Десять шагов скучной жизни

Все ждала удобного случая, чтобы написать это. И примерно представлять, что должно получиться. Но, увы или к счастью, единственное, что я поняла – сейчас просто самое время, чтобы поговорить. Для начала немного истории. Для меня Кирилл и Леша – абсолютно не связующие элементы. Когда в августе того года мне сказали, что существует такой пейринг, я посмеялась и даже успела поругать тех, кто это выдумал. Потому что «шипперить» чудовище с маленьким бедным мальчиком – это кощунство и извращение. Собственно, то, где мы сейчас с вами оказались, доказывает, что это был один из моих самых лютых проёбов в жизни. Естественно, мне стало интересно, что такого можно написать об этих двоих, чтобы это воспринималось адекватно, интересно и увлекательно. Перечитав около двух десятков работ, я уяснила для себя и как читатель, и как автор несколько вещей. Первое. Одни из самых замечательных позитивных работ – это AU, где так или иначе сглаживается или вовсе не вводится в сюжет вина Кирилла, и где читателю проще и легче соединить этих двоих как единое целое, потому что отсутствует главный травмирующий фактор. Второе. Если история каноничная – то это всегда боль, всегда насилие, всегда абъюз или стокгольмский синдром. К сожалению, по-другому выстроить взаимосвязь между ними даже на уровне дружбы невозможно. Я пробовала – все логические (адекватные!) связи уходили в отвращение, отторжение и искреннюю неприязнь. Оно и понятно, думаю. Важное слово в предыдущем предложении – адекватные. У каждого из нас есть «свой» пейринг – тот самый, от которого мурашки по кожи и тепло по телу. Для меня такими ребятами стали Макаречкины: я могу говорить о них до бесконечности, потому что оба парня – невероятно многогранные, разносторонние, с темными углами и монстрами под кроватями. Собственно, с начала чтения работ по ним я также пересмотрела свое отношение к Кириллу. Теперь мне не хочется прыгать от радости, когда Чумной Доктор его убивает. Теперь мне хочется плакать. Удивительно, как фанаты могут развить персонажа от пары минут хронометража с отвратительной подачей личности до полноценного героя со своими травмами, переживаниями и бедами. Теперь фанфик. Это далеко не первая идея и не первое представление их от моего лица (первое можно наблюдать в работе «Что на вас надето, Майор?», где им уделено, пожалуй, даже больше внимания, чем главным героям). Но, что довольно парадоксально, написать я хотела именно AU, где о Лизе и причастности Кирилла хоть к чему-то подобному вообще не упоминается. Фактически, оригинальная история со знакомыми персонажами. На ту историю, с которой вы ознакомились, меня натолкнул другой фанфик, и, с вашего позволения, я скажу о нем пару слов. Работа называется просто и кратко: «60». Может, кто-то уже читал, то понимает, как там построено повествование, насколько оно глубоко уходит корнями в чувства, в реальность, в души Леши и Кирилла, буквально выворачивая их наизнанку, обнажая все до единого. Я была под таким сильным впечатлением, что еще на последних главах «60» решила, что хочу чего-то подобного. Что мне мало того горя, которое я испытала. Я хочу еще. Но никто больше такое не писал. Решение стало приходить само по себе по вечерам, проникая в голову как назойливая мелодия – «напиши сама». Конечно, я бы не решилась писать из ничего; конечно, к тому моменту я уже мысленно представляла некоторые сцены и часто говорила о них с сестрой примерно вот в таком контексте: «Ой, я тут такое придумала. Кирилл там такой… а еще вот это… и вот это… Но я это писать не буду. Нет, не буду». Когда голова уже раскалывалась от выдуманных эпизодов, от нерассказанной ненависти и отчаяния, я отчаялась сама. Все, подумала я, надо писать. Я в прямом смысле слова не могла больше держать это в себе. Примерный размер работы должен был получиться 30-40 страниц. Уже на прологе к первой главе я поняла, что меньше ста тут не обойдется. Собственно, так и вышло. Еще одной причиной написания стала ситуация, которая произошла в конце февраля и которую мы все с вами видим и наблюдаем. Не передать словами, в