Гербарий воспоминаний

Он встретил новый день в холодной постели с неподъемным чувством опустошения. Словно вчера поссорился с кем-то важным и уснул, не извинившись. Поганое чувство, которое хотелось ампутировать точно так же, как и бесстыжие руки, что, источая лживую невинность, покоились вдоль кровати. Они норовили забраться сначала под одеяло, а затем и намного, намного дальше из-за воспоминаний о содержимом ночного сна, состоящего из вспыхивающих в уставшем сознании насыщенных красками и запахами картинок. Что бы ни побуждало Аккермана переступить границы в очередной раз, он твёрдо решил, что не поддастся на провокации, пока находится в комнате покойной матери. Одного такого раза оказалось вполне достаточно для пробуждения совести. Хоть голову на отсечение отдавай, лишь бы забыть весь этот постыдный ужас. Забыть, как спина прижималась к солдатской груди, как жар мужского крепкого тела пробирал насквозь, до мурашек, до предвкушающей дрожи, словно проникая куда-то дальше души. Пускай всё происходило невзаправду, но чувства, которые Леви пришлось испытать, были реальнее, чем сама реальность во всём своём объёме. Словно он очнулся после месяцев оцепенения, посмотрев дурацкую игру воображения с примитивным сюжетом. В раздумьях юноша помотал согнутым коленом. Взгляд был прикован к потолку, где раскачивались из стороны в сторону десятки паучьих коконов, а мысли рвались ввысь. Пронзали собой старую крышу, бежали далеко за край небесного горизонта. Аккерман тоже не отказался бы от свободы, от возможности отвергнуть внешний мир, отгородиться от него, бессовестно предать забвению всё то, что выжимало из него соки и выпивало кровь. Просто раствориться в ядовитой тишине, в которой остались жить лишь тени, подставить лицо колючему ветру и закрыть глаза, лишившись знаний о том, как их открывать. Но об этом оставалось только мечтать. В разъёбаном мире ещё были незавершённые дела, нерешённые вопросы и неубитые мрази. Он через силу поднялся с постели, подобрал валяющиеся на полу блокнот с торчащими засохшими листьями и карандаш, и вышел в покинутый коридор. Пить и выместить бурные фантазии на бумаге хотелось больше, чем зарыться головой в подушки и до самого позднего вечера не попадаться в поле зрения командующего. Вчера между ними произошло слишком много откровений, и, наверное, стоило бы дать шагу сближения произойти, но чем больше Леви думал о спрятанных иголках и о закрывающих сердце замках, тем сильнее одни желали выпуститься, а другие — с щелчком закрыться. Он давно уяснил: быть открытым миру — это всегда бесконечный страх и неугасаемая боль. Леви прошёл по лестнице вниз, замер на середине и глянул под ноги. Сдвинулся в сторону, огибая скрипучую ступеньку, и грустно усмехнулся вспыхнувшим отголоскам утерянной жизни. Как же много времени прошло с тех пор, как он в последний раз был здесь. Но где-то в памяти по сей день хранилась каждая «особенность» дома. Каждая его неотъемлемая черта и деталь. Как будто Аккерман никогда не покидал не только родные стены, но и сам город. Юноша заглянул на тихую кухню, с толикой удивления обнаружив разложенные на обеденном столе пушки и исписанную различными заметками карту. Беглый взгляд. Кресты, кружочки и вопросительные знаки на населённых пунктах, обилие стрелок, мечущихся от одной дороги к другой, неразборчивые слова, точно зашифрованное послание… А рядом, подчёркивая художественный хаос, стояла недопитая чашка растворённого кипятком кофе. Должно быть, не только Леви обеспечил Эрвину занимательную ночь, а ещё и попытки воспроизвести долгий путь их компании от начала и до конца с прикидкой дальнейших действий. И, судя по всему, стопроцентным успехом это не увенчалось. Аккерман шумно выдохнул, дёрнул щекой и отвёл взгляд. На душе вдруг стало тоскливо, и как-то незаметно окутала тихая печаль одиночества, стоило только представить окутанного тьмой командира. Полупьяного, подпирающего ладонью тяжелую голову и с уставшими глазами. Образ совершенно не вязался с тем, что парень видел изо дня в день, и, возможно, он бы отмахнулся от него, но вчерашнее поведение Смита наталкивало на вывод, что спешить с этим не стоило. Леви добрался до чайника, в который ещё вчера то ли на рефлексе, то ли по привычке залил уже вскипяченную воду, дотянулся до ближайшей кружки и вылил в неё всё, что в электроприборе только оставалось. Этого было вполне достаточно, потому кухню он вскоре покинул, и его размышления приняли совершенно другое направление. Подумалось о былом. Об утраченном. О том, что у него навсегда отняли. На заре пустого дня Аккерман любил пропадать на заднем дворе: пока город и его жители досматривали десятой сон, там царили тишина, покой и умиротворение, позволяющие почувствовать себя в безопасности. В безопасности… В апокалипсис вообще уместно вспоминать об этом слове, если никто не станет использовать его в «чистом» виде? Теперь оно существовало только относительно. Улица — неизбежная смерть, здание — отложенная смерть, база или бункер — плевок смерти в лицо, но всё ещё не непробиваемый щит. Одна ошибка, одна лазейка или крыса среди людей — и всё тут же падёт крахом. Один единственный заражённый