Сны и тени

— Хиёри, что это? — спрашивает отец всякий раз, когда заходит в ее комнату. — Храм? — Ага. Храм, — кивает Хиёри. Отец хмурится в недоумении: имя, написанное на храме, ему совершенно незнакомо. — «Ято», — читает он. — Никогда не слышал. И что это за бог? — Он… покровитель врачей, — это неплохое объяснение тому, почему маленький храм находится в ее комнате — она ведь тоже собирается стать врачом. — Хирургов, — уточняет Хиёри. — Это хорошо, — кивает отец одобрительно и хлопает себя по пустым карманам, тщетно надеясь отыскать монетку. — Тогда пусть он поможет нам. Но что-то все-таки тревожит его. У него много знакомых хирургов, но он никогда и ни от кого из них не слышал о боге по имени Ято. Впрочем, через десять минут он уже забывает об этом разговоре — до следующего раза. Мама не спрашивает ничего, только хмурит брови; как будто пытается что-то вспомнить — и не может. Она не видит Ято (Хиёри очень на это рассчитывает!), но ощущает его присутствие и это ощущение ей не нравится: ей тревожно и неуютно, словно на сквозняке из незакрытого на ночь окна. В такие минуты Хиёри чувствует себя очень, очень виноватой: однажды ей придется все рассказать и нежное сердце ее строгой безупречной мамы будет разбито. В отличие от папы она об этом вряд ли забудет, но Хиёри надеется, что в конце концов мама поймет. И пусть Ики Саюри верит в приличия куда больше, чем в богов, в любовь она, кажется, верит чуточку больше. Масаоми всегда оставляет у храма пятииеновую монетку. — Если я буду заходить каждый день, он сможет угостить тебя мороженым в этом месяце, — смеется он. — Он ведь угощает?.. Брат конечно же замечает, что монетки исчезают — раз в неделю или в две. Ято с видимым удовольствием сгребает их и рассовывает по карманам, перед тем как уйти. Подарки Ято чудесны и странны, как и он сам, но ими нельзя похвалиться и их нельзя никому показать, ни подругам, ни родителям, ни даже брату. Талисманы на все случаи жизни. Рисунки — от нежных пейзажей до вышибающих дух непристойностей. Забавные соломенные звери. Пушистый розовый шарф, почти такой же, как тот, старый, но отдающий тяжелой тревожной силой, — он такой красивый, что дух захватывает, но Хиёри почему-то знает, что носить его каждый день нельзя, можно будет лишь однажды, когда ей понадобится вся эта сила, но лучше бы этому дню никогда не наступать… И мороженое им покупает сама Хиёри, не Ято. Ей не хочется, чтобы Ято менял горсть монеток, в которых заключена память о нем, признание, приглашение и даже прощение за то, что он встречается с Хиёри, на что-то настолько сиюминутное и незначительное. Но брату она ничего такого не рассказывает, а отвечает с улыбкой: — Конечно! Конечно, угощает! * * * Ято божественно точен — он возникает перед Масаоми ровно в пять, как они и договорились, и усаживается напротив. Он выглядит напряженным и встревоженным — то ли потому что ему неуютно быть безоружным, то ли просто нервничает из-за предстоящего разговора. — Что-нибудь будешь? — предлагает Масаоми, пожалуй, слишком уж дружелюбным тоном. Он нервничает не меньше. — Чай, — бросает Ято, не делаясь ни приветливее, ни расслабленнее. — И все? Не пиво? — удивляется Масаоми. Он уже прискорбно много знает о привычках этого… существа и его аппетитах. — Это ведь кафе со сладостями! — огрызается Ято. — Откуда тут пиво? Масаоми хмурится, перелистывает меню, оглядывается на другие столики — Ято прав. — Мое упущение, — признает он со вздохом (глупо, но он надеялся, что пиво сделает разговор чуть легче) и заказывает чай и пару десертов. — Ты хотел поговорить, — Ято не спрашивает — утверждает, и взгляд у него колючий, льдистый, но маленькая белая чашка чуть подрагивает в пальцах. — Не о том, чтобы я оставил твою сестру в покое, я надеюсь? Масаоми разводит руками: — Это же бесполезно, правда? — Рад, что ты это понимаешь, — ухмыляется Ято и откидывается на спинку дивана с видимым облегчением. — А что тогда?.. Нужна моя помощь?.. Как ответственный и взрослый человек Масаоми, конечно, должен бы попытаться. И как заботливый