Ленинград не расскажет.

      Блокада. Так много в этом слове: и голод, и холод, а с другой стороны — и неоспоримое величие. Ленинград не пал, демонстрируя свою непокорность и стойкость в ветре серебра, отважно пытаясь выйти из удавки мучительного голода на свободу, в жизнь.       Со временем он начал носить своё имя — Ленинград — с гордостью, но рассказать, как там было и что… Шура не мог. Он видел, как в хрустальную непогоду умирали мучительной смертью жители. Исхудалые тела были похожи на мумии, которые перед этим принимали страдальческие выражения лиц — и были вправе это делать.       Брошенные не по воле родителей дети смотрели жалостливо, напряжённо, желая только выжить. Когда Шура смотрел на них, то понимал свою слабость. Он блуждал по тропинкам возле разрушающихся кирпичных домов, где когда-то жили семьи, прибывал смех, была вкусная еда — о еде-то и подавно нельзя вспоминать, ведь скрутится желудок в тонкую острую струну и станет резать измученный позвоночник, мечтая лишь о том, чтобы что-то сожрать.       Вспоминал ту квартиру на Гороховой, замызганный стол, на котором хлеб, если, конечно, это хлебом можно назвать. Как он брал и ел, разбирал хлипкими бледными руками по крошкам последнюю надежду на жизнь. Кисти вытянулись, костяшки потемнели фиолетовыми синяками от работы. Брать ими что-то и делать становилось мучительно, но и приковаться к кровати — равно повестке о скорой смерти.       Шура распрямлял свою сгорбленную спину и шёл, переступая с ноги на ногу. Доползал до своей комнаты и смыкал свои уставшие веки. И так долгие мучительные месяцы.       Спасением были книги. С какой грустью и каким сожалением сжигал Шура очередную, грелся слабым теплом. Хотелось лезть на стену, упасть куда-то и не чувствовать, не понимать это горе. Не видеть разруху, удушающие и страшные поля. После войны Шура не мог по ним бегать, на животном уровне боясь увидеть, как по небу спускаются самолёты или бомбы.       Он с удивлением смотрел на ранее привычную еду, но уже не мог есть — отвык. Зато в привычку вошло делать запасы пищи и спичек и жить на самых низких этажах.       Когда Миша смотрел печально и к себе прижимал подобие человека, ничего не говоря, тогда и полились первые слёзы после ужаса у Шурки. Ленинград покажет вам последствия, но рассказывать — никогда.