***
Вообще. К слову. Жуза – от слова «жиза». Но звать пушку «Жизой» никто не решался. Никто же себе не признается, что двухметровый мужик со стволом на башке, с мрачным видом социальной неловкости прогуливающийся по скверу хрущевки, – вылитый он. «Жизой» – или всё же «Шизой» – Жузу звал только один человек. Но это Жуза держит только в своей голове. И временами вспоминает в не самые лучшие дни. Вроде сегодняшнего: поют на лысой липе синицы, солнце заходит за крышу, алоэ лежит на мерзлой земле. Горшок так и пошел по шву, вплоть до аккуратного отверстия под дренаж, проделанного раскалённым шилом несколько лет назад. Тогда алоэ было размером с кисть – его выставили в холодный подъезд, а Жуза – подобрал. Подобрал, просто потому что захотелось. Впервые за год простоя тогда он решил сделать что-то сам для себя. А теперь посмотри какое: большое, увесистое. Занимает половину окна своим видом. Можно отламывать и мазать моську. Моську мажет не он, но от этих экзекуций цветок стал непомерно пушистым. Только вот. Сжав руками разваливающийся горшок, Жуза аккуратно поднял алоэ – не сломалось. Так, немного треснули листья, измазались в земле. Это отмоется. Он так и тащит цветок к себе, тихо пробираясь под окнами к подъезду. – Жуза. – Открывается форточка, только он пытается ломануться в закрытую дверь. – Дымишь – соседи жалуются. Жуза крепче прижимает к себе горшок – к черту, майку тоже придется стирать. Устроит собственные полоскания вместе с цветком. Ему даже на носки не надо привставать, чтобы заглянуть в окно. Оттуда на него смотрит – бигуди на бигудях, неизменная увлажняющая маска на лице, старшая подъезда. – …Тёть Тина. – А я тебе раз сказала! – взбеленившись, начинает она. – Два сказала! – …У вас горшок. – Три сказала! – …Есть? Она жутко приближается к стеклу, смотря на Жузу как на последнюю шпану, рисующую члены на лестничной клетке. – Заходи, – смягчается она. Тёть Тина – она же Кристина Батьковна, гордая мать своей вездесущей рассады – всегда была к нему благосклонна. Может быть, потому что это самый тихий жилец, своевременно вносящий плату за домофон и вкручивающий лампочки в подъезде. Может быть, потому что он как трактор перепахивает её участок под картошку, для картошки и от картошки. Ему всё ещё интересно, когда и как ей дали участок на Генеральских дачах. Может быть, потому что он решил её небольшую проблему с соседом, выкидывающим мусор из окна. А может быть – что куда более вероятно, но Жуза предпочитает об этом не думать, – потому что ей нравятся рельефные мужчины. – Вот! – она протягивает керамический горшок. – Дарю! От сердца отрываю, но тебе не жалко. Глазурь без трещин, весь блестит. И по размеру идеально подходит – алоэ не скуксится от страха перед открытыми перспективами. И отсыпан керамзит. Но земля, – не успевает озвучить Жуза, ковыряя донышко горшка, где должно быть дренажное отверстие, как получает: – А вот земли у меня больше нет, мне самой еле хватило. И показывает на подоконники – в несколько рядов все та же рассада «в следующем году столько не буду сажать». Жузу от этого буйства цвета тошнит. И от воспоминаний о бесперспективных кабачках, которых она опять насажала не только ему. Вырастут до состояния откормленного кролика с пустотой внутри, на вкус – трава травой. Ими только обороняться. Или пресекать нежелательные знакомства: а знаете, это всё замечательно, но у меня дома есть кабачок, нужен? Извращенец! – Может, стрясти, – хватается Жуза за рассаду. Не достаточно аккуратно – сметанный стаканчик лопается. Как яичная скорлупа.***
Про Генеральские дачи Жуза слышал не раз. И не два. Ему все колебаторы проколебали этими дачами. Ему по осени шеф местного участка милиции Оливия тоже говорила: поможешь мне выкопать картошку? И говорила она это очень странно, как её «гражданин Жуза, вы же понимаете» каждый раз, когда он пишет объяснительную вчерашнему мордобою. Отвезла на служебной машине. Открыла перед ним дверь. А там шесть соток газона и дом. Долго копали картошку. Всю ночь. Но еще больше про дачи жужжала Мари. – Ты же ветеран. Тебе должны выдать. – Зачем? – Жить я там буду! Жуза вовремя затыкает своё не к месту: почему? Забирает у неё из рук часы, по привычке надевая циферблатом к внутренней стороне запястья – поворачивает, заметив недоумение Мари за окошком. Её ларек стоит не так далеко от дома, но достаточно – чтобы Жуза нахватался неприятностей по пути. Ему опять будет светить картошка на Генеральских дачах. Прямо в начале весны. Перед картошкой – объяснительная. Семёрка из шестерок местных братков сам упал рожей ему на кулак, оставил очередную отметину на тульском точёном ТТ. Ларек Мари притягивает неприятности магнитом: его поджигали, ломали, разбивали, грабили. Порой Жузе хочется сказать: хватит, заканчивай с этим. Но он следит за её работой. И, к своему сожалению, не может. – Я схожу в соцзащиту и уточню, – успокаивает. Может быть ей правда лучше точить ножи и разбираться с часами под «крышей». Жуза облокачивается на полку и смотрит: вдалеке Семёрка, вытирая рукавом кровь, щерится ему. И деваха рядом с ним – тоже. Одинаково истощенные на наркоте: поставь Семерку рядом с Жузой – никто не поверит, что они одной марки, модели, завода и цеха. Ведь Жуза даже после войны остаётся холёным мужланом. А Семёрка – нариком с безвкусными языками татуировки на плече. Непривычно. Снимает часы и, провёв пальцем по наградной гравировке, убирает в карман. – Как раньше ходят. – Ну так. – Мари улыбается ему. – Я же спец! Всё же сегодняшний день не такой плохой – от старых вещей всегда спокойней. А алоэ. Черт с ним, по пути купит земли – пересадит. Жуза протягивает ей горшок, до этого оставленный в самый дальний край с видом «это не моё», и спрашивает: – Поможешь ещё кое с чем?***
Кухня у Жузы – не для долгих вечерних посиделок за разговорами. Через низкий коридор с исчирканной стволом антресолью, коробка два на два – у них такие пыточные были – чтобы сварганить пожевать и залить кипятком кофе из пакетиков. А турка висит – для солидности. Мойка, плита, идеально вычищенный «фартук» из белой плитки, лампочка вместо люстры. Чаще пустая Бирюса. И плавает в банке чайный гриб Серёга на окне, которому он подслащивает воду и меняет. С дотошностью. Его отдала странная женщина, назвав лекарством от всех болезней. Жуза долго стоял как вкопанный в переходе с банкой в руках – внутри него верещало, что там что-то живое. Жуза ставит обратно на подоконник алоэ рядом с Серёгой, упиханное в новый красивый горшок – выглядит куда симпатичнее. Он только надеется, что тёть Тина не найдет пустые сметанные стаканчики из-под рассады кабачков – упаковывает их как криминальный труп в черный мешок. И в ещё один. А сами ростки кабачков хоронит под корнями алоэ. Стукнув стаканом с кофе по закрытому столу-книжке и завалившись на диван, он смотрит на разбитое окно. После трудного дня. Вздыхает. Достает пачку Беломора. Закуривает. Несмотря на внешнее благополучие, пересадка алоэ далась Жузе тяжело.