Chubby

Чимин натягивает капюшон худи и зябко ёжится, глубже зарываясь в необъятные шмотки. Его расфокусированный взгляд скользит по сверкающей фонарями и фарами встречных машин трассе. Он трёт усталые покрасневшие глаза кулаками и глубоко зевает. Мимоходом он наталкивается на собственное отражение в тёмном ветровом стекле. Чимин пялится на него секунд пять с такой ненавистью, что странно, как стекло не треснуло под таким ошеломительным давлением, затем встряхивает головой, фыркает и затягивает верёвочки на капюшоне, чтобы отсечь себя от внешнего мира. Чонгук наблюдает за его ужимками со странной смесью раздражения и щемящей нежности. Несмотря на то, что хён уже давно перестал жаловаться вслух, не желая обременять окружающих своей хандрой, его злость на самого себя раскидывала вокруг такие удушливые красные волны, что от них кожа покрывалась мурашками, а в районе затылка неприятно стягивало. Чонгук нашаривает его руку и хочет сжать пальцы, но Пак выдёргивает их и весь засасывается под плотную чёрную ткань. Он вдавливается в угол сиденья, будто сожранный большим чудовищем, и лишь тихонько посапывает из-под своей необъятной хламиды. *** Уже третий месяц Чимин борется с собой и своим телом, которое так внезапно и резко обратилось в его злейшего врага. Из-за гормонального сбоя он прилично набрал вес и хорошо так раздался вширь. Ему был назначен курс гормонов, сводивших его с ума и превращавших в вечно голодное чудовище. Сгорая от ненависти и собственной беспомощности, Чимин назло самому себе отказывался даже от минимально необходимых приёмов пищи, а с недавних пор — даже от питья, решив, что от жидкостей он только больше отекает. Когда мольбы ребят или стаффа хоть немного поесть доводили его до белого каления (а это происходило если не моментально, то очень быстро), он просто запирался в комнате. Там он тихонько плакал и кусал подушку — от голода, слабости и безысходности. Его собственное тело предало его. Оно решило положить конец карьере и всему, чего он достиг — славе, любви миллионов и званию иконы к-поп индустрии. От снедающего по ночам страха потерять всё, к чему так долго и трудно он стремился, Чимин часами валялся без сна, бездумно таращась в потолок, пока горячие мокрые дорожки по вискам скатывались в волосы. А голодные обмороки на тренировках стали такой обыденностью, что дежурная медсестра вообще перестала покидать танцзал, пока Пак выжимал из себя последние соки, едва не падая замертво от изнеможения. И все попытки были тщетными. Постоянный стресс и сжирающий изнутри ужас не давали прогресса лечению. Однажды после очередной интернет-статьи о нём Чонгук нашёл Чимина в кровати, бьющегося в тихой истерике и грызущего собственные запястья. Его лицо было мокро от слёз, он задыхался и орал в подушку, чтобы никто не слышал его страданий. В руках Чона Чимин продолжил биться и извиваться, и макнэ пришлось держать его, стиснув изо всех сил, несколько минут, показавшихся ему вечностью, пока хён вконец не обессилел. Чонгук положил его голову себе на грудь и долго гладил по волосам и целовал в макушку, а Пак слабо вздрагивал и тихонько всхлипывал, ловя остаточные судороги. Чонгук точно помнит дату и даже время, когда Чимин последний раз с ним спал. С тех пор, как началась вся эта херобора, Пак не подпускал макнэ к себе даже на пушечный выстрел. И это было понятно — как тут забыться и заняться любовью, когда ощущаешь себя чужаком в теле, которое тебе словно и не принадлежит? Все уговоры и разговоры, все провальные попытки потрепать Чимина за мягкие щёки, все увещевания, что ничего страшного и непоправимого не произошло, — всё было тщетно. Слова Чонгука, да и других ребят тоже отскакивали как от стенки горох. Чимин настолько плотно заковался в броню недовольства собой и самобичевания, что любые слова утешения воспринимал как издёвку. В последний раз, когда Чонгук пытался зажать хёна в углу, беспорядочно лапая и стараясь поймать его губы своими, Чимин абсолютно молча врезал