Вишня.

Воздух сейчас, такой отличный от прошедших серьезных морозов, кажется почти теплым. По крайней мере, от него щеки не превращаются в болезненную и крошащуюся ледяную корку, не слипаются ноздри от случайного вдоха, не оседает на волосах иней, так смешно выбеливая пряди. Воздух пахнет какими-то ягодами и теплой, почти весенней сыростью и кажется ненавязчивым прохладным ветерком, треплющим за щеки. Брейк думает о большом чане с засахаренной вишней, осеннем блаженстве, до которого еще так далеко. Ягоды - самое неинтересное, по сравнению с теплым и чрезвычайно сладким сиропом, с каждым часом впитывающим в себя все больше и больше аромата, таким сладким, что слюни глотать приходится. Он думает о такой вишне и задумчиво слизывает с нижней губы последние остатки привкуса от съеденного совсем недавно варенья. У этого варенья запах пыли и мороза и еле-сохраненного летнего тепла. Лиам думает о работе, как последний трудоголик и просто неотвлекаемый человек. Он мысленно снова и снова перебирает в голове имена, даты, заголовки. С немым отчаянием ему приходится вспомнить и о гигантских стопках бумаг, оставленных на рабочем столе взамен на короткую прогулку под сдержанным зимним солнцем. О стопках бумаг, ожидающих своего работника, с каждой секундой теряя свое бумажное терпение. О стопках бумаг, безудержно ревнующих Лиама к снегу под ногами, колючему шарфу, Брейку и неугомонным птицам. Снег хрустит размеренно и приятно, не навязываясь на чужое внимание и оставаясь лишь фоном к повисшей тишине. Воздух подхватывает каждое облако пара, срывающееся то с одних, то с других приоткрытых и округлившихся на выдохе губ. Вдруг с Лиама что-то сбивает шапку. "Что-то" определенно действовало направленно и метко, добившись своего - юноша возмущенно хватается за покрасневшие уши, но потом вдруг неожиданно возвращает себе самообладание и, как ни в чем ни бывало, хоть и с неким остервенением, стряхивает с поднятой шапки снег. Брейк разочарованно думает, не слепить ли еще снежок. - Хорошо бы кто-нибудь посадил в саду Рейнсвортов вишню, - ни с того, ни с сего говорит Зарксис. Но даже не смотря на то, что Лиам решительно не понимает, к чему это он, ему вдруг начинает казаться, без личных на то причин, что действительно было бы неплохо. Может быть, у Шляпника проснулись эстетические вкусы? Цветущая вишня? - Можно было бы делать варенье каждый год, - стремительно обрывает заблуждения Брейк. Лунетту даже становится смешно от собственных мыслей и он как-то неловко выплевывает в потеплевший воздух несколько облаков пара. Дорога тянется почти непрерывно и в пейзаже любопытного мало. Какие бы изменения не претерпевал воздух, как бы плавно не смягчался солнечный свет, вокруг все так же белым-бело и абсолютно скучно. Может быть, изредка сапоги наступают на иссушенные ветки и тишину прорезает черствый хруст, от которого вздрагивает Лиам и как-то странно смотрит под чужие ноги, словно ожидая там увидеть что-то другое, а не прошлогоднюю ветошь, вроде продырявленных листьев, старого мусора и тех самых ветвей. Вовсе не холодно, но Лиам зачем-то перестукивает сапогами и ежится. Зарксис бы мог вернуть его, бедного и измученного, к любимым бумажкам, но не хочет. - Ай! - этот восклик сопровождается смешным всплескиванием руками и Лунетт, поскользнувшись, валится в снег. Пальцы натыкаются на ворох снежинок и те немедленно оседают на них холодными каплями, неприятно забираются под манжеты. Снег все такой же холодный, от него сводит запястья и немеют даже колени. - Что, под ноги смотреть забыл? - ехидничает Зарксис. - Да чтоб тебя... Лиам ворчит, отплевывается от снега, выковыривает голыми пальцами из сугроба упавшие туда очки, а Брейк с нескрываемым любопытством смотрит на растянувшегося перед ним товарища, не сразу догадываясь протянуть ладонь. Через некоторое время, следующая очередь поскальзываться на ровном месте - Брейка, он падает не менее смешно и неожиданно, но различие разве что в том, что Лунетт - публика не настолько злорадная, он протягивает ему руку сразу. Зарксис, невольно содрогаясь от попавших за шиворот комьев снега, хватается за чужую ладонь, но лишь в какие-то последние секунды меняет всю траекторию движения, резко утаскивая Лиама вниз, на себя. Лиам может возмущенно, но на деле не более, чем просто растерянно, взмахивать руками и пытаться запустить в Зарксиса крепко слепленным снежком, который тут же рассыпется на рыхлый снежный порошок, едва достигнет цели - сиреневато-белых волос над ухом. Брейку от этого только более смешно, хоть и велик соблазн в ответ сбить с чужого носа очки куда более умело брошенным "снарядом". Растерянного Лунетта, к тому же, без очков, будет куда проще увалить на спину в снег. Даже в таком детском развлечении, как снежки, он может оставаться до смешного верным собственным принципам, даже когда щурится, вглядываясь в черты лица Зарксиса, даже с растрепавшимися светлыми волосами (шапка, кажется, снова увязла в сугробе), даже с щеками, невольно вспыхнувшими алым. Кажется, Брейк скоро и сам начнет остро ревновать его к работе и всем невыполненным отчетам, с которыми сейчас на самом деле мысли Лиама. Совсем близкое, теплое и какое-то засахаренное дыхание Зарксиса должно согревать, когда сзади в затылок впиваются ледяные снежинки, но от него только сильнее пробегает по спине предательский холодок и Мартовский Заяц осознанно выбирает снег, вжимаясь в сугроб головой. Чужие пальцы пробегают по его запястью со сбившимся назад рукавом. Шляпник чрезвычайно вкрадчиво, до тех же мурашек по коже, посмеивается, почти касаясь своим носом носа Лиама. Ему вполне известно, что отступать больше некуда и что снег, уже дошедший Лунетту до ушей - это крайность. А наступать всегда есть куда. Озорной блеск в радужке единственного глаза Шляпника все точно такой же - насыщенно-вишневый.