, не чувствуя в груди иголок.
— Ты меня так ненавидишь?
Дазай легко вздрогнул и пару раз моргнул. Наверное, сон ещё не до конца отпустил его. Он перевёл уже окончательно проснувшийся взгляд со своей руки на Чую. Раз Чуя не сбросил его руки с себя, как приноровился делать по утрам, то можно не напрягаться
— Я просил дать мне поспать. Это чертовски подло, Дазай, — беззлобно и сонно промычал Чуя, сдерживая зевок.
Он зажмурился на пару секунд, пытаясь потянуться, не меняя положения, и расслабленно уткнулся в подушку, пряча лицо.
— Я не собирался будить тебя, просто не смог устоять. Не одним же им, — Осаму попытался поймать солнечного зайчика на подушке около лица Накахары, — дозволено касаться тебя.
— Солнечные зайчики, в отличие от тебя, не будят меня в воскресное утро, — фыркнул Чуя, собравшись приподняться, но в последний момент передумал и обессиленно рухнул обратно, — Сколько времени?
— Семь утра, — Дазай не отрывал внимательного, но не смущающего взгляда от Накахары, и хотел, чтобы тот посмотрел в ответ.
— Сколько, чёрт подери? Осаму, тебе жить надоело? Не смей отвечать. Семь утра… воскресение, март.
Точно птица — этот парень. Дазай поймал голубой взгляд и заставил того прищуриться, ведь сам смотрел на Чую с нотками восхищения и чего-то любовно-нечитаемого на дне хрусталика. Упустишь и не поймаешь. Дазай сохранял-сохранял и тысячу раз сохранял все моменты, связанные с этой волнительной негой. Эмоции — самое дорогое, — наполняют до краёв при каждой их встрече. Дазай любил, когда те переливались за края и затапливали всё.
Чую делить не хотелось ни с кем. Но птица самовольная, не привыкшая и не приемлющая клетки. Клетки вызывали у Дазая только странные и отталкивающие ощущения, так что он отмахивался от того, чтобы упрашивать Накахару в очередной раз удивить его своими словами, реакцией и силой характера.
— Нам необязательно вставать и куда-то идти, Чуя, — усмехнулся Дазай и улёгся на спину, положив руки за голову. — Хочешь проваляться так весь день? — Осаму улыбнулся и облизнул сухие губы. Из маленькой мечты не хотелось вылазить ни одному из них. — Я сварю кофе, разольём его случайно на одеяло и забьём на это хрен — на солнце высохнет, а там до нового дня. Не включим ни одного фильма, а ты будешь ругаться, что я не нашёл лекарства от скуки?
— Да.
Накахара уселся и навис над Дазаем, абсолютно серьёзно кивая головой. Его более, чем устраивал такой план. В сказке, придуманной для них двоих, в самом безопасном и незащищенном месте одновременно — этой светлой, уютной квартире, о которой знает разве что чёрт, а если кто узнает и сунется — так это его посмертные проблемы. В такие сказки Чуя давно не верил, если верил в них в принципе. Но когда внутри начинало что-то чутко тлеть, любые факты теряли смысл.
Дазай незамысловато поднял руку и накрутил на палец спутанную, но шёлковую прядку Чуи. Встретив легкую улыбку в ответ, Осаму запустил руку в волосы парня, поглаживая его по голове.
В такие моменты Чуя становится непривычно податливым и Дазай прекрасно знает, насколько обманчива сия иллюзия. Дазай знает, что не стоит полагаться на эту «податливость». Накахара управляет приливами неожиданных желаний, огнём, который странным образом успокаивает Дазая. Не стоит думать, что «податливый» применимо к нему — уступчивый и сговорчивый. Чуя никогда не был уступчивым или сговорчивым. И Осаму нравилось играть с этим огоньком, начинающим полыхать и плясать, будто вот-вот потухнет или обожжёт, стоило поднести к нему руку. И когда огонёк понимал, что протянутая рука не обидит, он позволял греться и обнимал языками пламени, не обжигая, наблюдая за гостем.