может разрушить выстраиваемую кирпич за кирпичиком систему в одночасье, обернуться не успеешь, как половину «безопасной» территории оттяпали ходячие мертвецы. Забывшись, Аккерман врезался плечом в стену. А вот раньше… Раньше его безопасностью был задний двор на рассвете. Никакой суматохи, никаких раздражающих воплей соседей о невыброшенном мусоре, никаких посторонних соображений и хлопот. Иногда он по новой засыпал прямо там. Прислонившись к дому, свесив голову на плечо, с почерневшими от карандаша кончиками пальцев, которые слабо сжимали незаконченный рисунок. Было в этом ритуале что-то особенное, что-то, что нельзя объяснить словами, но можно дать почувствовать. Поэтому парень направлялся туда снова. Чтобы почувствовать. Однако у самой двери пришлось замедлиться. Задний двор не пустовал. О, Леви был уверен, что после показа столь охерительного контента ему без проблем удастся узнать его фигуру среди сотен других, даже если та будет нечёткой из-за застывшего на окнах мороза, как сейчас, или изображённой в пиксельном формате. Осталось только выяснить, хорошо это или плохо. И сколько, чёрт возьми, он уже дал себе обещаний хотя бы начать в этом нормально разбираться? Кажется, самое подходящее время сделать первый шаг. Оттолкнув от себя нерешительность, Аккерман повернул ручку и отварил дверь настежь. Эрвин висел вниз головой, зацепившись ногами за массивную ветку дерева, и медленно поднимал корпус к коленям, чтобы спустя секунды вновь опустить его. Раз за разом. Казалось, он совсем не замечал Леви, пребывая сознанием где-то далеко отсюда, что только играло мальчишке на руку. Потому что от неожиданной возможности лицезреть подобное зрелище он махом растерял все вразумительные слова, ничего, кроме протяжённого «э» из него точно бы не вышло. На Эрвине, блять, не было, мать вашу, футболки, а Леви, пиздец, ничем не отличался от одной из тех черлидерш, что пялятся на тренирующихся баскетболистов, сука. Как назло, в мыслях, нет, на самом теле заиграли воспоминания о ласкающих руках; о нежных поцелуях, опускающихся то на горящее лицо, то ниже; о нетерпеливом возбуждении, которое бессовестно в него упиралось. И, конечно же, о том, как Аккерману за всю свою недолгую жизнь впервые пришлось заниматься устранением физиологических последствий эротического сна… Кошмарного ли? Не каждому ведь пожелаешь, чтобы его до оргазма довёл его же командир. Словно почувствовав беспомощность юноши в ситуации, — скорее всего, Леви попросту прожёг в мужчине такую дыру, что игнорировать её стало невозможно, — Смит обернулся во время очередного подхода. Улыбнулся, но от улыбки веяло снежными просторами, похоронившими в себе безмерное количество путешественников. Точно он в самом деле закопал кого-то под этим же деревом, а теперь нужно было натянуть радостное лицо из серии «всё в полном порядке». — Доброе утро. — Доброе, — Аккерман продолжил смотреть, бросил себе вызов, чтобы в один момент наткнуться на точно такой же внимательный взгляд и отвернуться к соседскому забору с таким чувством, будто он — пойманный на карманной краже мальчишка. — Искал меня? — краем глаза юноша заметил, что командующий вернулся к тренировке, и позволил себе выдохнуть. — Всё ждёшь, когда мой мир завертится вокруг тебя? — Леви попытался отшутиться, даже испустил смешок, но выражение лица не изменилось. — Нет, я здесь не за этим. Ты моё место занял, — он пошевелил рукой с принадлежностями, как бы обозначая предмет разговора, но вышло, как у тряпичной куклы на ладони кукольника. — Не знал, что оно твоё, цветочек, извини, — мужчина вновь вытянулся вдоль ствола дерева и сделал глубокий вдох. — Нужно было проветрить голову. — Вот как, — Леви невесело хмыкнул и прямо у двери опустился на холодную землю. Определённо стоило прихватить плед или одеяло, потому что снег, вернее, ледяная корка, которой она была покрыта, будто разъедала ткань одежды. — Я тоже… Тоже приходил сюда за этим. И сейчас. — Вчерашнее нас обоих выбило из колеи, да? Верно, как и обычно, до раздражения проницательно и своевременно, и отчего-то юноша был уверен, что произошедшее оказало на них разное влияние. Он смотрел на Эрвина и пытался разгадать очередную загадку: что вчерашнее значило конкретно для него, какие мысли пробудило, на какие размышления натолкнуло. Смотрел и снова пытался найти ответы на незаданные вопросы, словно Эрвин был картиной, в которую стоило только повнимательнее вглядеться, чтобы обрести знание, познать истинный смысл. Но либо Леви утратил всякую внимательность, либо техника ведения боя была подобрана неверно. — Какой ты догадливый. — Если не хочешь об этом говорить, то мы не будем. Я не настаиваю. — Когда ты ушёл? — Аккерман надеялся, что чистое любопытство не звучало разочарованием, как ему послышалось, и как бы между делом отпил из кружки. — Я видел твоё барахло на кухне. — За полтора часа до восхода солнца. И нет, время я заново не изобрёл, — Смит резко взмыл вверх и с неизменным успехом сел на ветку. — Ещё темно было, когда в голове часы запустились. — Часы? — юноша этого не хотел, однако глаза сами зацепились сначала за широкие плечи, на одном из которых обнаружилась хер знает