брат он мог бы задать множество вопросов. Например, как этот нищеброд в трениках собирается обеспечивать Хиёри. У Ято ни иены за душой нет, и, если Масаоми хоть что-то понимает в людях, так оно всегда и будет. В ближайшие лет сто — точно, а дальше Масаоми не рискует заглядывать. Впрочем, их семья достаточно богата, а Хиёри — достаточно старательна и трудолюбива, чтобы позволить себе Ято. Пусть он раздолбай и транжира (об этом Масаоми тоже уже наслышан), но уж точно не охотник за деньгами и семейным бизнесом, а все его непомерные амбиции и безумные планы, к счастью, лежат в области божественного. Ни с одним даже самым благообразным и подающим надежды молодым человеком ничего подобного гарантировать нельзя. Еще Масаоми мог бы спросить, куда смотается этот вечный мальчишка, когда Хиёри станет выглядеть, как его мамочка. Сколько он продержится и как быстро она надоест ему со своими человеческими делами и проблемами? Хотя такое и с обычными людьми происходит сплошь и рядом, а у Ято зато есть большое преимущество: если он и оставит Хиёри — то с пустым сердцем, а не с разбитым. «Разорвать узы» — так они это называют, кажется. Полезное умение, и звучит не так уж и страшно на первый взгляд, если б только не думать о другой, темной стороне. Все дело в том, что Масаоми не может не думать. Хиёри как-то умудряется не замечать самого главного в Ято — наверное, слишком влюблена, а любовь творит чудеса (а еще вернее — отшибает мозги), к тому же она слишком юна, всего лишь школьница. Но Масаоми — другое дело: он старше, много читал и изучал историю искусств, в конце концов, и бабушку расспросил как следует, а потом и саму Хиёри — и сделал собственные выводы. Не самые радостные: Ято был куда худшим выбором, чем ему показалось с самого начала, хотя хуже, казалось бы, некуда. Все его недостатки вроде бедности, неизвестности, отсутствия нормальной работы и дома, меркнут перед главным: Ято — это сама смерть. Бог клинка, способный рассечь все, что угодно, и покончить со всем на этой земле, даже с самой памятью. И пусть у этой смерти широкая дружелюбная улыбка и яркие голубые глаза, и смерть эта влюблена в его сестру и таскает пиво из их холодильника, а еще — ищет котов, разливает суп за пять йен и отчаянно старается перестать быть смертью, а стать чем-то совершенно противоположным, это не меняет главного… Того, что Ято — смерть. Беда, погибель, резня, возмездие — может, не так буквально, тут Масаоми уже не уверен, но это и не так важно. Важно, что никто из живых не хочет помнить о смерти, даже если это и разбивает ей сердце, и вряд ли Ики Хиёри — исключение. Поэтому единственное, что Масаоми хочет спросить у Ято, это: — Что ты будешь делать, если Хиёри все-таки забудет тебя? Просто со временем, закрутится с делами или встретит кого-нибудь другого? — вопрос звучит слишком бесцеремонно, но что-то менять уже поздно. Ято морщится: — Как грубо! — он прикрывает глаза, всего на мгновение, и смотрит снова со слабой тусклой улыбкой, за которой долгие годы размышлений, надежд и страхов. — Просто исчезну, скорее всего. Как все ненужные боги, — он устало пожимает плечами, но тут же оживляется: — Это не страшно, ведь если она не будет помнить, то и грустить не будет, так? И никто из людей не будет грустить, может, только другие боги, если у них это принято, и мальчишка-меч, Юкине. Вот только Масаоми ожидал другого. — А если не исчезнешь?.. — вот то, что он хотел спросить на самом деле, самое важное, что он должен знать. — Что тогда будешь делать? — В смысле — делать?.. Ято моргает недоуменно, хмурит брови и барабанит по белому фарфору пальцами — ему нужно время, чтобы понять. — А! Так вот ты о чем! Что мне крышу сорвет, и я порежу тут все к чертям? — голубые глаза вспыхивают в самой глубине, и в улыбке Ято нет никакого веселья, но есть предвкушение; Масаоми делается не по себе, но он находит в себе силы пожать плечами и произнести так, чтобы голос не задрожал: — Ни одна семья не хочет себе проблем, верно? — Раз так — вы уже облажались, — усмехается Ято и