путь меньшего сопротивления

      умел ли он врать? в детстве у него получалось довольно хреново: сразу горели уши и чесался нос. родители всегда знали, если он говорил им неправду, пытаясь скрыть порванные джинсы, поломанную игрушку и синяк под глазом его друга. мать лишь разочарованно качала головой с несуразным, растрепанным пучком волос и целый день говорила с ним короткими резкими фразами, будто стреляла ими из лука. отец был суровее и носил на себе ремень с тяжелой железной пряжкой на случай, если маленькие дети хотели что-то от него утаить. несмотря на это, матери он боялся больше, хоть синяки были больнее, чем ее слова. у нее была поразительная способность мучить, не шевеля и пальцем. она молчала и даже не смотрела на него, когда укладывала спать: просто укрывала одеялом, будто это ее обязанность, а не любовь, и тушила свет звонким хлопком ладони по выключателю. и мир погружался в беспросветную тьму. и оставался таким до тех пор, пока он не просил у матери прощения. а долго он с этим не тянул, потому что не мог выдержать такого откровенного безразличия к себе, будучи ребенком.       к восемнадцати годам он научился врать практически идеально, и его разоблачали максимум раз в месяц. он понял, что надо заранее придумывать историю, заботиться обо всех уликах, иметь хорошую память и всегда быть на готове. отец больше не хватался за ремень, потому что у него у самого теперь был такой же. жесткий и с тяжелой пряжкой. мать же продолжала одаривать его разочарованными покачиваниями головы и острыми словами. но к тому возрасту он воспитал в себе не только способность врать и не краснеть, но еще и гордость. так что он терпел мучительный взгляд матери и молча вновь желал вернуть ее внимание.       теперь, когда он уже умел искусно оперировать ложью, как правдой, можно было поставить вопрос по-другому. хотел ли он врать хоть кому-то?       ох, хакон ненавидел ложь. особенно свою.       когда случился конец света, казалось, неправда больше не имела значения. кругом умирали люди от рук зараженных или точно таких же людей. по городам шарили военные и бандиты, скрывались ученые и правительство, приезжали и уезжали беженцы, в темноте рыскали мутанты. хакон прятался по домам и квартирам, прыгал по крышам, не заводил друзей, обманывал, говорил правду, предавал и просто пытался выжить как мог. и весь мир наполняли тысячи таких же, как и хакон, поэтому ему было не стыдно. в новом мире, после падения, никто не мог укоризненно покачать головой и угрожающе лязгнуть железной пряжкой. были вещи пострашнее этого, но их хакон все равно боялся меньше, чем ебанной игры в безразличие.       взрослый, тридцатипятилетний хакон был вне себя от злости на свою мать за то, что она так искусно делала вид, будто ей было наплевать на собственного сына. он даже пытался пару раз вывести ее на эмоции: специально падал с велика и приходил с кровоточащими ладонями и коленками, сбегал из дома, отказывался от еды. ей хоть бы что. она обрабатывала ему раны, наказывала домашним арестом и насильно заставляла есть, но все это делалось с таким жутким безразличным взглядом, который был даже направлен не на него. она смотрела поверх, куда-то вдаль, как будто хакона для нее никогда не существовало. но получилось совершенно наоборот: это она перестала для него существовать. так что можно было сказать, что хакон рос без матери.       заслужил ли он такого отношения своим враньем? ну тогда справедливо. но лучше бы она его прирезала, честное слово. он мечтал о ссоре с ней. мечтал о криках до сорванного голоса, мечтал услышать звон разбивающейся посуды, мечтал о слезах и истериках, а получал невыносимое молчание и этот блядский взгляд.       хакон медленно шел к проебыванию своей семьи с детства. но когда он осознал это, то было уже поздно.       на каких бы наркотиках раньше не сидела лоан, хакон был торчком пожестче. и сидел он на лжи. убивала она, к сожалению, медленнее чем героин.       возможно, именно поэтому он сошелся с лоан. видел в ней такую же зависимость, что и в себе. думал, они могли бы помочь друг другу справиться с этим дерьмом, но это было плохой идей. все знали, что утопающий не мог спасти утопающего хотя бы потому, что кто-то из них обязательно залезет на шею другому, лишь бы подышать подольше. прожить чуть дольше. и лоан залезла. вероятно, не специально и даже не зная, что хакон нуждался в кислороде так же сильно, как и она сама. а смотреть на то, как лоан спасалась, было невыносимо.       