ему так, что у Чона потом ещё пару часов перед глазами плясали звёзды. Держась за лицо, макнэ сползал спиной по стенке, глядя, как Пак нарочито громко захлопывает дверь своей комнаты и запирает её на ключ. Чонгука разрывали самые противоречивые чувства. С одной стороны, ему было безумно жаль хёна. Наблюдать за его метаниями было всё равно, что ходить босиком по битому стеклу. Сердце обливалось кровью, когда Чон смотрел, как Чимин вместо обеда обсасывает кубик льда, изо всех сил делая вид, что ему этого достаточно, и ковыряясь в телефоне. Предлагать ему есть или даже пытаться накормить насильно Чонгук больше не рисковал — Чимин очень больно и резко, как выяснилось, сопротивляется. И откуда только силы брались. С другой — Чонгук неожиданно понял для себя, что располневший Чимин возбуждает его так сильно, как никогда не возбуждал раньше. Он, наверное, мог бы бесконечно жамкать пухлые телеса, мог бы облизать мягкого разнеженного Чимина с головы до ног, мог бы с упоением смотреть, как подскакивает пышная задница от толчков в неё, мог бы съесть его с потрохами и часами не выпускать из своей постели... Мог бы. Если бы все попытки намекнуть, сказать прямо, а то и вовсе затащить в кровать силой не были бы сметены упрямой бараньей непробиваемостью. Чонгук сбился со счёта, сколько раз он уже огребал от хёна за свои приставания, которые им воспринимались исключительно как насмешки и попытки унизить, выл и рычал от негодования и беспомощности, зло дрочил в гордом одиночестве, но не бросал своих затей. Он решил пойти на хитрость. *** Чонгук ровно паркует машину и выключает зажигание. Чимин выныривает головой из-под капюшона и опасливо осматривается. — И где мы? Чон давит расползающуюся улыбку. — Всё узнаешь в своё время. Пак снова ёжится и сопит недовольно. Чёрт бы побрал эти сраные принципы. Накануне макнэ уговорил его сыграть с ним в подкидного на желания. Затея была так себе, но Чон прекрасно знал, что Чимин — человек слова, а карточный долг для него — святое. Рискуя спалиться буквально каждую секунду, Чонгук нагло передёргивал и украдкой таскал карты из отбоя. Хён так и не смог поймать его за руку и натыкать мордой в собственное жульничество, и, как итог — две победы из трёх партий остались за Чоном. И тогда-то он и озвучил своё желание — целый вечер следующего дня Чимин будет подчиняться ему беспрекословно, делать всё, что захочет Чонгук. Хён, конечно, назвал его гондоном и пообещал отрезать яйца, но игра стоила свеч — и вот они в отеле на окраине города. В номере темно настолько, что мрак кажется густым, как кисель. Чимин мнётся, не решаясь вступить прямо в разверзнувшуюся чёрную пасть, но Чон легонько подталкивает его, сразу же плотно закрывая дверь. В комнате довольно свежо, но от навалившейся темноты Пак задыхается и судорожно сглатывает. — И что дальше? Зачем ты меня сюда приволок? Чонгук прижимается к его спине всем телом и обнимает поперёк торса. Хён привычно уже дёргается и пытается вывернуться, но макнэ так тепло льнёт к нему и так упоительно мажет губами по загривку, что отталкивающие руки Чимина слабеют и теряют уверенность. Он понимает. В этой абсолютной темноте он может убежать если не от всего недовольства собой, то хотя бы от необходимости созерцания своего тела. И даже случайно не сможет скользнуть ни единым взглядом, противно и издевательски подмечающим все недостатки и шероховатости, которые порой хочется буквально отрезать от себя большим мясницким ножом. — Я соскучился по тебе, — шепчет Чонгук прямо ему в ухо, прихватывая и посасывая мочку вместе с серьгой. Пак легонько царапает сжимающие его руки. — Мы видимся каждый день. И ты вис на мне буквально пару дней назад. — Ты знаешь, о чём я. Чонгук прижимается раскрытыми губами к щеке Чимина и дышит часто и возбуждённо, будто совсем недавно бежал спринт. Конечно, он знает. За все эти месяцы Чимин сделался совершенно больным, буквально повёрнутым на своей идее фикс, из-за чего у него совсем упало либидо. Он