продолжает, уже серьезно: — Не бойся, ничего я не сделаю, — чашечка жалобно дребезжит о блюдечко, когда он аккуратно водружает ее на место. — Ни Хиёри, ни вам, ни даже… Никому. Я обещаю. Ты ведь это хотел услышать? — Да, спасибо. Именно это, — удовлетворенно кивает Масаоми. Почему-то он знает, что Ято говорит правду и чувствует облегчение, просто гора с плеч, но радости не чувствует вовсе. Ято понимает его внезапную задумчивость по-своему. — Дай мне пять иен и считай это желанием, — предлагает он. — Так ты сможешь быть уверен, что я его исполню! Масаоми вовсе не жаль для Ято очередной монетки. Но ему совсем не хочется, чтобы все кончилось именно так. Из-за Хиёри, которая светится от радости рядом с этим богом-недоразумением. И из-за самого Ято, который уже превратил свой побег от судьбы в легенду и, быть может, сумеет добежать и до счастья. Он качает головой: — Я уже потратил на тебя кучу денег, бог удачи Ято. И надеюсь, ты придумаешь, что-нибудь получше, чем просто уйти в закат, роняя слезы. — Ха! — к Ято тут же возвращается вся его самоуверенность. — Еще бы! Я просто стану для Хиёри незабываемым! Масаоми вдруг с неумолимой ясностью понимает, как и почему исчезают монетки, которые он оставляет в комнате Хиёри, отчего сестра постоянно забывает закрыть окно в своей комнате и что нелепый драный шарф на шее Ято едва скрывает пятна совсем свежих… Это просто синяки, да. Кто-то наверняка хотел его придушить. — Даже не вздумай мне рассказывать! — поспешно предупреждает Масаоми, надеясь, что все, что все картины, которые посетили его голову, немедленно и безвозвратно покинут ее. — Это тоже твое желание?.. — Ято выгибает бровь и ухмыляется, как самый грязный шантажист из бульварного романа. — Тогда все-таки придется купить мне пива. * * * Хиёри не запирает окно даже в холодные ненастные ночи. Особенно в холодные ненастные ночи. В такие ночи Ято приходит чаще всего, как будто чувствует, что особенно нужен ей — маяк в океане безбрежной тьмы, населенном голодными призраками. Или это она нужна ему. А может быть, дело в маленьком храме, стоящем у ее кровати, или просто в том, что Дайкоку в очередной раз выставил Ято из дома. Обычно Хиёри слишком хочет спать, чтобы подумать об этом как следует. — Привет, Хиёри! Ято спрыгивает с подоконника, аккуратно, почти бесшумно, закрывает окно и избавляется от сапог. Стройная гибкая тень в темноте, темнее самой тьмы, только глаза горят. — Как я устал! — шепотом жалуется Ято, валится на постель рядом с Хиёри и тут же закрывает глаза. — О-о-о, что за блаженство! — Даже не думай, — она сердито тычет кулаком ему в плечо, — влезать в этом в постель! На тебе все грязнее грязи. — А вот и нет! Юкине всего три дня назад кидал вещи в стирку! — Ято, чем ты был занят все эти три дня? Ято молчит, припоминая, но ничего из его занятий не годится для оправдания. — Я понял, на что вы намекаете, барышня, — он поднимается на ноги и дергает молнию, — без одежды я лучше! — Пф! Не хвастайся, — фыркает Хиёри и отворачивается. Она слушает шорохи и шелест ткани, смущающие и тревожные звуки, хотя ничего такого и не происходит: Ято просто снимает шарф куртку, спортивные штаны и носки. Между ними теперь случаются вещи куда более откровенные. Матрас прогибается под его коленом. Хиёри немного отодвигается, освобождая побольше места. Ято ныряет под одеяло и обнимает ее за талию. — Ай! У тебя руки ледяные, — жалуется Хиёри. — Там снаружи очень холодно, — шепчет Ято ей в волосы. — Но тут я быстро согреюсь. Он устраивается поудобнее, идеально обрамляя собой ее тело, запечатывает коротким поцелуем плечо. Хиёри становится совсем сонно, и тепло, и спокойно: это все его запах, думает она, укутывает ее, как одеяло. — Спокойной ночи, — уже сонно бормочет Ято. — Спокойной ночи, Ято, — отзывается Хиёри, и тяжелые веки опускаются сами собой. В такие дни она мгновенно засыпает, видит только хорошие сны и просыпается отдохнувшей и в хорошем настроении. Единственное ее желание, которое пока что не выполнено: проснуться однажды вместе, не в одиночестве.