откуда взявшаяся синевато-бордовая гематома, а затем — за жилистые руки, покрасневшие от утреннего мороза. Леви передёрнуло от набежавшего озноба, несмотря на то что солдат выглядел непринуждённее некуда. На вопрос мужчина угукнул и сделал движение головой, напоминающее то, какое использует борец для разминки шеи перед выходом на татами. — Привычка. Когда на задании у тебя не остаётся ничего, кроме тебя самого и пистолета с одной обоймой, то и не такому научишься. — И часто такое случалось? — осторожно поинтересовался Леви, чтобы нечаянно не задеть старые шрамы. Пускай способности болеть они давно лишились, но историю своего появления, всё то, что его предзнаменовало, хранили до конца. Вспоминать о мучении, о пролитой крови, о страхе и отчаянии, об ошибке, которая привела к такому исходу, никогда не бывает приятно, пройди хоть год, хоть десять лет. Командующий недолго помолчал, смотря на соседний двор, прежде чем ответить. Должно быть, размышлял о давно пережитых утратах, вспоминал, как переосмыслял все те ужасы, о большей части который мирное население уже никогда не будет в курсе. Самые разнородные чувства отразились на его бесстрастном лице — скорбь и гнев, тёплые воспоминания и твёрдая решимость быстро сменяли друг друга. Было страшно представить, сколько всего он нёс и продолжал нести на себе в одиночку. — Лишь однажды, но и этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы не допускать повторения, — как ни в чём ни бывало он спрыгнул на землю. — Поможешь мне? От Леви не ускользнула попытка перевести тему в безопасное русло. Акцентировать внимание он на этом не стал, но в голове галочку на всякий случай поставил. — Снегом обтирать не буду, ты и без того иногда похож на отмороженного. — Знаешь, с тобой стать неотмороженным весьма трудно, — командующий в ту же секунду занял положение, от которого у парня стрелка шкалы непонимания того, какую помощь он должен оказать, вылетела за ее пределы, — встал на кулаки и носки ног. — И что это должно значить, чёрт возьми? — Садись мне на спину. — Да я не… — юноша издал выдох, символизирующий повесившуюся последнюю нервную клетку. — Короче, иди нахер. И что ты сейчас сказал? Куда… — На спину, Леви. Мне на спину, — нетерпеливо ответил мужчина. — Будешь дополнительной нагрузкой. — Ага, скорее уж балластом, — Леви охватил порыв выразить обоснованные сомнения насчёт необходимости своего участия, ведь того же веса в нём было никакого, но пойманный строгий взгляд словно приказал ему заткнуться и сделать, как попросили. От греха подальше пришлось поддаться, оставив недопитую кружку в одиночестве. — Мне начинает казаться, что ты выбрал херовый способ эксплуатации. — Да брось, — как только парень разместился именно так, как Эрвину было нужно, умудрившись для удобства сложить ноги по-турецки, тот опустился к земле и, прежде чем подняться, с неприкрытым весельем проговорил: — Эксплуатировать принято лишь тех, кто полезен. — Эй, — Леви с наигранным оскорблением шлёпнул блокнотом по плечу солдата, намеренно задев мозолящий глаза синяк. Он подозревал, что спрашивать бессмысленно: не нужно быть учёным, чтобы понимать, что Смит — по натуре та ещё молчаливая зараза, когда дело касается чего-то поважнее дурачеств, поэтому юноша наивно надеялся, что своими действиями побудит к рассказу. — Не забывай, что ты научил меня удушающему захвату. Я не побоюсь им воспользоваться, если не будешь язык держать за зубами, кэп. — Научил. А ещё в тот день мы говорили о том, что если ты зачем бы то ни было лезешь на противника сильнее тебя, то в большинстве своём это глупость, нежели геройство. Верно? Но Леви не торопился с ответом, поскольку был слишком занят тем, что рассматривал, как от каждого отжимания перекатывались мышцы на мужской спине. Это было что-то на грани восхищения и глупого трепета, но не соглашаться с волшебной слаженностью Эрвина ему всё ещё не удавалось. Пример для подражания или предмет зависти; лидер, которого наверняка уважали или презирали многие сослуживцы; вдохновитель тех солдат, у которых не оставалось ни физических, ни душевных сил, чтобы сражаться… Именно одним из этих образов он должен был выступать для совершенно опустошённого, потерявшегося в своих желаниях и страхах подростка. Но сколько бы не проходило времени, Леви всё никак не видел в Эрвине хоть кого-то правильного. — Верно, — голос внезапно охрип, горло пересохло безжизненной пустошью именно в тот момент, когда меньше всего хотелось, чтобы это произошло. Аккерман тихо прокашлялся и продолжил увереннее: — И не надо выпячивать своё физическое превосходство. Если напрашиваешься на комплименты, то Майк дрыхнет на диване в гостиной. — Знаешь, если бы я не привык к твоему язвительному характеру, то подумал бы, что ты ревнуешь. Мчащийся товарный состав в голове Леви, символизирующий сознание и его работу целиком, резко применил экстренное торможение: под колёсами возникали короткие ярко-красные вспышки, стальные рельсы загудели, залязгали, словно нож о точильный камень или два ножа друг о друга, из трубы валил густой чёрный дым. От шока и незнания, как реагировать на такие заявления, Леви перестал соображать, пускай