Last try

– А что ты делаешь? – донеслось откуда-то сбоку. – Сижу, – просто ответил я. Стоило повернуть голову немного влево, как мой вечно недовольный взгляд встретился с другим, более задорным взглядом рыжей девчонки в майке с надписью «СССР» на груди. Ульяна, собственной персоной. Девочка-ракета, рыжий энерджайзер, главная хулиганка всея «Совёнка» – за всё время прозвищ я ей придумал немало. – Я вижу. А верёвка тебе зачем? – удивлённо спросила она, по-совиному склонив голову набок. – Провожу небольшой эксперимент. – Ух ты, расскажешь поподробнее? – Нет, – отрезал я. – Незачем тебе это знать. – Ну и ладно! – обиженно надуло губки рыжее чадо, в прочем, тут же сменив гнев на милость и бодрой походкой зашагав в сторону лагеря. Прогнать надоедливую пионерку – не самое выдающееся из того, что я могу тут. За всё то время, что я наматываю круги в этой чёртовой временной петле, я успел многому научиться. Соблазнить любую пионерку парой слов – да запросто, сыграть на любом имеющемся в музыкальном кружке инструменте не хуже его заведующей – как два пальца, перерубить весь лагерь… так, об этом не будем, выбраться отсюда – Ха!.. Не, нереально. И действительно, я убил сотни циклов на поиски возможного выхода отсюда. Изучил каждый миллиметр лагеря и прилегающей территории. И пришёл к весьма неприятному выводу – покинуть это место привычными мне способами невозможно. После множественных экспериментов я выяснил, что вся доступная мне территория – окружность, в диаметре равная примерно десяти километрам, с центром у памятника на площади. При попытке выйти за неё создаётся иллюзия движения, когда на самом деле ты не сдвигаешься дальше ни на миллиметр. Автобус невозможно завести никаким образом, а стоит тебе ступить за ворота лагеря – как он тут же дезинтегрируется, мистические машины, якобы привозящие продукты в столовую, тоже невозможно никак застать (однажды я весь цикл караулил столовую, надеясь увидеть это таинственное транспортное средство, а в перспективе – забраться внутрь и свалить на нём, но машина так и не приехала, хотя пионеры продолжали посещать столовую. Откуда тогда там бралась еда – доселе неизвестно), а до железной дороги, видимой с пляжа, добраться не представлялось возможным, ибо она выходила за обозначенную выше территорию Я пытался, искал, бродил, рвал и метал, но всё это оказалось бесполезным. Бесполезным! Складывалось ощущение, что любые мои попытки априори обречены на провал. И ведь никто не упрекнёт меня в том, что я не пытался! Носиться по округе, во всю глотку вопя «замуровали демоны!», мне надоело ещё на первом десятке циклов, так что к поиску ответов я приступил довольно быстро. В голову полезли воспоминания: Первое, что я сделал – это проштудировал всю библиотеку. Старательно избегая собрания сочинений, воспевающих идеалы коммунизма, коих тут было большинство, я сперва изучил всевозможные учебники и пособия (Зачем в пионерлагере книга «Выживание в диких условиях» – вопрос, волнующий меня до сих пор), затем принялся за художественную литературу. Была, конечно, призрачная надежда найти среди полок завалявшееся там пособие «Мистический пионерлагерь для чайников», но и та разрушилась, стоило захлопнуться последней неизученной мною книге. Затем я принялся изучать местные виды досуга. Книги – это, конечно, хорошо, но получать знания на практике и бок о бок со знающими людьми куда проще и интереснее. Чем я только не занимался эти годы. Кибернетика оказалась весьма интересной вещью. Первое время меня волновал вопрос – почему я сразу не узнал этих двух парней? Сыроежкин Сергей, он же Электроник, и Демьяненко Александр, он же Шурик – весьма известные персонажи советской эпохи. Пусть и не соответствующие своему возрасту из известных мне произведений, но это были они. Но ладно я, а почему другие их не узнают? Или в этой версии СССР их и не существовало никогда? Очередной вопрос, упавший в бездонную копилку ему подобных. Паять микросхемы я научился настолько же быстро, насколько мне и наскучило данное занятие. И я принялся за музыку. Днями напролёт совершенствуя свою игру, я открывал для себя новые и новые грани этой дисциплины, изучая сначала гитару, затем рояль, барабаны, духовые