не хотел даже сам прикасаться к себе, не то что подпускать Чона. И это продолжительное воздержание не могло пройти бесследно. Сейчас, когда мрак обнимал его и донсэна со всех сторон, он впервые за долгое время почувствовал, что его крепко сжатые челюсти немного разжимаются. Совсем немного, не отпускают полностью. Ровно настолько, чтобы глубоко вздохнуть и откинуть голову на плечо Чонгука. Макнэ, получив добро, жадно вдавливается в хёна бёдрами и голодно выцеловывает подставленную беззащитную шею. Чимин пахнет сладко, как никогда не пах раньше. Держа одной рукой его поперёк рёбер, чтобы тот не вырывался, другую Чон запускает под огромное худи и сминает в ней грудь. Судорожное "ах" Чимина хлещет бичом внизу живота, и Чонгук не сдерживает жаждущего стона. Как же он скучал. Как истекал слюной и стискивал пальцами собственные колени, пока желал сомкнуть зубы на загривке хёна и затрахать его до потери сознания, но лишь получал оплеуху и жалко скулил в углу, пока Чимин упивался ненавистью к себе и не замечал ничего вокруг. Он хотел его, как течную самку, но наталкивался на непрошибаемую стену и ломал об неё свои клыки. — Чимин-щи... Я так хочу тебя, ты и представить себе не можешь... Пак хнычет, растекаясь в его руках. — Но я же не... — Заткнись, хён. Просто заткнись, умоляю. Мне сейчас так плевать, что ты там себе навоображал. Я просто хочу тебя выебать и сожрать. — Чонгук-а... — Ты такой сладкий, ох, дьявол... Чонгук хаотично целует всё, до чего может дотянуться, кусает и засасывает кожу, не думая о том, что останутся следы. Он зарывается носом в волосы на затылке и не может надышаться их запахом. Чимин медленно превращался в желейку, накрывая блуждающие по его телу руки своими поверх. Чон рывком разворачивает хёна к себе лицом и тычется слепо в щёку, не попадая с первого раза в темноте, но потом всё же находит его губы и присасывается к ним, как человек, пересёкший пустыню, к родниковому источнику. Чимин задирает голову и впервые за долгие месяцы отвечает на поцелуй. Чонгук визжит внутри себя, когда Пак обвивает его шею руками. От восторга, что лёд наконец-то тронулся, Чон едва не тронулся сам. Он целует хёна глубоко, языком пытаясь достать до гланд, и, двигаясь мелкими шажками, подталкивает его к широкой постели. Край кровати подсекает ноги Чимина под коленями, и оба парня, сцепившись, падают на мягкое ворсистое покрывало. Чон раздевает хёна широкими отточенными движениями. Раз — и широченное худи летит в темноту. Два — свободные джинсы уже на полу под ногами. Три — к джинсам присоединяются трусы. За ними — одежда самого Чонгука. Макнэ липнет к Чимину, бормочет всякие глупости, которые выдаёт его плавающий в мареве похоти мозг, о том, как давно он мечтал об этом и как адски у него стоит на формы Чимина. И наконец-то даёт волю рукам — жамкает и тискает бока хёна, живот, попу и бёдра, балдея от того, как мягко проваливаются его пальцы в бархат нежной кожи и в жировую прослойку. Сминая в ладони грудь, он присасывается к соску и часто и мелко лижет его внутри рта, чуть оттягивает и снова засасывает. Чимин хнычет и скулит от напора донсэна и ерошит рукой волосы на его затылке. Чонгук терзает его соски, пока они не разбухают от вакуума и прилившей к ним крови. — Моя вкусная девочка, — шепчет Чон, прежде чем снова засосать губы Чимина. Когда макнэ отпускает распухший зацелованный рот, между ними тянется ниточка слюны. Чонгук шумно втягивает носом запах хёна и закусывает мягкую мелованную щёку, нежно прихватывая её зубами. Животом он чувствует, как Чимин течёт зажатым между ними членом. Пак тянется к нему руками и натыкается на твёрдый рельефный пресс Чонгука. И тут же отдёргивает пальцы и сжимает руки в кулаки. На него снова накатывает унизительное ощущение собственного несовершенства. Чон не видит его лица, но кожей чувствует, как опасно сгущается воздух между ними. Одно неосторожное движение — и снова грянет буря. И снова между ними вырастет бетонная стена. Этого нельзя