экстренно требовалось что-то придумать. И желательно что-нибудь не из разряда «нервного и раскрывающего все карты, если совсем чутка пошевелить мозгами». Во рту стало солоно — он невольно прокусил губу. — Женщины тебе не хватает, Эрвин, — Аккерман провёл кончиком языка по небольшой щиплющей ранке, борясь с нервным желанием разорвать её сильнее, потому что уже жалел, что вообще поднял разговор об этом. — Сегодня чушь про ревность мелешь, а завтра что? Снова о сексе заговоришь? — Если тебе так хочется послушать парочку лекций, то я выделю в своём графике время на это. Только скажи. — Издеваешься. — Ни в коем случае, — солдат замер в положении с согнутыми локтями, его дыхание стало медленнее. — Просто всё лучше, чем тот журнал, которым ты зачитывался на заправке. Леви громко цыкнул и закатил глаза. — До конца своих лет припоминать будешь? Могу отдать, если тебе ночи нечем скрашивать. — Так значит, он до сих пор у тебя? — Не знаю, захлопнись, — и он даже не пытался соврать, так как действительно понятия не имел, что и в каком состоянии нынче валялось в рюкзаке после всего пережитого. Может, там похрустывали остатки сухого завтрака из супермаркета, где ему чуть не пооткусывали ноги; может, на дне испустила дух тетрадь по математике, в новой теме по которой он вряд ли сядет разбираться; а может, окончательно смялась пара пятидолларовых купюр, которые он намеривался потратить после школы на бутылку газировки. Наверное, стоило навести в ней порядок, чтобы создать иллюзию контроля над проёбаной жизнью. — Долго ещё по снегу елозить будешь? — теперь настала очередь Аккермана мастерски менять пластинку. — Застудишь ещё что-нибудь, а в твоём возрасте это, знаешь ли… — не успел он договорить очередную незаезженную шутку, как оказался бесцеремонно опрокинутым в снег. — Блять, да ты сбрендил! Но Эрвин только по-доброму посмеялся и вскочил на ноги. — Я прекратил «елозить по снегу», как и ты хотел. Есть возражения, цветочек? Юноша одарил мужчину взглядом великого скептика и промолчал. Детсадовские выходки его ни при каких обстоятельствах не привлекали. — Давай, сотри эту кислую мину с лица и поднимайся. Нам есть чем заняться, — Эрвин подал руку, предлагая помощь, и Леви почти ответил на жест, принимая её, когда глаза затеяли свою опасную игру: пробежали по запястью с сетью синих вен, скользнули по ещё не сбросившим напряжение плечам, задержались на обнажённой груди и как ни в чём небывало взметнулись. И всё бы ничего, если бы не встретились с твёрдым взглядом. — «Нам»? — Аккерман смутился от пристального внимания, но за руку командира в кой-то веки схватился. Тот сильным рывком выдернул его из сугроба. — Будем учить тебя стрелять, — юноша вопрошающе на него уставился, поэтому мужчина, вытаскивая пистолет из кобуры на бедре, продолжил: — В городе никого нет, можно забыть о неприятных сюрпризах. Ненадолго, — и протянул оружие рукояткой вперёд. Леви принял его, осторожно отбросив блокнот в дверной проём, взвесил в ладони. Увесистый. Таким, как в боевиках, хорошенько вдарить можно, если правильно силу рассчитать. — Видишь вон ту выбившуюся из забора доску? — Эрвин встал за спину, развернул его за плечи к названой цели. Всё выглядело так, будто он, повинуясь командирскому нутру, провёл всё раннее утро не только за силовыми упражнениями, но и за раздумьями об осуществлении этой тренировки. На вопрос Леви утвердительно кивнул, поневоле вспоминая, как эту самую доску они с Изабель и Фарланом случайно выбили, когда уносили ноги от бесхозной собаки, решившей, что территория с их домиком на дереве принадлежала ей. Кажется, тем, кто так скверно исполнил спасительный трюк, был Чёрч, наспех выбравший точку опоры. Тогда, между шипящей руганью и перебором вариантов того, как помягче преподнести историю приключения для родителей, они договорились, что в ближайшие выходные соберутся и починят пострадавшее имущество. Вместе. Но выходные так и не наступили. — Она будет мишенью. Первым делом тебе нужно встать в правильную стойку: ноги на ширине плеч, левая слегка впереди, — армейский сапог задел одну щиколотку, затем другую, призывая к выполнению указаний. Аккерман исполнил. — И лёгкий наклон корпуса вперёд, — пальцы слегка надавили на позвоночник, и он не препятствовал им, поддался, чтобы как можно быстрее уйти от прикосновения. — Отлично. — Думаешь, какая-нибудь падаль будет оценивать, как я стою? — он с готовностью вытянул подрагивающие от напряжения руки, что сжимали рукоятку пистолета, и направил дуло в импровизированную мишень. Велел себе собраться и сосредоточиться, вдохнуть-выдохнуть, но от близости присутствия солдата чувствовал себя не в своей тарелке. Из-за этого волнение просто зашкаливало. Раздражало. В голову лезли разные мысли, и ни одна из них не была о стрельбе: абсолютно каждая — о всех тех разах, когда они оказывались в аналогичных ситуациях. И о тех временах, когда ни одно касание, ни один случайно или намеренно брошенный взгляд, никакое «один на один» не разносили по телу тепло, ощущающееся ядом. — Это базовые знания, Леви. Без основ ты высот не достигнешь, — командующий уверенно положил ладони поверх ладоней Аккермана, и тот чуть