инструменты и вообще все из тех, что были мне доступны. Имея вечность в запасе, научиться чему-либо – это вопрос только времени. Вот я и научился. Несколько смен подряд мы отыгрывали концерты, даря пионерам музыку из моего мира, вот только чем больше я прогрессировал, тем труднее становилось остальным. В один момент девочки перестали поспевать за моей виртуозной игрой, после чего я бросил это дело. Следующим на очереди занятием стала медицина. На какое-то количество смен я прописался в медпункте, с усердием изучая всевозможные способы лечить людей. Вместе с Виолой и Леной я стоял на страже ампул и клизм, учился накладывать повязки, ставить уколы, вправлять вывихи и так далее. Из всех изучаемых мною раньше дисциплин именно медицина оказалась самой трудной. Ибо с точки зрения теории требовалось помнить воистину колоссальное количество вещей. Но, как говорил Умар ибн аль-Хаттаб – ничто не вечно. Вот и моим «весёлым» денькам в медпункте настал конец. Зато я теперь сам себе медсестра. Хотя, все ранения и так исчезают с каждым новым циклом, как, впрочем, и любые другие изменения в теле. Так что вздумай я вдруг записаться в бодибилдеры, то я бы мог хоть сутками напролёт торчать на спортплощадке, результата всё равно бы не было. По этой же причине играть на струнных инструментах тоже тяжело – мозоли на пальцах, худо-бедно успевавшие появиться к концу смены, также исчезали. Но я не отчаивался, с энтузиазмом принимаясь за другие занятия. Так что после медицины я ударился в спорт. Из всех доступных мне тут разновидностей оного я умел играть только в футбол и немного в волейбол. Но, тем не менее, освоить все остальные спортивные дисциплины стало, опять же, вопросом времени. Спустя ещё пару десятков циклов мой уровень возрос настолько, что равных мне теперь и днём с огнём не сыщешь во всём лагере. На всех соревнованиях, которые я уговаривал организовать вожатую, побеждал всегда я. Освоив и этот навык, я принялся искать другие ещё неизученные отрасли. Их оказалось довольно много, так что я с энтузиазмом изучал всё, до чего добирались мои руки. Совершенствовал кулинарное мастерство в столовой, учился топить баню, рубить дрова, копать, сажать цветочки и ещё тысячи и одной разной хрени. В один момент я поймал себя на мысли, что во всём лагере не осталось ни одного занятия, которое я ещё не успел опробовать. И вновь на меня накатила адская скука. И тогда я принялся экспериментировать. Благо, вопросов «а что будет, если...?» в моей голове было предостаточно. Вообразив себя Пушным местного разлива, я организовал локальный филиал программы «Галилео» в Совёнке, с энтузиазмом проверяя различные гипотезы. Делал я это, скорее, от тоски, но где-то внутри головы сидела побитая временем, но всё ещё живая призрачная надежда отыскать выход отсюда. Учитывая приобретённые в этом блядском лагере навыки, в своём мире я могу стать, пожалуй, кем угодно. Но, судьба внесла свои коррективы, жёстко переломав хребет моим надеждам. И в один момент я просто-напросто не выдержал. Злость, годами копившаяся внутри и принудительно подавляемая, в один момент вылилась в неконтролируемую агрессию. Взяв в руки топор, честно экспортированный мною с пожарного щитка, я побежал в домик вожатой, в котором… Ну, я думаю, и так понятно, что я сделал. Смотря на агонизирующий труп, совесть робко попыталась вылезти наружу, но тут же была загнана обратно приступом неудержимой ярости. И я, выбежав из домика, принялся искать себе новую цель. И я убивал. Много. Каждого встречного. Разумеется, остальные попытались спрятаться, но я нашёл их всех. Всех! Пионеры, вожатые, прочий персонал – все отправились к праотцам. Стоя посередине площади, весь перемазанный в крови и окруженный горой трупов, я заливался смехом, словно какой-то псих-маньяк. Хотя, почему «словно», так оно и было. Натуральный псих, от нечего делать перерубивший всё население ни в чём не повинного пионерлагеря. Ближе к вечеру помутнение разума сошло на нет, и я с ужасом осознал, что же я на самом деле натворил! Первые пару дней я просто старался спрятаться, отгородиться от всего этого безумия. Блуждая по лесу, а после – по шахтам, я старался не думать об этом. Но, не думать не