Последний листок...

В небольшом районе западнее площади Вашингтона улицы взбесились и разбились на узкие полоски, называемые проездами.Эти проезды образуют странные углы и повороты. Там одна улица пересекает даже сама себя раза два.Одному художнику удалось открыть очень ценные свойства этой улицы.Представим себе, что сборщик долгов по счету за краски, бумагу и холст, идя по этому маршруту, вдруг встречает самого себя, когда он уже возвращается обратно, не получив в оплату ни цента! Поэтому люди искусства вскоре налетели в старый странный Гринич-Виллидж В поисках окон, выходящих на север, остроконечных крыш XVIII столетия, голландских мансард и низкой квартирной платы. Затем они привлекли туда с Шестой авеню несколько оловянных кружек и одну-две жаровни и образовали «колонию». Студия Лу и Сехуна помещалась на чердаке приземистого трехэтажного кирпичного дома.Лу - ласкательное от ЛуХан. Один парень приехал из Китая, второй - из Кореи.Они познакомились за табльдотом в местном «Дельмонико», ресторанчике на Восьмой улице, увидели, что их взгляды на искусство, салат из листьев цикория и широкие рукава вполне совпадают, и решили нанять общую студию. Это было в мае. А в ноябре холодный, невидимый пришелец, которого врачи называют Пневмонией, начал бродить по колонии, касаясь то одного, то другого своими ледяными пальцами. По Ист-Сайда этот ублюдок разгуливал смело, шел быстро, поражая десятки жертв, но здесь, в лабиринте узких, поросших мхом проездов, с трудом переставлял ноги.Мистера Пневмонию нельзя было назвать благородным старым джентльменом. Для этого болвана с красными кулаками молодой парень, малокровный от Корейских сладостей, вряд ли был той дичью, на которую разрешалось охотиться. Однако он обрушился на него, и теперь Сехун,не способен и пошевелиться, лежал на покрашенной железной кровати, глядя сквозь небольшие форточки голландского окна на глухую стену соседнего каменного дома.Однажды утром озабоченный доктор движением лохматой седой брови пригласил Лу в коридор. - У него один шанс ... ну, скажем, из десяти, - сообщил он, сбивая ртуть в термометре. - И этот шанс заключается в том, чтобы он хотел жить. Но когда люди начинают действовать в интересах гробовщика, то вся фармацевтика - пустая трата времени. Ваш маленький друг уже решил, что никогда не поправится. Какие у него были намерения на будущее? - Он ... он хотел нарисовать когда-нибудь Неаполитанский залив, - сказал Лу. - Нарисовать? Глупости! Нет ли у него чего-то такого, о чем действительно стоило бы думать - например, какой-то девушки? - Девушки? - Переспросил Лу голосом, похожим на звук натянутой струны. - Разве девушка стоит ... нет, доктор, ничего такого нет. - Ну, тогда это просто упадок сил, - подытожил врач. - Я сделаю все, что только может наука, орудием которой я есть. Но когда мой пациент начинает считать кареты в своей похоронной процессии, я сбрасываю с целебной силы лекарств пятьдесят процентов. Если вам удастся, чтобы он хоть раз спросил, какой будет этой зимой снегопад, я смогу поручиться, что у него будет один шанс не из десяти, а из пяти. Когда доктор ушел, Лу выбежал в мастерскую и плакал в японскую бумажную салфетку, пока та вовсе не размокла.Взял чертежную доску и, насвистывая веселый мотивчик, независимо вошел в комнату.Сехун, почти незаметна под одеялом, лежал, повернувшись лицом к окну. Лу перестал насвистывать, думая, что Сехун уснул. Он пристроил доску и начала рисунок тушью - иллюстрацию для журнального рассказа. Молодые художники должны мостить свой ​​путь в искусство, рисуя иллюстрации к журнальным рассказам, молодые авторы пишут для того, чтобы вымостить себе путь в Литературу. Рисуя героя рассказа, ковбоя с Айдахо в элегантных брюках, с моноклем, Лу услышал тихий шепот, повторяющийся несколько раз. Он быстро подошел к кровати. Глаза у Сехуна были широко открыты. Парень смотрел в окно и считал - считал в обратном порядке:- «Двенадцать», - сказал он и чуть позже: - «одиннадцать», - потом: - «десять» и «девять», - а потом, почти одновременно: - «восемь» и «семь». Лу встревоженно посмотрел в окно. Что там считать? Ведь перед глазами только пустеет бесконечно мрачный двор и глухая стена кирпичного дома на расстоянии двенадцати футов. До половины той стены вскарабкался старый плющ, узловатый и подгнивший у корней. Холодное дыхание осени стряхнуло с него листья, и было хорошо видно, как почти голые ветви растения цепляются за потрескавшиеся кирпичи. - Что это, милый? - Спросил Лу. - Шесть, - едва слышно сказал Сехун. - Теперь они падают быстрее. Три дня назад их было почти сто. И голова болела считать. А сегодня уже легко. Он еще один упал. Теперь осталось только пять. - Чего пять солнышко?