допустить. Быстрыми мажущими поцелуями Чонгук спускается от шеи по груди и животу, сползает на колени перед кроватью и дёргает Чимина за бёдра на себя. Тот испуганно хватается за покрывало вокруг себя, боясь упасть, но Чон жёстко держит его за ноги, раздвигая их в стороны. — Я сожру тебя сегодня, хён, — выдыхает он и, не давая Чимину переварить эту информацию, накрывает губами тяжёлую крупную головку. Для Пака это чересчур. Для него, несколько месяцев даже не дрочившего, будучи задавленным своим персональным дементором, это электрический разряд от оголённого провода. Чонгук отсасывает ему неглубоко, но так нежно и мокро, что Чимин закатывает глаза и запрокидывает голову, исторгая из груди громкий стон. Он кладёт руку на макушку донсэна, не толкает, но мягко гладит, чуть сжимая в кулаке его волосы, другой рукой комкая напрочь сбитое покрывало. Чонгук гладит его ноги и подрагивающий живот, подтягивая за мягкие бока сильнее на себя. Языком он очерчивает выступающие вены, пружинящие под его языком, и сёрбает слюну, раскатывая внутри рта солоноватый привкус смазки. Пошлые мокрые причмокивающие звуки разрезают густой мрак вокруг. Слюна течёт по подбородку, но Чон упорно продолжает ласкать языком уретру, надавливая на неё самым кончиком, дразнить головку широкими лижущими мазками и двигать губами тонкую кожицу ствола. Чимин дышит часто и поверхностно, иссушая стонами распахнутый рот. Полные губы жадно хватают воздух, а всё тело сводит сладкой мукой наслаждения. Почему он ни разу за столь долгое время не давал себе никакой свободы? Зачем нужно было заставлять себя душить этой горечью, даже не стараясь заесть её чем-то сладким? Зачем муровать себя заживо в каменную стену и отсекать от окружающего мира? Что изменится от этой ненависти? От неё проблемы ведь не рассосутся, а пропасть, в которую ты падаешь, разверзнется только шире и поглотит тебя целиком, не давая даже шанса на освобождение. Чимина не хватает надолго. Чонгук даже устать не успевает, как слышит жалобное: — Гук-и... Я сейчас... Сейчас уже... Чимин старается его оттолкнуть, но Чон лишь глубже берёт в рот и толкает член себе в горло, быстро надрачивая у основания. Пак крупно трясётся всем телом, выгибается дугой и кричит. Сперма бьёт в заднюю стенку горла, и Чонгук закашливается, давясь. Во рту становится горьковато-солоно, и Чон медленно выпускает Чимина изо рта и последним аккордом мажет языком по головке. Белёсые подтёки скатываются на подбородок, и макнэ подбирает их пальцами. Воздух из лёгких Чимина вырывается со всхлипами. Чонгук забирается на кровать ногами, находит руками лицо Чимина и гладит по щеке. — Ты как, хён? Чимин облизывает пересохшие губы. — Хорошо. Отлично просто. И тут же цепляется за бедро Чонгука. Переворачиваясь на руки, он утыкается лицом в низ его живота. — Чимин-щи, что ты... И Чонгук коротко вскрикивает, когда хён резво насаживается ртом на его давно стоящий колом член. Он сосёт у него, стоя в коленно-локтевой, пока донсэн пытается удержать вертикальное положение на коленях. Чон накрывает ладонью его затылок. Пальцы другой руки он глубоко засовывает себе в рот, елозит ими, собирая слюну, смазку и сперму Чимина. Перегнувшись через спину хёна, этими пальцами он нашаривает кольцо сфинктера и толкается в него средним пальцем. Чимин глухо стонет с его членом во рту и подбирается всем телом, сжимаясь вокруг пальца. Вибрация его голоса раскатывается по стволу, и Чонгук несдержанно толкается ему в глотку, растягивая пальцами мышцы. Чонгуку хочется скулить последней сукой, но он лишь втягивает воздух сквозь зубы, трахая хёна с двух сторон и пытаясь поймать единый ритм. Получается не очень, потому что Чимин сосёт куда более умело, уверенно беря до горла, и становится чудовищно трудно сконцентрироваться. Внутри Чимина уже три пальца, а его задушенные стоны больше вообще не прекращаются, доводя Чонгука до белых искр в глазах. Пак цепляется руками за его бёдра и впивается ногтями в задницу, раз за разом