каком отчаянии находилась моя менталка, что, по сути, все, что вытаскивало меня на свет и заставляло мозги работать, а не плакать – это Кирилл и его сумасшествие. Наверное, будет уместно сказать, что их история спасла меня. Я писала сутками в телефоне в заметках. Первые 7 глав – это сплошные заметки. Я не замечала, как спустя пару часов могла накатать страниц десять. Их жизни сочились из меня в каких-то невообразимых масштабах, которые я постоянно обсуждала с сестрой, в красках рассказывая, как будут выглядеть некоторые сцены. Она мне помогала; например, та искусственная роза перед Хеллоуином, которую Кир поставил на стол перед Лешей – ее идея. Считаю, что это гениально! Я каждый день оставалась наедине с собой, уходила от новостей и трагедии двух наших стран, погружаясь во взаимоотношения – в болото – двух людей, которые каким-то чудом должны были прийти к любви, хотя я отрицаю это слово в контексте их. Кажется, что «отношения» - это для нормальных. Думаю, пора поговорить про персонажей. Знаю, что многие хотят прочитать про Кира, но его я оставлю на сладенькое. Игорь и Петя (понимаем, какой; понимаем, откуда). Хазгромы – тоже веяние сестры. Я столько времени провела в этом фандоме, что не упомянуть этих двоих вместе казалось мне просто невозможным! Для меня они порознь не существуют! Игорь. Из тех же многочисленных работ я повидала всякого Игоря – и доброго, и гомофобного, и тупого, и чересчур неправдоподобно понимающего. Я постаралась сделать своего Грома, такого, кто был бы на грани между тем, чтобы спасти ребенка, и тем, чтобы спасти «друга», которым ему пригрозил Кир. Я старалась, чтобы их общение оставалось для читателей близким, однако, как мы знаем, Игорь – адекватный, и, конечно же, он не поддержал итоговое решение Леши. Мне показалось странным делать наоборот. Петя. О нем на всей протяженности повествования упоминается пару раз и то скользь – без имен, без фамилий, но так, чтобы было понятно, о ком речь. Я безумно люблю этот прием в литературе, поэтому решила, что для Петра он подойдет идеально. В последней главе, где его имя все же раскрывается, так было сделано для того, чтобы поставить точку. Он тоже весьма каноничный, хотя речи об этом не идет – наркотики, папа генерал и куча проблем. И обеспокоенный Игорь – куда без этого. Едем дальше. Юля. Их внезапный секс с Кириллом был неожиданностью даже для меня. Просто так получилось. Забавно, когда персонажи живут, словно сами по себе, а ты сидишь перед текстом и удивляешься: как так вышло? Наверное, потому что иначе быть не могло. Просто так есть и все. Я тоже бесконечно люблю и обожаю Юлю, но в моей работе она немножко не такая принципиальная и слишком доверчивая и влюбчивая. Поэтому так просто продалась Киру. Да, продалась. Он купил ее, впрочем, как и многое в своей жизни. Он говорит ей: «Как же дешево ты стоишь», прекрасно осознавая, что она могла попросить больше, вот только люди сами не понимают этого, соглашаясь на минимум. Кстати, когда он пришел к ней, Юля ждала Игоря. Думаю, это понятно. Безымянные друзья и знакомые Кирилла. Это мы с вами – окружающие люди, которые мечтают стать богатыми, мечтающие, чтобы все проблемы решались по щелчку пальцев. Его вечеринки тому подтверждение. Сборище прогнивших, морально обнищавших, худых и дохлых людей. Мужчины, сдерживающие себя. Девушки, покорно идущие за тем, кто поведет. Кирилл целуется с одной из них на вечере Рождества лишь для того, чтобы дать им шанс. Но эти люди не заслуживают даже этого. Поэтому девушку уводят те, ради кого она, собственно, и пришла туда. Мне грустно от того, что Кир ничего с этим не делает – не пытается доказать им, что они не правы, не высказывает пренебрежения и не стремиться влиться в их коллектив. Наблюдатель. Плохие жизни – это ведь тоже жизни. У них нет имен, потому что это не важно. У каждого из нас перед глазами проносятся неважные люди, даже если мы видим их из года в год. Мне грустно, но это не важно. Проститутка из бара. Меня почему-то тянет на таких персонажей. В работе «Первый и последний» моя главная героиня тоже натыкается на такую