Чуя наклонился к лицу Дазая вслед за движением руки, словно хотел прильнуть к ней щекой.
Возможно, так и есть. Руки Дазая бережные, ведущие за собой, не грубые. Этим рукам Чуя доверяет. И тело, и жизнь. Он не придаёт значения вынужденности этого доверия. Чуя уверен, что если он потянется — его встретят знакомые руки, если упадёт — они поймают, и никогда не оттолкнут. Поэтому к этим рукам можно ластиться в определённые моменты, наполненные атмосферой сна и искренности, которая ценней всех разговоров и встреч.
Встречи всегда выходили им боком. И неизвестно, сколько раз Чуя клялся перестать вестись на желание провести время с бывшим напарником. Причин было ноль с хвостиком и этим хвостиком была простая невозможность отказать Дазаю.
И Чуя раз за разом позволял себе отдохнуть. Однако, после времени, проведённого с Дазаем, появлялось непреодолимое желание проспать несколько суток. Повалиться на кровать в чём есть и не отвечать ни на чьи звонки, кинув телефон в угол или, ещё лучше, оставив его в пальто. Наверное, это из-за их постоянных пеших прогулок поздней ночью. Дазай приводит Чую на одно и то же место всякими окольными путями, чтобы не повторять дороги. А Чуя не против, ведь ему пристрастилось сидеть на каменной набережной порта Йокогамы под тусклыми фонарями и курить.
Накахара любит чувство, будто он один с Дазаем на целой земле. Или хотя бы в этом проклятом городе. Дазай стремится оставаться с Чуей наедине, и неважно, что это будет: драка, вынужденное партнёрство или утро в одной постели. В приоритете, разумеется, последнее. Дазай с лёгкостью находил причины провести время вместе, а Чуя игнорировал то, что причин иметь эту квартирку и просыпаться по выходным вместе Осаму не называл.
— Я не высыпался здесь ни разу, сколько мы ночевали, — Чуя положил свою ладонь поверх руки Дазая, прижимаясь плотнее. Сонная пелена сошла с Накахары, но он скептически смотрел на Осаму.
— А ты хочешь высыпаться?
Губы у Дазая сухие, знакомые. Это не назовёшь настоящим поцелуем. Чуя просто наклонился и коснулся губ Дазая своими. Рыжие пряди упали на его лицо. Чуя уткнулся носом в щеку Дазая, пропуская мысль о том, что одного дня отдыха явно мало.
— Даже если бы хотел — ты со своими пробуждениями в пять утра не дашь, — он выдохнул, улыбаясь, и снова коснулся губ Осаму.
В комнате пахнет чистотой, солнечным теплом и фиалками, удивительным образом не засохшими. Кто их поливает?.. Но эту смесь затмевает запах корицы, льна и отвратительного растворимого кофе, которым пахнут волосы Дазая. Да и весь Дазай уже насквозь им пропах. Чуя целует его, лениво кусая за нижнюю губу, закрывает глаза и думает, что вовсе не отвратителен этот запах. Наоборот приятный, согревающий, каплю раздражающий.
Осаму отвечает также и сдерживает улыбку, чувствуя волну игривого настроения. Его рука сама собой ложится на спину Чуи, оглаживая. Обоим хочется остаться в этом моменте, выкинув из головы жизнь за стенами спальни.
Дазай не замечает времени пока они целуются. Никогда. Тогда как Чуя считает сердцебиения и этот счёт тонет в веренице бессвязных мыслей.
Чуя отдавался страсти до капли. Страсть помогала вылить накопившиеся эмоции и выразить то, чего он не скажет Дазаю даже под дулом пистолета. Касания говорят ярче, полнее, чем даже самый изящный, напичканный средствами выразительности, роман. Ни одно слово не может передать то переплетение чувств, которое разрывает Накахару изнутри, заставляя так требовательно и неутомимо реагировать на напарника.