утыкаясь носом в волосы на лобке Чонгука, и тот не выдерживает. Он достаёт пальцы из хёна, хватает его за голову и глубоко и грубо толкается в рот, натягивает на себя. Чон надсадно орёт, засаживая глубоко в глотку Чимину, запрокидывает голову и ебёт — уже не трахает, а просто ебёт, жёстко и беспощадно. Кончая, Чонгук насаживает Чимина на себя до упора и спускает прямо в горло. Он держит его пару секунд, а затем, опомнившись, отпускает, и Пак истерически загребает воздух сжавшимися лёгкими и кашляет спермой. Чон не видит его лица, но уверен, что сейчас оно красное и мокрое. — Хён... — виновато шепчет он, вслепую нашаривая руками его щёки, — Прости, хён... Чимин-щи... Я такой мудак... Прости... — Чуть не задушил, — хрипит Чимин и снова кашляет, — Какая нелепая была бы смерть. Чонгук притягивает его к себе и целует. Остатки спермы из их ртов смешиваются и перекатываются по языкам. Такой грязный и такой прекрасный поцелуй. — Это всё здорово, — говорит Пак, отстраняясь с громким мокрым чмоком, — Но нам пора обратно. Нас хватятся. Чонгук дёргает хёна на себя так, что тот падает в его объятия. — Не хватятся, — шипит он, — Я не отпущу тебя так быстро. Чимин дышит шумно. Чонгук лижет его в губы. — Я же сказал, что сожру тебя, Чимин-щи. С этими словами он толкает его на спину и нависает сверху. — Ещё раз? — испуганно скулит Чимин. — Ещё не один раз, — хищно шепчет Чонгук. Он хватает хёна под бёдра и толкает их наверх, заставляя Чимина подтянуть колени к груди. — Держи, — командует он. Чимин послушно берёт ноги под коленями. Чонгук ныряет головой вниз и касается губами раздроченного им сфинктера. — Гук-и, что ты... А-а-ах, — Пак дёргается и вздрагивает всем телом, — Сумасшедший... А Чонгук уже толкает в него язык и пускает ещё больше слюны. Влажные причмокивания снизу и давление внутри заставляет Чимина кусать губы и сильнее вцепляться в собственные ноги. Чон лижет его, ласкает языком внутри, оглаживая гладкие стеночки, и руками шарит по телу, куда может дотянуться из этого положения. Он переминает руками мягкое тело, как кот, делающий "молочный шаг". Губами Чон массирует перинеум и трогает ими подтянувшиеся яйца, чтобы дать себе передышку, а затем снова нырнуть языком в сжимающееся отверстие, проталкивая дополнительно и пальцы. Чимин снова твердеет под такими откровенными ласками. Запрокинутые ноги трясутся, а колени сводит от кайфа, и он не замечает, что и Чон снова возбуждается от того, как хорошо хёну под ним. Со свисающего между ног налившегося кровью члена смазка уже капает на покрывало. — Чонгук-а... — Чимина уже откровенно ведёт от такого обилия нежности, особенно по сравнению с недавней грубостью. Такой себе контрастный душ. Когда Чонгук отстраняется и поднимается, Пак самостоятельно, без дальнейших указаний переворачивается на живот, упирается локтями в кровать и прогибается в пояснице. — Давай уже, — дрожащим голосом просит он, — Сделай это... — Хён-и, — Чонгук ведёт руками по бокам и наклоняется вперёд, наваливаясь на Чимина всем телом, — Может, повернёшься ко мне?.. — Я хочу так, — упрямо заявляет Чимин и зарывается лицом в подушку. — Окей. Несмотря на подготовку, Пак всё равно судорожно вздыхает и чуть вздрагивает, когда Чон оказывается в нём. Он давит в себе первый порыв отползти от источника боли и лишь глубже дышит, прислушиваясь к ощущениям. Чонгук не торопится. Он мягко раскачивается, входя не до конца, а постепенно разрабатывая сфинктер под себя. Раньше Чимин даже с интересом наблюдал, как в него входит член, и это заводило его ещё больше — та незамутнённая откровенность, что происходила между ними двумя. Теперь же Чимин бежал от самого себя, закрывал глаза и сосредоточивался лишь на чувствах и ощущениях, стараясь не думать о том, как он выглядит со стороны. Чонгук двигается резче, с оттяжкой вбиваясь во всё более поддающееся его натиску тело. Нужный угол находится за несколько рваных фрикций в разных направлениях, и когда Чимин глухо вскрикивает в