бедняжку, только там второй повезло гораздо меньше. В некоторых версиях фанфика Кир убивает и ее тоже. Полная зачистка. Никаких следов. Никаких улик. Но… я не смогла. У меня просто не поднялась рука убить живого человека, ведь она одна из немногих, кто действительно жив. Ее, как персонажа, не было изначально, и теперь мне кажется, что без нее в этой части истории образовалась бы дыра, поэтому пусть будет так, как будет. Ее номер телефона на руке Кирилла буквальная трактовка того, что она обменяла свою жизнь смертью других людей. Домработница и Управляющая. Типичные представители «ничего не замечающих» людей. Даже говорить особо нечего. Кирилл относится к ним с равнодушным приятельским уважением, потому что те относятся к нему точно так же. Во многих ситуациях, если посмотреть, Кир выступает в роли зеркала. Переходим к основному. Всеволод. Я прекрасно знаю, что в некоторых работах отца Кирилла зовут «Егор», но, когда я увидела отчество «Всеволодович», то поняла, что никогда (!) не перейду с этого благородного, кричащего о своем величии и могуществе имени на «Егоровича» (всем Егорам привет! ничего личного). Отчество «Петрович» подбиралось тем же путем – «Петр Великий». Но тут парадокс – Всеволод далеко не тиран и не деспот, поэтому такое отчество для него – это скорее небольшая насмешка за то, кем он мог стать и кем по итогу стал его сын. Думаю, к счастью, что он не такой. К Гречкину-старшему у меня тоже отдельные симпотные чувства, поэтому мне ужасно неприятно и больно, когда его персонажа в работах преподносят как сучного, похуистичного мудака, который наплевал на сына и который теперь откупается от него деньгами, держась на расстоянии. Я такого не хотела. Наоборот, моей целью было показать, какая между ними связь, что иногда ты действительно идешь ради своей семьи на все. Даже на преступление. Кирилл – его Солнышко, и тут тоже ничего не поделаешь. Я старалась передать теплоту и заботу между ними, семейные тайны и секреты, общее дело, общую проблему. Даже то, что никто кроме отца Кира не смеет так им управлять и что-то ему приказывать – уже говорит о многом. Кирилл ему предан. И Всеволод просто не может подвести его. Иначе пострадает сам. Знаете, тут есть толика эгоизма. Я бы тоже встала на сторону врага, если бы знала, что идти против него автоматически приравнивается к смерти. Получается, что любовь Кирилла и отца тоже нездоровая, тоже абъюзивная и больная? Хм. Леша. Его фамилия – она упоминается в самом конце и всего один раз. Вначале у него даже нет имени (как и у остальных, в частности – у Кира, но об этом позже). В последующем он обретает Имя. И все. Его фамилия, то есть принадлежность кому-то, кроме Гречкиных, не была важна с самого начала. Его фамилия – это фикция. Как только Леша и Кирилл встретились в суде – все, он уже его. Он уже – «просто Леша». Я не знаю, получилось ли это у меня, но я старалась показать, насколько мальчик оторван – да и не был привязан на самом-то деле – от мира, что один единственный маяк, который засветил на горизонте, был Кирилл. Они были женаты с первых версий работы. Опять же, по-другому я просто не вижу этого. Всё. Он – Гречкин, даже если оставит свою фамилию. Его поглотили целиком и полностью. Также немаловажно то, как он выглядит. Его сравнивают с девочкой – тут маленькая отсылка к персонажу из комиксов, к Лере Макаровой. К тому же, анорексия мальчика отлично показывает состояние детей в детских домах, которых я видела в своей жизни. Побитые, брошенные, худые. Он действительно перышко. Жизнь подорвала его и понесла, куда ветер дунет. Я старалась писать так: «а смогу ли это прочитать я? какие требования лично я бы выставляла к работе?». Это значительно упрощало дело, и основной моей целью было передать максимально достоверно, как обуянный слепой ненавистью и враждой мальчик вдруг влюбляется в человека, которого по всем законам жанра должен презирать. Чтобы ответить на этот вопрос, я перечитала все заново, уже как читатель (абстрагировалась, насколько смогла). И мне кажется, это произошло в тот момент, когда Леша впервые ударил Кирилла после