было не дёрнулся: показалось, что кожу обожгло. — Обхвати покрепче. Я не буду нагружать тебя теорией, поэтому твоя задача — запомнить как данное: первым делом проверяешь наличие патрона в патроннике. Для этого опускаешь флажок предохранителя и отводишь затвор до щелчка, — подросток позволил от начала и до конца проманипулировать своими движениями, стараясь абстрагироваться от чужого тепла, прекратить прислушиваться к нему. — Целишься двумя глазами и концентрируешься не на пистолете, не на цели, а на мушке, — он постучал указательным пальцем по центру прорези целика и вернул руку на прежнее место. — Пуля никогда не летит строго по прямой, поэтому всегда целься немного выше. Парень честно старался слушать, но то ли от забравшегося под одежду холода, то ли от вкрадчивого голоса шея покрывалась ледяными мурашками, кои игнорировать становилось невозможно. Он бросил короткий взгляд на Эрвина и, поджав губы, возвратился к мушке. Вновь стало интересно узнать, чувствовал ли он то же самое, догадывался ли о том, как Леви на него реагировал, в каких ракурсах о нём думал… Интерес-интересом, но привычный страх услышать ответы был сильнее. — Самое главное, не забывай снимать оружие с предохранителя, подобная ошибка может стоить тебе жизни, — в сознании Аккермана его слова дополнились «уж поверь, я знаю». — Ниже находится спусковой крючок. Не нажимай на него, если не собираешься стрелять. Леви думал недолго. Спустя мгновение городскую тишину оглушил выстрел, от которого протяжно загудело в ушах. Сердце замерло на несколько томительных секунд. Эхо пронеслось по округе. Подросток хотел выпустить пар; выпустить всё то, что росло внутри то склизкими щупальцами, то бархатными деревьями, тем самым порождая эмоциональное море; всё то, что подавлялось, избегалось, уничтожалось… Не получилось. Тугой ком всё ещё шевелился под грудью. — Я хотел выстрелить. — Я понял, — но не двигался. — Для начала неплохо, но важно понимать, что ни человек, ни живой мертвец неподвижны не будут. — Спасибо, капитан очевидность, а то я без тебя не додумался бы. — Прекращай ёрничать, — тихий шёпот прозвучал над ухом настолько неожиданно, что юноша чуть не нажал на спусковой крючок второй раз. Рядом с Эрвином он весь был похож на раскалённый нерв — взвинченный и крайне чувствительный. Леви, злясь на себя, на свои неоднозначные реакции, на то, что никак не удавалось им противиться, недовольно выдохнул и на всякий случай убрал палец со спуска. Аккерман вовсе не хотел начинать игру по новой, но следующие слова, произнесённые в тон командующему, вырвались прежде, чем он успел подумать о возможных последствиях: — Любопытно, кто меня заставит. Раздался смешок. — Проверяешь меня? — руки сильнее сжали мальчишеские ладони, вцепившиеся в рукоятку, как в конский загривок, и от этого внутри что-то ёкнуло от нахлынувших воспоминаний о бесстыдном сне и о тёмной заправке. Казалось, все органы разом. — Я ведь могу сделать так, что ты будешь тренироваться, пока не затрещат кости. Но это ведь Эрвин. Эрвин ни за что не сделал бы ему больно. Чёрный силуэт, от которого веяло потусторонней жутью и всепоглощающим ужасом, от которого у Леви немели конечности, снова ушёл во мрак. — Сам-то веришь в то, что говоришь? Звучит смешно, — Аккерман сглотнул вязкую слюну, сделал глубокий вдох и осторожно глянул на мужчину, ощущая, как сердце без всякого предупреждения снова дало о себе знать. Оно забилось настолько быстро, что юноша задумался, слышал ли Эрвин его учащённый пульс, стоя недопустимо близко, потому что странное напряжение, исходящее от него самого, Аккерман чувствовал прекрасно. Напряжение, на которое хотелось поддаться назад; от которого хотелось наполниться проникающим под кожу теплом, и в то же время отойти как можно дальше, вернуться в дом, захлопнув дверь. И не только ту, физическую, что вела на задний двор. Страшно и отвратительно. Интересно и приятно? Ему грёбаных шестнадцать лет, — или уже семнадцать? — в его возрасте принято учиться знакомиться с девчонками, учиться ухаживать за ними, всячески обхаживать, назначать первые невинные свидания, какая вообще речь может идти о таких и более откровенных вещах со взрослым человеком? С мужчиной, что ещё хуже. Раз за разом он думал об одном и том же. Раз за разом ничего не менялось. Дикое, необузданное желание овладело сознанием, и Леви поплёлся на поводу: прильнул ближе. — Я не буду давать тебе поблажек лишь по той причине, что ты… — начал мужчина и резко замолчал, словно споткнувшись о произнесённое. Секунда, затем две и три. Тишина начала казаться буквально невыносимой, но он так и не договорил. Только пальцы отпустили пистолет. Паника. Паника. Паника. В голове метались обрывки мыслей, совершенно не связанных между собой, среди которых Леви судорожно искал что-то, что может помочь при ответе на вопросы или, ещё лучше, на обвинения. Списать на случайность? На дурное самочувствие? Изобразить припадок или молча сбежать, не объясняя своего откровенно странного поведения? Леви нахмурился. Он боялся оборачиваться, боялся столкнуться с результатом своих же действий, но направил огнестрел в землю и развернулся на сто восемьдесят. Снизу