подушку, Чон фиксируется в заданной траектории, и от того головка члена раз за разом стимулирует простату. Макнэ вспоминает те золотые времена, когда Чимин, уверенный в собственной неотразимости, мог при дневном свете запросто оседлать его бёдра, откинуться назад и, упираясь в колени донсэна и бесстыдно разводя ноги, скакать на нём, картинно распахнув рот и выстанывая всякие пошлости. И всё это — с осоловелой, безмерно довольной улыбкой, от которой трескались щёки. Всем своим естеством Чимин показывал ему, какое наслаждение приносит ему близость с Чонгуком и быстро двигающийся внутри крепкий член. И, глядя на него, Чон наслаждался сам. Не это ли главное в отношениях — наслаждаться друг другом, не только в постели, но и по жизни? Но когда пришло такое испытание, Чимин добровольно отказался от права наслаждаться. Он запретил себе, будто то, что с ним случилось, делало его каким-то виноватым, грязным и недостойным. Он замкнулся в своей скорлупе, грыз себя и изводил до полного отчаяния, не пускал в створки своей раковины никого и не выпускал свою боль наружу. Сейчас он поддался, приоткрыл эту створку и впустил немного света, но уже явно вновь чувствует себя виноватым и потому стремится поскорее снять напряжение и снова засунуться подальше от внешнего мира, выставив свои колючки. И потому он толкается навстречу бёдрам Чонгука и просовывает руку себе под живот, чтобы поскорее спустить, убежать и снова закрыться в своей комнате. Он позволяет себе стонать, звучно и сладко, но только затем, чтобы потом снова замолчать и продолжать жрать и крошить себя изнутри. Чонгук решил, что не позволит ему этого. Он резко выходит из Чимина, сбивая так хорошо сложившийся темп. Хён подвывает, непонимающе и умоляюще. — Гук-и, что ты... Нет, пожалуйста... Чонгук переворачивает Пака на спину и ломает его сопротивление, прижимая руки за запястья к постели. Он снова входит в него, на полную, до шлепка яиц о задницу, вырывая удивлённое "Ау!". Чон быстро входит в ритм, отпускает руки хёна и наклоняется, чтобы вязко и развязно поцеловать растерянные губы, и вдруг выпрямляется и до звона в ушах громко хлопает ладонью о ладонь. Вспыхнувший свет с непривычки режет глаза. Его много, он заливает собой всё пространство вокруг. Чимин жмурится и закрывается от него, пытаясь проморгаться, а когда у него всё-таки получается, он перепуганно вертит головой. — Что за хрень? Чонгук, что происходит? Чон наклоняется низко, почти касаясь носом носа Чимина, и говорит: — Тебе придётся смотреть на себя. Если не хочешь — смотри через "не хочу". Чонгук откидывается назад и хватает Чимина за бёдра. Хён смотрит наверх, в потолок, и кричит от ужаса, закрываясь руками и жмурясь. Потолок в номере — зеркальный. И это слишком. Чонгук жёстко выворачивает запястья Чимина, отнимая его руки от лица. Чимин ревёт белугой и брыкается, отталкивая донсэна от себя — но безуспешно. — Пусти! Нет! Не хочу! Пожалуйста, нет!.. Эрекция моментально спадает. Чимину плохо, стыдно и страшно. Чонгуку приходится придавить его всем своим телом к постели и прижаться головой к виску так, чтобы Пак всё равно мог видеть себя в отражении из-за его плеча. — Я больше не могу смотреть, как ты гробишь себя, — тихо и проникновенно говорит Чонгук, — Я не привык видеть тебя таким. Ты же мой хён, сильный, умный, целеустремлённый. Я всегда брал с тебя пример. Чёрт, я даже копировал тебя какое-то время во всём. Ты не можешь сдаться так просто. Чимин мелко дрожит всем телом и всхлипывает. Он плачет, и собственные слёзы душат его. — Мне так больно от того, что ты меня отталкиваешь, — продолжает Чонгук, — Ты обижаешь меня этим. Неужели ты думаешь, что я сплю с тобой только из-за твоей внешности? Пак не отвечает, только всхлипывает судорожно и отворачивается. Чон ловит его голову и гладит волосы на виске большим пальцем. — Мне всё равно, сколько ты весишь и какого размера шмотки носишь. Для меня ты — любимый хён, старший товарищ и ориентир. Чимин приоткрывает глаза. Слепившиеся