-Скажи своему Лулу. - Листьев. На плюще. Когда упадет последний, я умру. Я знаю это уже три дня. Разве врач ничего тебе не сказал? - Таких глупостей я никогда не слышал, - фыркнул ЛуХан прекрасно показывая пренебрежение. Какое отношение имеют листья старого плюща к твоему выздоровлению? А ты, пакостный мальчишка, так любил этот плющ! Не будь дураком. Ведь еще сегодня утром врач мне говорил, что твои шансы выздороветь, и то скоро ... постой, как же он сказал? .. Он сказал, что у тебя десять шансов против одного! А это почти столько, как у каждого из нас в Нью-Йорке, когда едешь в трамвае или проходишь мимо нового дома. Попробуй теперь съесть бульона и дай твоему Лулу закончить рисунок, чтобы можно было продать его редакции и купить своему больному мальчику портвейна, а себе, обжоре, свиных котлет. - Не надо больше покупать вина, - сказал Сехун, не отрывая взгляда от окна. - Вон еще один полетел. А бульона я не хочу. Осталось всего четыре листочка. Я хочу, пока не стемнело, увидеть, как оторвется последний. Тогда умру и я. - Се, милый, - сказал ЛуХан, склоняясь над кроватью, - ты можешь пообещать мне, что закроешь глаза и не будешь глядеть в окно, пока я не закончу работу? Я должен сдать эти рисунки завтра. Мне нужен свет, иначе я опустил бы штору. - Не мог бы ты рисовать в другой комнате? - Холодно спросил Сехун. - Лучше я побуду у тебя, - ответил Лу. - К тому же я не хочу, чтобы ты все время смотрел на те глупые листья. - Тогда скажи мне, когда закончишь, - закрывая глаза, попросил Се, бледный и неподвижный, как свергнутая статуя, - потому что я хочу увидеть, как упадет последний листок.Я устал ждать. Устал думать. Мне хочется расслабиться, ни за что держаться и полететь - все ниже и ниже - как один из тех несчастных, истощенных листьев. - Постарайся уснуть, - посоветовал Лухан. - Мне надо позвать сюда Сюмина что бы нарисовать из него отшельника-золотоискателя. Я выйду на минутку, не больше. А ты лежи и не двигайся, пока я не вернусь. Сюмин был художником и жил на первом этаже под ними. В искусстве он был неудачником. Десять лет держал он в руках кисть, но не на шаг не приблизился к своей Музе, чтобы хоть коснуться края ее мантии. Он все время собирался создать шедевр, но даже не стал над ним работать. Уже несколько лет, как он не рисовал ничего, кроме какой-то мазни - вывесок и объявлений. На кусок хлеба он зарабатывал, позируя тем молодым художникам из колонии, которые не могли оплатить натурщиков-профессионалов. Он слишком много пил и еще не оставлял разговоров о своем будущем шедевре. Что касается всего остального, то это был урчащий паренек, который беспощадно издевался над всякой деликатностью, в ком бы она ни проявлялась, и смотрел на себя как на сторожевого пса, специально поставленного защищать двух молодых художников в студии наверху. ЛуХан застал Сюмина, от которого сильно пахло лаком, в его тускло освещенной каморке внизу. В углу стоял мольберт с подрамником, на котором было натянуто чистое полотно,которое уже пять лет ждало первых штрихов шедевра. Лу рассказал парню о химеры Сехуна и о своих опасениях относительно того, как бы его друг как лист, не улетела от них, когда связь с миром у него ослабеет. Сюмин с красными глазами,которые заметно слезились, шумно обнаружил свое пренебрежение, издеваясь над такими идиотскими выдумками. - Что, - кричал он с ужасным корейским акцентом, - разве еще ​​есть такие дураки, чтобы умирать из-за листьев,которые осыпаются с проклятого плюща? Впервые слышу. Нет, не хочу позировать для вашего идиота отшельника! Как это ты позволяешь ему забивать голову такой ерундой? - Он очень болен и совсем обессилен, - сказал ЛуХан, - а от высокой температуры будто сума сошел, потому что в голове у него