вверх заглянул командующему в лицо, но ничего не смог прочесть в ставших знакомыми чертах. — «Что я» что? Язык проглотил? Лучшая защита — это нападение, верно? — На сегодня закончим, — сталь в его словах резанула слух в сотый раз, но Аккерман до сих пор реагировал на неё, как в первый. Он продолжал убеждаться в том, что ему никогда не удастся предугадать момент, когда Эрвин выключит отцовский режим и включит режим командира отрядом, где Леви — непосредственный его участник и подчинённый. «Рядовой», как его однажды обозвал Смит. Страшно было представить, каких размеров чудовище получится от слияния этих двух крайностей. Страшно было подумать, что неприличного содержания мысли относились к человеку, которого он сравнивал со своим родителем… Юноша, словно не расслышав, обескуражено хлопнул ресницами, но после смущённо отвернулся, когда понял, что вот уже с минуту они смотрели друг другу в глаза. — Конечно, — и, тихо щёлкнув рычажком предохранителя, протянул пистолет обратно его хозяину. — Оставь себе, — Леви с сомнением покосился в сторону солдата. На его губах играла лёгкая полуулыбка, и, может быть, Леви бы ей поверил, если бы не чувствовал, что в ней больше натянутости, нежели искренности. Словно он натянул на лицо маску лишь для того, чтобы сгладить углы сложившейся ситуации. — Тебе он явно пригодится больше. От мужчины веяло всё тем же покоем и внутренней тишиной. Невозмутимой уверенностью. Но Аккерман знал, что Смит — тот ещё актёр, а разгадать его истинные эмоции и мотивы — та ещё задача, поэтому юноша мог полагаться только на подсказки внутреннего чутья. — Как скажешь. Командующий кивнул то ли Аккерману, то ли чему-то своему и, будто ставя точку в их разговоре, тяжёлой поступью пошёл к двери. Эрвин едва переступил порог, когда парень, не ожидая от самого себя столько ярого нежелания его отпускать, заговорил вновь: — Даже совета напоследок не дашь? Мужчина остановился в проёме, на раздумья ушло секунд десять. По их истечении он, не оборачиваясь, проговорил: — Всегда оставляй одну пулю для себя. Звук его удаляющихся шагов эхом разносился в воздухе, отзываясь в мальчишеском сердце. Даже когда Эрвин скрылся из виду, Леви, казалось, не мог шевельнуться, всё смотрел и смотрел ему вслед, пока не заболели глаза. Пока порывисто не бросился к валяющемуся на полу блокноту и, схватив его, ринулся в свою комнату, громко хлопнув и дверью, ведущей на задний двор, и ещё громче — дверью спальни. Он медленно скатился по стене вниз, сел на пол и запустил ладонь в волосы, сжав их в попытке успокоить тремор. Там, там эмоций не было, а теперь они нахлынули разом, тем самым наслаиваясь друг на друга. Юношу охватили презрение, отвращение и ненависть. К самому себе, к своему предателю-телу, к собственной личности, к произошедшему, к самому ублюдскому факту того, что ему нравилось, по-настоящему нравилось находиться к Эрвину настолько близко, что его горячее дыхание и запах его кожи вызывали неуместные мурашки. Ненормальный. Он просто ненормальный. Следовало найти выход из этого лабиринта, но каждый шаг, каждый пройденный поворот и каждый обойдённый капкан приводили его в одно и то же место, к одному и тому же человеку. К краю обрыва, с которого нечто, облачённое в одеяния цвета воронова крыла, подначивало спрыгнуть, и к Эрвину, который протягивал ему одну руку, а второй — держал пистолет, наведя дуло прямо между глаз. Что Аккерман должен был выбрать, чтобы не получить пулю? Тогда в библиотеке он сделал выбор пойти за ним, пойти с ним, но внезапная и подкосившая его решительность встреча с Зиком, бесконечная дорога, сталкивающая их с другими выжившими, и ряд сомнительных действий по отношению к ним вынуждали его сомневаться… во всём. В первую очередь Эрвин защищал их всех от любых угроз, даже самых потенциальных. Быть лидером — это бремя постоянной ответственности за принятые решения, за совершённые действия, за подчинённых, чьи жизни могут оборваться от одного неверно отданного приказа. Это способность не бояться совершить верное для своих людей, зная, что после тебя возненавидят или вовсе станут считать бездушным монстром. И Аккерман понимал это. Понимал и в то же время испытывал страх. День ото дня он невольно бежал за силуэтом солдата, цеплялся за него, как за последний оплот надежды в обречённом мире, пускай боялся в этом признаться. День ото дня прокручивал в голове мысль, что он, не колеблясь, мог оборвать чью угодно жизнь. Для подростка он был и спасением, и возможной угрозой, и кем-то большим, чем эти два параметра. И юноша не знал, к какому из них правильнее склоняться. Он боялся снова просчитаться, снова совершить катастрофическую ошибку, как тогда, когда, гонясь за безопасностью, остался подле не того человека. Остался, не подозревая, что забрёл в осиное гнездо. И хотелось верить, что все опасения напрасны, потому что Эрвин… Потому что Леви… Влюблён в него. Эта мысль врезалась пронзительным осколком в сознание. Болезненным осознанием. Настолько поразила своим появлением, что Аккерман вскочил с пола, ведомый будто инстинктивным желанием куда-то бежать, что-то делать, переломать стулу ножки, или переломить кому-нибудь хребет. В