был ли он рад за нее? да. он был горд своей девочкой, смотря на то, как она избавлялась от шприцов и забывала дорогу к своим диллерам. она цеплялась за новую жизнь, которой себя лишила, и он не мог винить ее в этом. потому что не мог бы винить за это и себя. это было правильно.       только потом хакон вспомнил, что утопающий, которому залез на шею другой утопающий, все равно тянул обоих на дно. потому что когда речь идет о твоей жизни, ты выбираешь путь меньшего сопротивления своей боли. лучше вы умрете вместе, чем кто-то из вас выживет. один в поле не воин. а хакон отправился бы в ад. и как известно, одному в аду делать нечего.       поэтому он решил уйти. лоан заслуживала кого-то лучше хакона. он желал ей лучшего. кого-то, кто не стал бы врать, причинять боль, тянуть на дно ошибками своего прошлого. а это все, на что хакон был способен. поэтому однажды он заставил лоан возненавидеть его. и когда она рыдала из-за него, он не мог поверить, что лоан думала, будто ему наплевать. потому что ему никогда не было наплевать. поэтому он и уходил. у него не было столько храбрости, но еще осталось желание не губить тех, кого любил.       прощание всегда было нелегким. парадокс был в том, что прощание было концом, но в этом конце люди всегда возвращались к началу. обнулялось все, если совсем не уходило в минус. хакон делал лоан одолжение, только ей объяснить это не получалось.       и внезапно лоан напомнила ему его отца, который хватался за свой ремень с тяжелой пряжкой, чтобы высечь на всем теле одну единственную фразу: «ложь наказуема». лоан хваталась за свой арбалет и не просто высекала, а вбивала это в мозг одной стрелой. ее глаза горели тем же огнем, что и у отца. кричала она так же громко и яростно. и у обоих была эта неутолимая потребность восстановить справедливость. в чем хакон тоже не мог винить их.       может быть, если бы он осознал это раньше, когда его ложью были только невероятной случайностью поломанные игрушки, то все еще можно было бы изменить. он бы не вошел в раж и научился бы извиняться чаще, чем придумывать оправдания. а теперь, когда лживые слова слетали с его языка, прежде чем он успевал их поймать, можно было только защитить остальных. потому что хакон когда-то не защитил себя самого и из-за своей же ошибки не мог позволить губить других. это было нечестно.       проблема была в том, что вселенной можно было крикнуть: «это несправедливо!», и услышать в ответ: «правда что ли? ну извини».       хакон уносил ноги ото всех, кого любил, и по иронии судьбы это совпадало с его родом деятельности. очень хорошо. нашел свою нишу. здорово, когда твои увлечения совпадают с твоими травмами.       от эйдена было тяжело убежать, потому что тот сам бегал неплохо. даже выигрывал у хакона, когда они оба, опьяненные друг другом и ночным вилледором, носились по крышам. эйден пришел первым, и хакон понял, что любая его гонка теперь будет проиграна этому мальчишке с ветром в волосах. куда бы он не побежал — эйден уже был там, чтобы поцеловать или, может, забить до смерти за то, как с ним должны были обойтись в будущем.       об этом он пока не знал, поэтому самозабвенно упивался незнакомыми ему чувствами и ощущениями, когда хакон твердо прижимал его к стене, не давая упасть на дрожащие коленки, и залезал руками под одежду. и несмотря на то что хакон получал неумелую любовь от желанного человека, он все равно проигрывал.       вселенная была благосклонна к нему, подкидывая раз за разом шанс исправиться и попробовать снова. глядя на свои ошибки, можно было сделать все иначе, чтобы никогда вновь не совершить их. но к большому сожалению, хакон так не умел. что он знал наверняка — надо было откачать эйдена на базаре и выставить за порог. хакон действительно пытался не привязываться и не мечтать о жизни, в которой он не одинок. эйден сам к нему всегда возвращался, как бродячая собачка, которую один раз не ударили и теперь она любила до беспамятства и была предана. нельзя же было плевать в него, когда он рассчитывал на помощь. как и нельзя было не сцеловывать его слезы, когда он жмурился от боли, распластанный на постели, возбужденный и красный от смущения. хакон действительно пытался.       