тренировки. Когда он бил его, изнемогая от усталости, горя и отчаяния, а потом какое-то время смотрел на то, что сделал. Смотрел в лицо врагу, ничего не чувствуя. Думаю, это случилось тогда, хотя история с ванной из молока (моя любимая…) могла бы с ней потягаться. Тогда Леша впервые смотрит на Кира иначе. Тогда он впервые видит его, как если бы все время до этого был слеп. Мне хотелось правдоподобности! Реалистичности! Хотелось настоящих эмоций и чувств! Я правда старалась… чтобы их первый поцелуй не выглядел, как он бывает, увы, притянутым за уши. Чтобы зрители поверили ему, как поверили бы себе. До сих пор думаю, что недотянула. Чуть-чуть. Вполне вероятно, это сказывается адекватность – отрицание возможности поцелуя в принципе. Леша начинает сходить с ума, когда понимает правила игры. Пожалуй, в отличие от Кирилла, его сумасшествие – искусственно выращенное, мутирующее, непредсказуемое – гораздо опаснее, чем патология Кира. Кир прожил с этим всю жизнь, а Леше еще предстояло понять, что с ним происходит. Думаю, он даже не успел осознать того момента, когда чужая шкура села на нем будто влитая. Все, что он делал потом, было его искренним желанием. Я думаю, что Леша, при всей его моральности, безгреховности и невинности больше напоминает злодея, чем Кир. Как так вышло – я не знаю. Изначально так задумано не было, и Леша должен был просто сломаться – словно игрушка. Хрясь – и пополам. Кирилл должен был перекусить его, а получилось… Как бы Леша не перекусил Кира. Еще мне кажется, что Леша всегда знал, что Кирилл не извинится перед ним. Всегда знал, но отрицал до последнего. Потому что это тоже своего рода надежда, привязка к человеку. Если Кирилл извинится, то придется его отпустить, и тогда жизнь мальчика рухнет. Он не может этого допустить. Это игра. Самая тупая, которую только можно было придумать. Кирилл был прав с самого начала. Лабиринт – все ходы Леши, какие бы попытки он не предпринимал, неумолимо приводили бы его к особняку на Елагинском острове. По сути, мальчик сделал все возможное, чтобы вышло именно так. Замкнутый круг. Он даже сбежать пытается по-настоящему только в начале. Такие дела… Что случилось с ним за те полтора года отсутствия (до последнего не могла решить, сколько времени им нужно… был вариант и с тремя годами) – песня отдельная. Я заметила по комментариям, что вас интересует та девушка-редактор, виновная в срыве Кира. Когда-нибудь, свет увидит ее историю. Сейчас скажу лишь то, что мне жаль Алину, прожившую почти полгода с мальчиком под одной крышей. Все это время в его голове мариновались тараканы из привязанности к Кириллу, и когда проблема стала очевиднее некуда, думаю, их ссоры были весьма травмирующими для нее. Кстати Алина (в первоначальной редакции Света/Маша). О ней тоже пара слов. Не зря она такая стандартно красивая, умная, образцовая, классная и вообще просто самая замечательная и стереотипно обыкновенная. Это тоже контраст. Это как бы проверка Леши мол, смотри, какая у тебя жизнь может быть. Как у всех. Нормальная. В одной из версий, где парень не сошел с ума, он так и не вернулся к Кириллу. Потому что это логично и адекватно. И неебически грустно. Понимаю. Поэтому мы имеем то, что имеем. Писать за эмоции Леши, если честно, тяжеловато. Потому что в отличие от Кира, я не тратила на проработку его травм столько времени, сколько того бы требовалось. Я писала просто по наитию. Как вела бы себя я, если бы оказалась в такой ситуации. И да, я, наверное, не отрицаю, что со мной могло бы произойти что-то похожее. Я бы тоже могла сломаться. И потом ощущать себя предателем до конца дней. Поэтому Леша пьет таблетки из конца повествования. Это успокоительные, чтобы глушить чувство вины, чтобы мочь прикасаться к Нему. Кирилл. Ух. Погнали. В первых версиях сюжета, Кирилл был психопатом. Не человеком, с отклонениями в эту сторону, а конкретным таким психопатом со всеми вытекающими последствиями: нарциссизм, эгоистичность, отсутствие социума, неспособность к восприятию чужих эмоций и как следствие не способность вырабатывать их самому. Жестокость, надменность, холодность