Благодаря Дазаю пожар не вспыхивал и не губил всё вокруг, включая его самого. Дазай создавал стройность в их отношениях, временами охлаждая, а временами разжигая в Чуе огонь.
— Видишь, в чём прелесть ранних пробуждений, — шутит Дазай и проводит влажными губами по скуле парня, — Сон для слабаков.
— И ты, видимо, тут самый сильный, — Чуя приподнимает голову и скептически глядит на ставшие на порядок незаметнее с их первой ночи синяки под глазами Осаму, — Купи себе патчи для глаз, смотреть невозможно. — опустив взгляд ниже, он добавил, — И бальзам для губ.
— И пилочку для ногтей? — наигранно вскидывает брови Осаму, во взгляде его мерцают смешинки и голод.
— Вот ею я тебя и прикончу.
— Я бы посмотрел на это. И в принципе, это тебе когти стоит подпилить, — Дазай шумно вздохнул, ловя на себе непонимающий взгляд и наслаждаясь тем, как до него доходит смысл.
Осаму, не давая Накахаре вставить слово, вдруг откинул одеяло и уселся на кровати. Он свесил ноги, повернувшись к парню спиной, чтобы наглядно продемонстрировать всю необходимость пилочки в их квартире.
Чуя был щедрым на прикосновения и отзывчивым, о чём Дазай никогда не жалел. Однако не упускал шанса поставить его в неловкое положение, с упрёком указывая на свою расцарапанную спину. Это было не так больно и красные полосы на утро забавно смотрелись и горели на коже.
Осаму повёл плечами, сводя лопатки и долгожданно потянулся. Сзади кто-то заёрзал и тонкая рука коснулась царапин, обводя каждую. Дазай хотел оглянуться и одарить напарника быстрым поцелуем, но передумал, ощутив, как Чуя упёрся лбом в его спину. Он медленно, рассредоточено водил пальцами по контурам, вырисовывая бессмысленные линии. А, может, вкладывал в них особый смысл, о котором Осаму узнать не суждено. Как делал Дазай в прошлый раз, и в позапрошлый…
Он целовал. Он соединял, невесомо проводя подушечками пальцев по спине Чуи, веснушки. Наклонялся и прижимался губами к россыпи почти бледных пятнышек. Он сглаживал их тыльной стороной руки, и представлял, что одним неаккуратным движением может случайно смахнуть их. Накахара замечал, как Дазай замирает, смотря на его спину, задумчиво рисует созвездия по лопаткам. И он знал, о чём думает Осаму. Не догадывался, не предполагал. Он знал, какие мысли теснятся в этот момент в голове партнёра.
Шрамы. Бледные полосочки, местами ровные, как травинки осоки, иногда кривые, словно трещинки. Дазаю хочется смахнуть их вперемешку с веснушками. Желание каждый раз застывает комом в горле, а взгляд, как под гипнозом, впирается в белую кожу, обрамленную веснушками. Чуе казалось, что Дазай вот-вот заберётся взглядом ему под кожу и рассыплется под ней, затерявшись среди веснушек.
Чуя не понимал, чего восхитительного Осаму нашёл в этих несуразных пятнышках. Они были очередной вещью, которая отличает его от других людей, в сочетании с рыжими волосами — заметный, яркий, характерный. А Дазай всё повторял свою шарманку, раздражал тем, как называл веснушки Накахары.
Поцелуи солнца.
И целовал его спину, лопатки, сгиб шеи и плечи.
Дазай не ожидал, что ощутит такие же касания. Сколько он помнил их отношения, он искал подход к Чуе, чтобы тот безусловно доверял ему не только жизнь, но и глубже. Осаму выстраивал пути, собирал по частичкам картину того, как поступить. Страшно складывать пазл из тысячи маленьких непонятных кусочков. Иногда приходится ориентироваться не на видимую картину, а лишь на ощутимые грани. Нервно и устало рыскать взглядом по полотну. Бывает, находишь похожее, но головоломка всё равно не встаёт на место. Тогда накатывает раздражение, злость, руки с силой вдавливают частичку в другие и края мнутся, а старания не оправдываются.