одну секунду мозг отдал телу слишком много команд, отчего Леви, словно прогружаясь в окружающем пространстве, попросту замер на месте, таращась в окно. Сначала в нём он заметил Ханджи, которая копошилась в автомобильных внутренностях на соседской территории, а затем и причину своего душевного раздрая. Влюблён в него? Аккерман сделал шаг ближе, чтобы получше рассмотреть Эрвина. Вечно такого грозного, непонятного и неприступного, точно крепость, которую не взять ни стремительным штурмом, ни затяжной осадой… Одумался и отступил. Блокнот чуть не выпал из ослабевших пальцев, и тогда ступор стал постепенно сходить, но на его место пришло странное чувство бессилия. Крайности. Смит состоял из одних крайностей. Влюблён в мужчину. Он подавал заряженное оружие, но ожидал, что оно обернётся против него; всех убеждал в наилучшем, но сам готовился к худшему; раскрывал руки, приглашая в тёплые объятия, но сердце держал на замке. Может быть, Леви было сложно до конца понять его, потому что он слишком молод? Может быть, Эрвин в принципе не хотел, чтобы хоть кто-то понимал его до конца? Ладони сжались от неконтролируемого гнева. Каша в голове колыхалась, мерзко булькая. Блокнот полетел в стену. Вопль страниц, вскрик приземлившегося невесть куда карандаша и глухое падение гербария заполнили спальню. Юноша почти сразу же пожалел о том, что вот так по-детски сорвался на плодах своего многолетнего труда. Влюблён в мужчину? Пора принять то, что ему ни за что не разобраться в этом вопросе в одиночку. Поэтому Леви пришёл к тому решению, какого до сих пор удавалось избегать. Он попросит помощи. Аккерман просидел в комнате до самого вечера. То вырисовывал закорючки, которые на самом деле были словами; то черкал линии, которые впоследствии преобразовывались в наброски человеческих фигур в динамике, больно похожих на ту, за которой ему довелось понаблюдать ранним утром; то ностальгировал, перечитывая записи, которые писались ещё до треклятого апокалипсиса; то ходил из угла в угол, усиленно думая, с чего начать столь важный для себя диалог. И, конечно же, ждал. Ждал, и когда смелость на порог явится, и когда лишние глаза и уши отправятся на боковую. Свою комнату он великодушно уступил Ханджи, поскольку спальня матери ожидаемо оказалась дороже, поэтому проблема с одним «посторонним» была решена. С Эрвином, как и обычно, всё оказалось несколько сложнее, поскольку расселить их с Майком было попросту некуда, из-за чего они привычно делили одну площадь на двоих. Да, парню не пришлось думать, к кому именно обратиться за советом. Во-первых, он был на сто процентов уверен, что Захариуса не придётся затыкать, чтобы никто не вмешался в приватный разговор, во-вторых… Он мужчина, Леви мужчина, и, наверное, между ними должно быть больше какого-то понимания, даже если дело касалось крайне неоднозначных вопросов. В-третьих, Майк — лучший друг Эрвина, и Аккерман предполагал, что тот по такому случаю должен что-то смыслить в интересующих его вопросах. Он тенью явился на оккупированную снайпером кухню именно в тот момент, как только выяснил, что Смит находился в самом что ни на есть неактивном состоянии. Должно быть, усталость взяла вверх, и никакое отвратное подобие кофе не смогло бы с ней справиться. В конце концов, постоянная мозговая активность и отсутствие сна целые сутки мало кому шли на пользу. Уж это Леви мог сказать по своему опыту. Майк с серьёзным видом сидел за столом, всё его внимание было обращено на издающую шипящие звуки небольшую коробку, поэтому юноше пришлось обозначить своё присутствие, шумно усевшись на ближайший стул. Снайпер не взглянул на него, но заговорил: — А я думал, детское время уже кончилось. — Очень смешно. Что ты делаешь? — Радио настраиваю, — Захариус продолжал крутить переключатель, и по его лицу было видно, как его раздражала сама изменчивость помех: они становились то слишком тихими, то невыносимо громкими. — Пытаюсь. Эта хреновина небось времён динозавров, но лучше, чем ничего. — Из какой задницы ты его достал? — помня слова Майка о том, что серьёзные разговоры не начинаются ни с того, ни с сего, падая снегом на голову, он решил выждать подходящего момента. — Если бы ты почаще нос из комнаты высовывал, то знал бы. Леви скептично изогнул бровь. Майк закатил глаза. — Ханджи притащила. Напросилась с Эрвином на пополнение припасов в надежде, что хотя бы на труп мутанта наткнутся, — мужчина пренебрежительно скривил губы и тяжело опустил кулак на радио, наверняка раздумывая, что швырнуть его в окно и придумать Эрвину сказочку про ворюгу-мертвеца куда проще, чем дальнейшая возня. — Про мутанта не знаю, зато теперь у нас есть эта полуживая бесоёбина. — И ты не придумал ничего лучше, кроме как разбираться с ней сейчас, — он хмыкнул и, не зная куда деть взгляд, устремил его в тёмные краски предночного пейзажа за окном. — Думаешь, у кого-то идёт поздний эфир? — Кто знает, — Майк пожал плечами. — Может, человек по ту сторону тоже думает, что его кто-то услышит. И этим кем-то буду я. — И какова вероятность? — Такая же, как и у того, что я разбужу Эрвина и вежливо попрошу его отправить свою маленькую проблему баиньки, если она не