прилагаются. По правде говоря, за время идеи, кем только Кирилл не был… И психопатом, и конченным ублюдком с манией величия, и типичным бездарным юнцом, и прожигающим жизнь безнаказанным мудаком. Я отсеивала эти варианты по мере того, какой цели хотела добиться и каким бы смогла его показать. Каким бы хотела его видеть я. В некоторых работах я влюбилась в Кира, который не тупой. Боже, человек, который дал ему мозг – гений. Потому что это невероятно сексуально, когда такой как он владеет не только телом, но и головой. Немецкий. Это наследие от «60», где я поняла, что немецкий – идеальный язык, который бы подошел Кириллу из-за его внешности и отрешенности. К тому же сам язык довольно грубый и хлесткий, как удар. Как Кирилл. Его дела с отцом. Мне не хотелось отделять их друг от друга, поэтому здесь Кир сам вызвался помогать папе, сопровождать его и сам решил нацепить на себя ярлык палача. И он ему вовсе не жмет. Весь Кирилл – это многослойный пирог, где основная пропитка состоит из отсутствия понимания людей. Почти во всех работах Кир так или иначе социален, у него есть даже гнилая, но все-таки душа, до которой можно достучаться, и отсюда рождается хэппи энд, и все счастливы. Я решила лишить его этого, чтобы отчасти показать в нем симптомы психопатичности, а также добавить интереса к сюжету. Я в целом люблю психиатрию и разного рода смещения от нормального, поэтому, можно сказать, немного отвела душу, пока писала. Маленький Кирилл – тот самый ребенок, что умер в шесть лет, когда его бросили – это, признаюсь, мое веяние. Мне часто говорят из-за моего поведения, что я не выросла, не перестала быть ребенком. И любопытство Кира, его непонимание, частое «поведение, напоминающее сову», которой невдомек, что происходит – было близко и знакомо, к тому же отлично сочеталось с отклонениями молодого человека. По сути, мы имеем действительно два разных человека, общее между которыми – желание быть кому-то нужным. Поэтому он предан отцу. В отличие от матери тот его не бросил даже тогда, когда понял, во что его сын превращается. Он смог с ним договорится. Для Кира самый страшный грех – это предательство, и отсюда растут ноги про собственничество и жестокость. К слову. «Папенька». Называть Всеволода «Отцом» показалось мне как-то тупо и банально. Иные версии слова «папа» тоже не блистали привлекательностью – папочка, папулик. Мерзость. Но «папенька»… Уважение, любовь и превосходство – вот, что скрывалось за этим словом, прячась в подтексте. Он ни разу не называет его иначе, даже, когда злиться. Папенька. К тому же – нарочная ласковость и миловидность в особенно напряженные моменты раскрашивала ситуацию в особенно ядовитые и яркие цвета, позволяя увидеть Кира и в таком свете тоже. Я так много о нем размышляла. Сама себе напридумывала сложность. Что делать с человеком, который ничего не чувствует? Живет по инстинктам других и правилам, а себе оставляет лишь выбор одежды и хобби. Кстати да, его яркость. Я решила сделать из этого небольшой… как бы это сказать… театр одного актера. В каноне Кир и правда светиться как звезда, и приписать этому его необходимость в искусственном окрашивании мира вокруг тоже было логичным. Краски. Вся работа построена, по сути, на сочетании четырех основных цветов: желтом, синем, зеленом и красном. Освещение в комнате Леши, украшения Кирилла, подтяжки, наряды, кровь, глаза – остальные оттенки если и присутствуют, то мало. Это своего рода концентрация внимания на вполне несочетающихся гаммах, хотя, красный и желтый, синий и зеленый, зеленый и желтый, красный и синий – гармонируют вполне неплохо. Но для этого их нужно перемешать. Их нужно поделить. Разорвать. Как и людей, которым эти цвета принадлежат. Кирилл…когда он сжег машину – что было трагедией даже для меня! это было ужасно, господи – он говорит: «Я хотел почувствовать, как тебе было плохо». И ведь правда, она – единственный близкий «друг», сопровождающий его везде и всюду, не требующий ни внимания, ни слов, ни лишнего времени. Его верный скакун. Леша лишился Лизы. Кирилл, отчаявшись понять чужие переживания, сжег Ламбу. Ту