полно всяких химер. Ладно, Сюмин, если не хотите позировать мне, то и не надо. Просто я думаю, что ты - противный болтун. - Ты настоящий мужик! - Заорал Сю. - Кто говорит, что я не хочу позировать? Ну вперед. Я иду с тобой. Полчаса я пытаюсь объяснить, что готов позировать. Боже мой! Здесь совсем неподходящее место болеть такому хорошему парню, как Сехун. Когда-то я нарисую шедевр, и мы все выберемся отсюда. Ей-богу, выберемся! Сехун спал, когда они поднялись наверх. Лу опустил штору до подоконника и знаком велел Сюмину пройти в другую комнату. Там они остановились у окна и со страхом посмотрели на плющ. Потом молча переглянулись. Во дворе упорно шел холодный дождь со снегом. Сюмин в старой синей рубашке, изображая отшельника-золотоискателя, уселся на перевернутом вверх дном чайнике, служившим вместо скалы. На следующее утро, проснувшись после короткого сна, Лу увдел, что Сехун не сводит печальных, широко раскрытых глаз с опущенной зеленой шторы. - Подними ее, я хочу посмотреть, - шепотом приказал Се. Лу устало послушался. Невероятная вещь! Всю ночь шел дождь и неистовствовал порывистый ветер, а на кирпичной стене еще виднелся листок плюща. Один-единственный. Темно-зеленый у стебля, но с желтизной, тления и разложения по зубчатым краям, он храбро держался на ветке в двадцати футах от земли. - Это последний, - сказал Се. - Я думал, он непременно упадет ночью. Я слышал, какой был ветер. Сегодня он упадет, тогда и я умру. - Да бог с тобой! - Сказал Лухан, склоняясь измученным лицом над подушкой. Подумай хотя бы обо мне, если не хочешь думать о себе. Что будет со мной? Сехун не отвечал. Душе, которая собирается отправиться в далекое таинственное путешествие, все на свете становится чуждо. Неотвязная мысль о смерти овладевала Сехуном все сильнее по мере того, как одна за другой ослабевали ниточки, связывавшие его с другом и всем земным. День медленно прошел, но даже в сумерках они видели на фоне кирпичной стены, одинокий лист плюща держится на своей ножке. А потом, когда наступила ночь, опять сорвался северный ветер, снова в окна хлестал дождь, барабаня по низким голландским карнизам. Когда рассвело, Се безжалостно велел поднять штору. Листок плюща был еще на своем месте. Сехун лежал и долго смотрел на него. А потом обратился к Лу который на газовой плитке разогревал для него куриный бульон. - Я был плохим парнем, - сказал Се - что-то заставило этот последний листок остаться там, где он есть, чтобы показать, каким я был противным. Это грех - хотеть умереть. Теперь ты можешь дать мне немного бульона и молока с портвейном ... Или нет, принеси сначала зеркало, потом обложи меня подушками - я буду сидеть и смотреть, как ты готовишь есть. Через час он сказал: - Лулу, я надеюсь нарисовать когда-нибудь Неаполитанский залив. Днем пришел доктор, и Лухан, провожая его, нашел повод выйти в коридор. - Шансы равны , - сказал врач , пожимая худенькую дрожащую руку Лухана . - Хороший уход - и вы выиграете . А теперь я должен придти еще к одному больному здесь , внизу . Его зовут Сюмин , кажется , он художник . Тоже пневмония. Надежды никакой , но сегодня его заберут в больницу , там ему будет удобнее. На следующий день врач сказал Лу : - Опасность миновала . Вы победили. Теперь питание и уход - и больше ничего не надо. А вечером того же дня ЛУ подошел к кровати , где лежал Се, умиротворенно плетя очень синий и совсем ненужный шерстяной шарф , и одной рукой - вместе с подушками и плетением - обнял друга . - Мне нужно что-то тебе рассказать , мышонок , - сказал он . - Сегодня в больнице от воспаления легких умер Сюмин . Он болел только два дня.Позавчера утром дворник его в комнате беспомощного и страдающего . Его ботинки и одежда совершенно промокли и были холодны как лед. Никто не мог понять , куда он ходил такой ужасной ночью . Потом нашли фонарь , который еще горел , лестницу , перетянутую в другое место , несколько разбросанных кистей и палитру , на которой было смешано зеленую и желтую краски. А теперь посмотри в окно , дорогой , на последний лист плюща . Тебя не удивляло , что он ни разу не дрогнул и не качнулся от ветра ? Ах , солнышко , это и есть шедевр Сюмина , он нарисовал его в ту ночь , когда упал последний лист ...