треугольниками ресницы мелко трепещут, а солёные дорожки расчерчивают щёки и стекают на щёки Чонгука. — Я люблю тебя, Чимин-щи. Почему-то у Чимина сейчас такое ощущение, что он открыл окно в душной комнате. Будто долго сидел в духоте и вони и почему-то не догадывался, что достаточно лишь дёрнуть створки на себя. И несмотря на тяжеленного макнэ, придавившего его своей тушей как гранитной плитой, он впервые за всё это время вздохнул полной грудью. Пак шмыгает носом и касается губами шеи Чонгука. — Поцелуй меня ещё раз. Несмотря на то, что Чон совсем недавно делал своим ртом, этот поцелуй стал ещё одним глотком свежего воздуха. Донсэн достал губами до его израненной души и слизал кровавые подтёки. И поцеловал его ещё раз. И ещё. Он собирал солёные капли и дорожки, топил в себе, звонко чмокал в уши и виски, высасывал яд из его рта и кожи. Чимин оказался совершенно беззащитен перед такой прямой атакой. И пусть ненамного, но ему стало легче. Висящий над ним дементор был сметён Патронусом в виде обнимающего его Чонгука, и Пак таки осмелился открыть глаза и взглянуть в отражение в зеркальном потолке. Чон целовал его не только приятно, но и красиво. Чимин провёл руками по крепкой спине с перекатывающимися под кожей мышцами и скрестил ноги на пояснице макнэ. И он честно не отводил глаза всё то время, пока Чонгук занимался с ним любовью — теперь уже неторопливо, сладостно, никуда не спеша и смакуя каждый момент, каждое прикосновение, и эта любовь оседала на коже и языке ванильным сахаром. Нет, он не излечился вмиг, и не настало абсолютное счастье вот так внезапно и вдруг. Но почему-то больше не хотелось грызть руки и ненавидеть себя и весь мир. Хотелось жить, дышать и двигаться дальше. ~ Часовая стрелка перевалила за полночь. Их тела остывали после второго оргазма. Они лежали, переплетясь ногами и пальцами, и мир вокруг казался таким далёким и нереальным, будто огромная декорация из фанеры, покрашенная масляной краской. Перепачканные спермой, вспотевшие, безмерно уставшие, оба чувствовали себя как никогда умиротворённо. Завтра (сегодня?) будет новый день. И Чимин впервые за долгое время знает, что будет делать дальше. *** Несколько месяцев спустя Чонгук сгибом пальца коротко стучит в дверь и сразу толкает её внутрь. — Можно я уже вошёл? Чимин оборачивается через плечо, улыбается и машет рукой, приглашая войти. Чон запирает дверь за собой, приваливается к ней спиной и оглядывает хёна с ног до головы. — Чего ты там встал? Сюда подойди. Я хочу тебе кое-что показать. Приблизившись, Чонгук тесно прислоняется к хёну со спины и обнимает за талию. Они стоят напротив большого зеркала в пол. Чимин в белой майке без рукавов и в светло-голубых джинсах. — Смотри. Пак просовывает руку за пояс со стороны левого бока и ставит ладонь поперёк, показывая, сколько в них ещё осталось места. Это его джинсы со времён голодного кошмара. Чимин улыбается, щурится и дышит глубоко, сильно вздымая грудь. Восторг от осознания того, что он смог преодолеть себя, рвёт лёгкие и рвётся наружу. — Прикольно, — Чонгук проводит по руке хёна и ныряет ладонью за кромку штанов сзади, — Ну-ка проверим, что если с этой стороны? — и с этими словами нагло лапает его за подтянутый зад. Чимин хохочет и игриво хлещет макнэ по рукам. — Нахал! Смех обрывается и затухает, когда Пак видит, с какой нежностью смотрит на него Чонгук. Макнэ наклоняется и касается губами его щеки. — Я рад, что ты снова улыбаешься. Чимин откидывает голову на плечо донсэна и легко чмокает его в кончик носа. — Спасибо. Слабые лучи закатного солнца едва пробиваются через зашторенное окно. А зеркало равнодушно отражает в своей холодной гладкой поверхности разнеженные неторопливые ласки двух пар рук и губ. Оно повидало всякое, и лишь едва заметная трещина в самом углу внизу напоминает о том тяжком времени, когда оно ловило лишь слёзы и бессильную ненависть. Чимин больше не пахнет так сладко. Но теперь он пахнет счастьем. Для Чонгука это — главное.