он решил, что попробует переиграть самого себя. промолчит сейчас о том, что работает на человека, которого ищет эйден, и больше не вернется к вальцу. отдаст всего себя этому взбалмошному мальчишке. поможет ему найти сестру и уберется куда подальше от вилледора и прошлой жизни. он покажет ему, что такое семья, которую у него отняли, хотя хакон сам едва ли понимал что это. но он выложится на все сто процентов ради эйдена. хакон научит его праздновать рождество и хэллоуин по всем традициям, с украшениями и подарками. он покажет ему любовь, какой она была до конца света: неспешная и бытовая.       сейчас-сейчас, только он сбежит из туннеля, полного зараженными. только не откликнется на крики эйдена о помощи. только отнесет вальцу ебанный ключ вгм. только солжет в последний раз. а потом как заживет.       этот раз действительно стал последним, и у хакона правда получилось переиграть самого себя. однако он не учел, что если ты борешься с самим собой, то победителей не бывает. если ты и прав, то только на половину, потому что другая, получается, ошибалась. хакон так и не понял, что себя не побеждают. с собой находят общий язык.       и когда эйден отскочил от него, как от прокаженного, а не раненного, хакон даже не смог посмотреть ему в глаза. а там было на что посмотреть: на всю боль, каким-то невероятным образом уместившуюся лишь в одном его взгляде. стрела в плече даже на мгновение не ощущалась так остро, как его разочарованный взгляд и это до жути знакомое молчание, повисшее между ними.       хакон знал толк в молчании. хакон в нем вырос.       и тогда, изо всех сил зажимая кровоточащую рану (он знал, кто ее оставил), хакон вдруг осознал, что эйден напоминал ему его мать.       эйден никогда не выстрелит в него из ебанного арбалета, не ударит ножом, не столкнет с высотки, не скормит зараженным и не отдаст миротворцам на повешение. эйден никогда не будет бегать за ним, чтобы отомстить и восстановить справедливость. он не будет желать ему смерти и уж тем более участвовать в ней.       эйден не поднимет на него руки. вместо этого, он поднимет на него свой тяжелый, тоскливый взгляд. догонит лоан, того самого озлобленного снайпера (читать: отца), потому что это будет правильно, как эйден любил. и больше никогда в своей жизни не заговорит с хаконом. не будет вспоминать о нем и притворится, будто все это время они были не больше, чем просто случайно врезавшимися друг в друга прохожими на базаре. и вот же блядство. хакон не мог винить его в этом.       эйден стал вторым, после его матери, кто ушел самостоятельно, не оглядываясь и не вспоминая его имени. они стали всего лишь соседями: с матерью хакон делил быт, а с эйденом город. они иногда пересекались на крышах и в труднопроходимых местах, которые оба любили до одури. и всякий раз эйден смотрел не на хакона, а поверх него, куда-то вдаль, будто его и не существовало. и всякий раз в глазах эйдена хакон видел глаза своей матери.       наверное, все оно было к лучшему. в конце концов, и эйден, и лоан, и его бывшие жены, и родители — все они заслуживали кого-то лучше хакона. может, это было хорошо, что знакомство с ним не длилось долго. так он мог причинить им меньше вреда. хакон никогда не был хранителем ни очага, ни преданности, ни правды. хакон был одиночкой. отшельником, если кому-то так угодно. он любил всех, а потом покидал их, заставляя ненавидеть его.       возможно, однажды они все поймут, почему в итоге хакон решил оттолкнуть их. даже эйдена, на которого потратил больше всех своих фантазий о лучшем будущем. хакон был гадким, как бы забавно оно не звучало. у него не было ни смелости, ни силы. он привык идти по пути меньшего сопротивления. проще оставить и уйти, чем вести конструктивную беседу с самим собой. он всем делал одолжение, кроме себя.       хотел бы хакон, чтобы у него была другая история? да, что-нибудь более красочное, где побеждали любовь и дружба, как в долбанных мультсериалах. что-нибудь, что могло бы стать примером для других.       хакону всегда было проще пустить пулю себе в голову, чем сказать одно единственное слово, которое все ожидали от него услышать.       даже вселенная умела извиняться, хоть и в шутку.