Исчезни и пощади

Сквозь стекло падает и оседает бледный солнечный свет. Такой манящий, нежный и по-настоящему летний. Температура за окном более чем теплая для середины мая. Аккуратные платиновые волосы спадали прямиком на бледный лоб, прикрывая серые, как пасмурный день, глаза. Кто-то с небольшим скрипом отодвинул стул, а затем уселся рядом. Знакомый сладкий аромат жасмина начинает понемногу опьянять, проникать в его рассудок, словно червь, а после и вовсе не позволяет набрать воздуха в легкие, вдохнуть желанный кислород. В один момент особа рядом рассмеялась — негромко, но заливисто, как делала это всегда. Стоило услышать ее звонкий голос, или будь то даже тихое бормотание, и буквы перед его глазами переставали иметь прежнюю форму, они размывались и становились одним грязным сплошным пятном. Он поднял голову, взглянул на нее искренним непонимающим усталым взглядом, а та сидела совсем рядом. Так близко и до невозможности далеко. Вдруг он ощутил сильное желание дотронуться до ее непослушных и таких мягких на вид кудрей. С каждым мгновением эта потребность становилась все сильнее, все гуще. Вот ладонь потянулась уже к ним, как резко остановилась. Нет, нельзя. Ведь ему, как Малфою, не дозволена такая роскошь. Он сжал руку в кулак и с громким выдохом вернул на место подле себя. Вновь возвращаясь к учебе, он изо всех сил старался отвлечься, забыться. Что с ним? Болен ли он? Определенно. Его одержимость не могла быть адекватной, нормальной, свойственной таким, как он. Причин, почему он не мог разрушить этот чертов барьер, чересчур много. Она была гриффиндоркой, магглорожденной, подругой мальчика-который-никак-не-сдохнет — его врага номер один, и наконец, та была влюблена в этого жалкого недотепу предателя крови — Уизли. Парень часто думал: что было бы, стань они тогда друзьями. Воспитай отец его иначе, забудь он о бывалой чистоте и величии рода, которыми те всегда так неистово гордились. Не будь он помешан на становлении псом Темного Лорда, и полюби тот своего родного сына. Как многое бы изменилось? Был бы он свободен в своих решениях, счастлив в своем выборе? А стал ли он той самой птицей, которой мечтал. Ведь все, чего он хотел, это вылезти за пределы золотой клетки. «Очнись, Драко», — шептало что-то на подкорке разума, — «Этому не бывать. Не трать время на мечты. Тебе, как Малфою, такая роскошь не позволена». Он горько усмехнулся, захлопнул книгу, что держал в руках, и поднялся из-за стола. Каждый его шаг был глухим и тихим, так и говорящем об отменном воспитании в аристократической семье. Семье, которую он ненавидел, от которой набрался чересчур многого, которую старался избегать, лишь бы спасти свое последнее «Я». Вернее, его глупые слабые отблески. — Извини, — послышался знакомый до безумия голос. — Ты обронил. Девчушка с непослушными, словно бестия, каштановыми волосами стояла рядом и взирала на него таким обычным своим глубоким взглядом. Лучи осветили ее лицо, и карие глаза стали медово-янтарного оттенка. Она протянула белый платок, снизу подписанный маленькими двумя буквами: Д.М. На мгновение мальчишка замер. Вот уже хотел забрать вещицу, как вновь себя одернул. Почему же она снова и снова обращалась к нему? Зачем? Сумасшедшая дура, что никак не может его просто возненавидеть, несмотря на все его старания. — Оставь себе, — сухо и в какой-то степени грубо вымолвил он и зашагал дальше. В горле застыл неприятный горький ком. Каждый раз он подбирал, что же ей сказать, но, в конце концов, из его уст вылетало лишь одно омерзительное слово: — Грязнокровка. И ведь тот знал, что она слышит. Всегда слышала, видела, чувствовала, но после вновь и вновь приходила. Проглатывая, она делала вид, что ничего не слышит. Чертова Грейнджер — его личный червь, поедающий изнутри. В его голову она забралась слишком глубоко, чтобы было возможно избавиться. «Повзрослеешь, чувства остынут», — говорили другие. Но время шло. Шло так долго, что он вырос, а все те чувства, которые он находил ядом, становились все токсичнее и токсичнее. Сегодня они разрушили очередные клетки его организма. И как бы он ни мечтал об этом, он будет вновь и вновь ощущать сладкий аромат жасмина и опьянять свой и до того опьяненный рассудок. Когда-нибудь это кончится, он уверен — это не продлится вечность. Не сможет. Но не сойдет ли он с ума, ему неизвестно. Он принял решение ненавидеть. Раз за разом он пытался поставить колючие от шипов роз границы, сделать вид, что и духа ее не переносит. Сквернословил, обвинял во всех грехах человечества, унижал — все, как его учили когда-то. Но сколько бы он ни выжимал апельсин, тыквенного сока не получал никогда. Страх, тревога, ярость, гнев, замешательство, безнадежность и загнанность в угол. Он был в тупике. Каждый чертов год он загадывал лишь одно: полюбить ту, кого достоин. Он желал просто заглушить чертову боль, отчуждение и проглотить ту самую детскую обиду. В отличие от него та росла, становилась сильнее, умнее, прекраснее. А он так и остался там — в той маленькой комнатке Хогвартс-экспресса. Возможно, однажды он выберется из него, распахнет глаза и взглянет на мир по-новому. Но так ли скоро это будет? Да и будет ли тот мир иметь цвета? Чувство неизвестности пугает, тревожит и ошеломляет. Сейчас он останется здесь, в теплой и уютной коробке, будет следовать за голосом своей семьи, как делал это всегда, пока мир за пределами картона будет пахнуть и ужасать.