получалось. И на четвёртый день я решил сделать то немногое, на что был способен, а именно – хотя бы похоронить их. Два дня я бегал по лагерю, собирая тела и утаскивая их в лес, где собственноручно выкапывал ямы и хоронил там тела. Я даже подобие надгробий сделал. Остальные же два дня я словно пребывал во сне. Выйдя на седьмой день на стоянку, я с удивлением обнаружил на ней автобус, пусть и пустой. И когда я забрался внутрь и уселся на привычное мне место в конце салона, тот закрыл двери, завёлся и, управляемый неведомой силой, помчался вдаль. Засыпая, я больше всего на свете боялся, что цикл перезапустится уже без кукол. Хоть я и чувствовал вину, и одной половиной души желал больше никогда их не видеть, но другой понимал, что без них я не смогу. И когда я проснулся, вышел из автобуса и из-за ворот вышла Славя, я тупо забежал обратно в автобус, плюхнулся на ближайшее сиденье и разрыдался. Следующие смен десять я просто блуждал по лесу, не желая видеть никого. Прописавшись в бункере, я сутками напролёт втыкал в потолок и думал. Постоянно и очень много думал. Иногда выбирался погулять по шахтам. И чёрт его знает, что со мною случилось бы в дальнейшем, если бы в один момент я не встретил её. Блуждающая по шахтам девочка с кошачьими ушками и хвостом стала единственным антропоморфным существом, с которым я мог по-настоящему поговорить. Я залпом пересказывал ей свои приключения, она же щедро делилась знаниями о мироустройстве лагерей (оказалось, что существуют и другие лагеря, где есть точно такие же пионеры и мои копии) и обещала помогать мне. Со временем я вернулся к социуму, стараясь максимально загладить свою вину перед ними. И пусть они и не помнили того, что я совершил, я, к сожалению, помнил АБСОЛЮТНО всё. Вновь нацепив на себя так горячо любимый Ольгой Дмитриевной образ порядочного пионера, я всячески старался помогать этим... людям. Стал помощником вожатой, выполняя поручения всех, кому было не лень мне их выдавать. Но, в один момент и это мне надоело. Причём надоело настолько, что в голову закралась идея того самого, последнего эксперимента. Я очень долго вынашивал его в голове, пока в один момент не решился. И именно из-за него я и находился сейчас в лесу, привязывая верёвку к ветке и затягивая петлю на её конце. Вот и всё, всё готово. Осталось всего лишь накинуть петлю на шею, да скинуться с ветки вниз, повиснув на этой верёвке словно тушка свиньи на мясокомбинате. Секунда колебаний, и я решился. Непродолжительное ощущение свободного полёта сменяется ощущением рывка, пришедшегося на мою шею. И вот я вешу, трепыхаясь, словно пойманная на крючок рыбка. В отличии от разума, тело его хозяина отчаянно не желало отправляться в мир иной, из последних сил пытаясь покинуть эту смертоносную ловушку. Но, я всё продумал. Сейчас, даже если я захочу, выбраться из петли уже не смогу. И вот, я закрываю глаза, уже чувствуя ледяное дыхание смерти, как в последний момент слышу чей-то возмущённый крик, с которым слабенькие ручки пытаются поднять мою тушку вверх. Но нет. Не-е-ет! Не сегодня. Я уже всё решил. Из последних сил отпихнув неведомого помощника, я бросаю последний взгляд на него, встречаясь со злым и немного сочувствующим взглядом карих глаз. Юля. Она пришла ко мне, желая помочь, но я не дал ей это сделать. Распластавшаяся по земле антропоморфная кошка смотрела на меня удивлённым взглядом, а я же, в свою очередь, из последних сил прохрипел: – Про... сти... Ю... ля... Последний, отчаянный рывок, после которого тело замирает, безвольной куклой повиснув на удерживающей его верёвке, а разум отправляется в небытие. Ну, вот и всё. Всё кончено. Вопреки ожиданиям, мне абсолютно не страшно. Сейчас моё сознание гложет лишь один вопрос – ну и что теперь?

***

Разум, блуждающий неизвестно где, неожиданно для меня возвращается на место. Ощущения незнакомые, и я отчаянно пытаюсь понять, что же произошло? Может быть, прошла лишь одна секунда, может – несколько минут, а может быть – пролетели годы, я не знаю. Но вот, постепенно восприятие возвращается на место, и я открываю глаза. – Не-е-ет. Нет, нет, нет, нет, нет! Не может быть! НЕТ! Очнулся я, сидя на кресле в салоне того самого злополучного автобуса...