ошибка.

инумаки на самом деле хотел бы быть... нормальным. спокойно разговаривать с людьми без страха кому-либо навредить, да и ему есть, что рассказать. хотел бы он, чтобы хоть кто-то знал, что он чувствует. чтобы хоть кто-то знал его настоящего. но он сам запер себя. то же он видел и в юте. его все считали опасным, одержимым, но ему самому ведь тоже страшно... неужели у обладателей такой силы, как у них двоих, не может быть души? видимо, это их судьба — быть "ядерным оружием", которое заготавливают лишь на крайний случай. быть отклонением от нормы. только вот в какую сторону это самое отклонение? они особенные и достойны восхищения, или же отбросы, которых стоит бояться? в любом случае, их не считают за людей. они — оружие. но в этих холодных клинках теплятся чувства, их притягивает друг к другу, подобно магниту. — я всё-таки порой не понимаю, что ты говоришь, — признаётся оккоцу, неловко улыбаясь и смотря куда-то в сторону, будто бы беседуя с кем-то другим. а после вздыхает, уже с некой безнадёжностью. — что же ты за человек, инумаки-кун?.. никто раньше не задавал таких вопросов. обескураженность — вот, что чувствует сейчас тоге. но кроме своих привычных слов он ничего не может ответить. вдруг он скажет что-то... и всё обернётся катастрофой? опять... инумаки никому не хочет причинять вред. больше никогда... «замолчи!» — и человек моментально немел. «уходи!» — и больше тоге его не видел. «да хоть сдохни!» — и человек падал замертво. инумаки всю жизнь считал себя сплошной ошибкой. не нужна ему эта сила. никогда не была нужна. он был всего лишь таким же ребёнком, что хотел дружить, радоваться... жить. но ничего из этого у него не получалось. он не хочет вредить. не хочет... — я... сказал что-то не то? тоге напрягается, сжимает тонкие ладони в кулаки, а во взгляде читается беспросветная боль... сожаление. наконец одумавшись, он отрицательно качает головой. молчит. в ответ слышится такая же тишина. — ну... — наконец говорит юта, пытаясь заглянуть другу в глаза. — мне правда интересно, но ты ведь не можешь говорить, как все, да?.. — снова качает головой, заставляя первогодку неловко отвести взгляд. — но, если хочешь, ты бы мог написать, к примеру? тоге вмиг оживляется. ну конечно, можно же выразить всё на бумаге! всё, что его гложит, всё, что накипело... он улыбается. улыбается и произносит радостное: «саке!». рука дрожит, но верно выводит буквы на шершавой бумаге. слово за словом, строка за строкой — чем дальше, тем больше похоже на творение безумного поэта. оккоцу же терпеливо ждёт, а после принимает протянутый лист, весь заполненный письменами. пробегается взглядом, вчитывается... и, кажется, ужасается. — инумаки-кун... — наконец говорит он, привлекая внимание юноши. — м-мне... так жаль... что это? слёзы? неужели вся эта безобразная писанина так тронула его? — я и представить не мог... — тоге смотрит с неким недоумением, но в то же время сожалением. наверное, понаписал лишнего... чёрт, надо быть более сдержанным. — инумаки-кун! — значительно решительнее произносит оккоцу, уже твёрдо смотря заклинателю в глаза. — ты можешь всегда мне писать что-то такое в любое время, когда тебя что-то тревожит! я всегда буду рад пообщаться с тобой, пусть и молча. — инумаки подходит ближе. ноги дрожат. сердце вот-вот выпрыгнет из груди. кому-то не всё равно... эта мысль так радует и сбивает с толку одновременно. будто бы тяжкий груз сошёл с плечей, но нужно время, чтобы привыкнуть к этой странной лёгкости. — я теперь понимаю... всё понимаю. я... незаконченная фраза растворяется в воздухе, которого теперь, кажется, становится меньше. тоге прижимается к юте всем телом, обхватывая подрагивающие плечи. чувствует, как тонкие пальцы медленно поглаживают спину в ответ. так непривычно чувствовать чьё-то тепло. так непривычно, когда глаза застилает пелена слёз. так непривычно, когда сердце больше не болит настолько сильно. ну и пускай... горячие слёзы стекают по щекам, дрожащие, пересохшие губы с усилием размыкаются, чтобы вымолвить еле слышное: — спа-си-бо... он не один. он не опасен. он человек.