самую, на которой остались царапины от удара в аварии. Когда-нибудь, Кир обязательно скажет мальчику, что видел в полыхающем огне, пока тот не подбежал к нему. Он видел Лизу. Он прощался не только с машиной. Его слеза – такая дикая, такая одинокая и нелепая… доказательство, что даже у Монстров бывают сердца, равносильно, если сделать пробоину в плотине. Кирилл не врет. И еще он очень прямолинеен и резок. Потому что не видит смысла – или не умеет – врать и навешивать на уши лапшу. Главный вопрос этого человека: «зачем?». Зачем врать, если это обернется лишними неприятностями, недопониманиями и проблемами. Он в прямом смысле человек, которому легче вырубить новую дорогу без поворотов, чем петлять по узкому асфальту зигзагами. Я сама такая. И его мини-лекция по отношению к жизни – самый яркий тому пример. В его комнате и вещах идеальный порядок. Человек без нотки хаоса в жизни, тратящий уйму времени на свое здоровье, уют и внешний вид. Как говорит отец: «идеально для того, чтобы стать кем-то». Проблема лишь в том, что он хочет быть никем, и еще меньше хочет быть собой. По логике вещей, когда встает угроза о его госпитализации, можно было бы показать, как он злиться и бесится, обнажить его жестокость и деспотию в доме до предельного максимума. Но…я решила разыграть карту отчаяния версии Кирилла. Представьте, как вас предает последний, кому вы еще можете верить…кто готов быть с вами несмотря ни на что. Перед отцом Киру нет смысла угрожать и разыгрывать сцены злости. На самом деле я так много хотела вам о нем рассказать, что сейчас пишу все это, и мне кажется, что я не передала и десятой доли его личности. Он – уникален. В своем кастрированном отношении и любви к жизни, в своем собственничестве и присвоении, в своей бессмысленности жить и бесстрашии умереть. В его зависти Лизе… Ведь она никогда не разочаруется в людях – вот главная утопия жизни, травма, которую оставила мать. Мама Кирилла. Почти всюду эта женщина – чуть ли не единственный лучик света в жизни данного героя. Я решила все поменять, сделав из нее тот самый спусковой крючок, причину, по которой чья-то личность пошла под откос. Ведь по сути, все, чего ему не доставало – это любви и внимания. В погоне за ними он и притаскивает Лешу к себе. В первоначальных версиях насилия было в ебаные разы больше. Это связано с тем, что мне хотелось передать безумие Кира, безразличное отношение к людям, где он систематически пиздит Лешу, доводит до самоубийства, спасает, продолжает издеваться, уничтожая не только личность, но и физическую оболочку мальчика. Затем я смиловалась – стокгольмский сидром штука заманчивая, но избитая и частая. К тому же не забывайте про нашу любимую адекватность. Я пришла в размышлениях к тупику: как после такого смочь связать их судьбы…чтобы и логично, и оправданно. Одно дело – расположить человека к себе, совсем другое – причинять ему столько боли, чтобы он выбрал покой как единственно возможный исход. И тогда получается, что да – Кирилл и правда конченный и отмороженный. Но тогда их отношения будут похожи на отношения куклы и кукловода. И финал был бы точно не открытый, не говоря уже про счастливый. Все варианты таких событий уходили или в убийство, или в суицид. Мрачновато. Мне такое не нравится. Да и оправдывать подобную привязанность можно, но, сами понимаете, в разумных пределах. По итогу из ужасной безжалостной машины для убийств Кир превратился в пустую оболочку человека, которая заполняет себя всем, чем попадется под руку. Словно паразит. Живет за счет эмоций других. Питается ими кожей, впитывая, будто тепло. Поэтому в работе неканонично холодный не мальчик, а именно Кирилл. А Леша – как разгорающийся от ненависти костер. Как пожар, к которому обледеневший человек протягивает руки. Кир ведь и обжёгся по итогу – пошел наперекор самому себе и отпустил мальчика. Он его отпустил, понимаете? Я сама была в шоке, но как и в повествовании до этого: либо так, либо никак иначе. Все, один вариант, одна дорога. Я так люблю этого Кира. Он такой… черт, даже жаль, что на экране и в комиксах он довольно плоско и стереотипо