Дазай контролирует себя, следит за тем, чтобы ни один фрагмент не помялся и всё вставало на свои места. Осаму тонко чувствует ту границу, когда стоит перестать давить и ослабить хватку. Наблюдать Чую на эмоциональной грани, когда тот вот-вот сорвётся — ощущение, пронизывающие насквозь. Оно наполняет Дазая излюбленным волнением, таким же, которое накрывает Чую, когда у Дазая получается успокоить его, находящегося на точке срыва.
Поэтому Дазай совершенно не ожидал, что Чуя проникнется порывом нежности к нему. Он запоминал, как его сердце не знало, стоит ему остановиться или забиться с новой силой. Дазай впитывал любую инициативу Накахары, как глоток воздуха.
Боясь показать свою уязвимость, Чуя забывал о том, как уязвима перед Дазаем сама его жизнь. Боясь прикоснуться к нему слишком любовно и ласково, он вспоминал, как ласковы руки Осаму в моменты снятия порчи.
— Это, блять, нелепейшая случайность, — Чуя вновь прислонился лбом к его спине.
— Что именно? — никаких вариантов, голова абсолютно пуста и Осаму улыбнулся своему желанию стать одним из тех солнечных зайчиков.
— Наши отношения.
— Ты имеешь ввиду, как мы докатились до жизни такой? — Дазай запрокинул голову назад и прикрыл веки, позволяя обманчиво тёплому солнцу согреть его. — Чуя, это не случайность. Но ты прав, ужасно нелепая… — внутри что-то обдало холодом, будто кубики льда ударились друг о друга. Дазай ощутил, как Чуя тихо выдохнул, не шевелясь, и поспешил смешливо добавить: — Ты когда-нибудь представлял нас, — он окинул комнату быстрым взглядом, — в семейном гнёздышке, Чуя?
Реакция последовала незамедлительно, и в Дазая прилетела подушка, которую он перехватил и засмеялся. Он всего лишь называет вещи своими именами. Как ещё называть эту квартиру, обустроенную и обжитую специально под них двоих?
— Какое ещё гнёздышко, уличная ты собака?
— А, то есть, «семейное» тебя не смутило? — Дазай отобрал несчастную подушку и теперь обнимал ее, чтобы Чуя не добрался до него.
— Не смутило.
Дазай обернулся на Чую, неожиданно удивленный. Тот сидел всё также за его спиной, комкая руками одеяло.
— Ты паршивец, — Осаму смотрел на него также выжидающе и улыбаясь уголками губ, голос предательски пропускал лучащуюся улыбку.
— От паршивца слышу, — фыркнул Чуя.
Дазай в ответ протянул руку и лёгким движением провёл по щеке Чуи. Он пытался смахнуть с него солнечных зайчиков. Чуя просто не мог выглядеть серьёзным в глазах Дазая, когда по нему то и дело мелькают светлые пятнышки, садясь то на нос, то на губы, то на щёки. Осаму иногда делал так — невзначай в середине разговора смахивал что-то с Чуи, сбивая его с мысли.
А Чуя привык. А у Чуи по телу разливалось пряное тепло, когда Дазай прогонял с него солнечных зайчиков. Он поэтому и не любил вылезать из кровати до восхода солнца или спать в выходные до обеда. Его манил уют, бессмысленные разговоры спросонья.
Осаму отложил подушку и полностью развернулся к Накахаре, забравшись на кровать с ногами. Пальцы снова с легкостью сбросили зайчика, только теперь с носа парня. Чуя поморщился.
Дазай наклонился, чтобы заглянуть Чуе в глаза, почти касаясь своим носом его, поставив руки по бокам от него.
— Так что ты там говорил?