сделан, потому что у персонажа с такими данными столько потенциала, что глаза натурально разбегаются: как бы что-нибудь ему тут придумать да прилепить! Самую первую сцену, где нет ни имен, ни как такого сюжета, я написала на одном дыхании. Как сейчас помню, мы ехали с сестрой в гипермаркет, и я ей слово в слово пыталась передать, как Ему скучно, что он изнемогает от скуки в жизни, что окружающие бесят Его своей банальностью, похожестью и одинаковостью. Думаю, даже если бы каждый из них нацепил на себя костюм клоуна, Кирилл бы не заметил этого. Они так сильно его бесят, что он только и ждет, как бы пуститься в разнос. Поэтому в начале повествования нет имен, ведь это еще не история, пока что – это не важно. Он – просто кто-то. Я обещала, что мы вернемся к этому, так что да, пара слов. Отсутствие имен показывает, что персонажи еще не пересеклись, и их пути еще могут повернуть в другое русло, избежав столкновения. Они все, несмотря на кажущуюся неотвратимость, вполне себе обособленные и самостоятельные. И только дурацкая подворотня, крики мальчика сталкивают их двоих лбами. Кирилл прав – Леша виноват сам. Он кричал. Он выслеживал его. Он сам. Кирилл ничего не делал. Он сам пришел и сдался, прям как в конце. А имена… Только представьте, сколько таких людей вокруг нас, для которых жизнь представляет собой сплошную серую массу, лишь иногда перебиваемую секундами счастья, и то не настоящего, ложного, созданного из чего-то. Когда я написала этот отрывок – даже тогда я отказывалась писать работу целиком. Поэтому безымянность – лучший вариант, чтобы передать атмосферу. Она подойдет не только к ним двоим. Кирилл не пьет и не употребляет. Считаю, что это охуенно. Меня достали бесконечные наркотические и алкогольные трипы Гречкина (здесь нужна именно фамилия), так что в моей работе я категорически избавилась от этого, опять же, благодаря идее с психопатией. Психопаты, замечу попутно, при всей их мрачности и притягательности в художественной литературе, весьма скудны и бедны как личности. Они идеальны, потому что, словно хамелеоны, считывают стандартные правила поведения и общения, подстраиваясь под каждого, поэтому их одновременно так сложно и так просто вычислить в толпе. Но это отступление, впрочем. Вернемся к веществам. Они работают как катализаторы его сумасшествия. Опять же (!) это мое решение проблемы, где мне удалось усидеть на двух стульях сразу – и жестокость передать с безумием, и вполне себе приемлемое поведение, работая с которым еще можно что-то строить и говорить об общении с Лешей. Леша… здесь я не хочу говорить много и тем более лить воду. Думаю, в работе вполне ясно показывается итоговая безысходность положения обоих. Да, обоих. Кирилл тоже посадил себя на цепь, чтобы уравновесить чаши – не только Леша страдает, вообще-то. А их свадьба – это моя мечта, где кольца сравни удавке, метке «занято». И в отличие от других людей их клятва «пока смерть не разлучит нас» вполне себе реалистичная. Короче. Не знаю, что получилось из всего этого. Наверняка, я больше нагнала шуму и разочаровала многих этим текстом, но пусть он все-таки будет. Такой, какой есть. Мне и радостно, и горестно – что это закончилось. В голову продолжают приходить сюжеты для драбблов, дай бог, чтобы хватило времени показать вам хотя бы парочку. Мне кажется, Макаречкины в моем сердце навсегда. И нелепая история знакомства с ними типичное тому подтверждение. Поэтому я никогда (помним о значении этого слова) не перестану выдумывать что-нибудь новенькое. И то, какие они есть у меня, это золотая середина между многими пересекающимися прямыми, повсеместно встречающимися у других авторов. Да, я писала для себя. Но как же я мать твою рада, что эта версия их больной любви пришлась по вкусу и вам тоже. Все, что вы бы хотели передать мне или персонажам, все, что вы бы хотели обсудить, спросить, поразмыслить – пишите в комментарии. Я уверена, что многое не раскрыла, потому что, как уже говорилось, вся эта писанина – сплошной черновик из размышлений, заметок и минимального количества литературных приемов. Всем спасибо. Не прощаюсь.