прекратит капать мне на мозги, — мужчина многозначительно посмотрел на парня и поднял брови, мол, «это было первое и последнее предупреждение, дальше пеняй на себя». Боевого настроя как-то поубавилось. Леви моментально стушевался, но постарался сделать вид, что осуществление произнесённого никоим образом не нарушит его планы, и вообще Майка он ни во что не ставит. Нда. С такими театральными навыками, вернее, с их отсутствием дорога вела только в цирк. Парень почти начал жалеть, что вообще всё это начал, и хотел было отправиться обратно в спальню, пока разговор не превратился в сюрреалистический, когда заговорил Майк: — Тебе что-то нужно. И это даже не было вопросом. Пульс участился втрое, сердце застучало так громко, что казалось, его слышно на много миль вокруг, все заготовленные слова бросились врассыпную. Он сделал глубокий вдох, всё ещё не решаясь посмотреть на снайпера. Тогда уж точно станет походить на недалёкого. — Так заметно? — Я всё ещё не самый проницательный человек на Земле и читать мысли так и не научился, но мозгами шевелить в состоянии, — Захариус откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и вытянул ноги. — Ты не стал бы сидеть здесь со мной просто так. Ну, знаешь, кухня, ночь, нас двое, и не хватает только или чая, или бутылки, — он последовательно загибал пальцы. — Я в жизни через многое прошёл, многое повидал, и точно знаю, что в таких ситуациях человек определённо в чём-то нуждается. Леви помолчал, а затем, сказав себе «либо сейчас, либо никогда», повернулся к Майку и, боясь передумать в полёте, быстро зашептал: — Мне надо с тобой поговорить. Мужчина понимающе кивнул, словно его догадки только что подтвердились. — Боюсь представить, что такого должно было произойти, так ещё и ночью, чтобы ты обратился ко мне, а не к Эрву. — Потому что это насчёт него. Он старался звучать не слишком взволновано, но успокоиться никак не получалось: демоны в голове под руководством знакомого прокуренного голоса нашёптывали о неприятном и болезненном. Во рту пересохло, но останавливаться было поздно, оставалось только идти до конца. — Отлично, легче не стало, — снайпер по-отечески хлопнул по столу, подался вперёд и положил локти перед собой. — Рассказывай, что конкретно вы не поделили в этот раз. Леви с минуту пристально смотрел на Майка, который терпеливо ожидал от него хоть какого-то признака, что отвечать он собирался, и снова забегал глазами от одной навесной полки к другой. И как ему преподнести всё то, что кричало в мыслях и никак не ложилось на язык? «Я, вроде как, влюблён в твоего лучшего друга, подскажи, что мне теперь с этим делать»? Пребывая в раздумьях, он пощипывал шею до тех пор, пока она не начала покрываться жаром. — Пацан, у нас, конечно, времени много, но… — Я что-то к нему чувствую, — он резко перевёл взгляд на мужчину. — В романтичес… — в горле запершило от сухости, он кашлянул, и одинокий кашель показался чем-то инородным в этой вязкой тишине. Он немного подумал и, чтобы не шокировать ещё больше, неопределённо закончил: — В разных планах. Выражение лица Захариуса олицетворяло некогда ненавистную для всех компьютерных пользователей фразу «отсутствует подключение к Интернету». Раздался короткий нервный смешок. — Так, — во всём его образе читалась безуспешная попытка переварить полученную информацию. — Так, ты же понимаешь, что то, что мы с Хан… Это были просто шутки, и если ты так решил приколоться… — и, наверное, Леви выглядел как человек, которому точно было не до смеха, потому что следом Майк выдал: — Ты не прикалываешься. — Не спрашивай «что, когда и почему», я и сам нихрена не понимаю, — голос стал ещё тише, даже его обладателю приходилось к нему прислушиваться. — И ты пришёл, чтобы я помог тебе разобраться, — мужчина прикрыл глаза рукой и медленно покачал головой, словно заведомо зная, что ни к чему хорошему этот диалог не приведёт. — Но, коротышка, я в этом не спец. Вот если бы ты спросил про виды снайперских винтовок, то я бы без проблем тебе ответил. С подробностями и прочей мишурой, а в этой ванильной херне я такой же профан, как и ты. — А мне есть к кому ещё обратиться? И не смей называть Ханджи, мы оба понимаем, почему к ней я с такими вопросами не пойду. — Вечно ты её недооцениваешь. — Не переводи тему, — нервная взвинченность сменилась ярой злостью, ведь Аккерман пересилил себя, пришёл, открылся, а его посылали обратно, в первоначальную точку. — Я понимаю, что ты не залезешь мне в мозги и не вытащишь ответы, но просто… — он вновь умолк, не зная какими словами описать хотя бы минимальный процент того, что чувствовал. — У тебя много вопросов. К нему, — он качнул головой в сторону гостиной, в которой находился спящий и ничего не подозревающий Эрвин. — Задать ты их не можешь, и они задавливают тебя, путают. Я прав? В тоне солдата Леви услышал подавленность, что шло вразрез с тем, каким равнодушным он выглядел. — Да. Захариус тяжко вздохнул. — Кто бы мог подумать, что я так неожиданно стану то ли вторым отцом, то ли матерью. Тут уж как-нибудь сам обозначишь, — Майк снова небрежно развалился на стуле, закинув ногу на ногу и свесив со спинки руку. — Хорошо. Но перед тем, как мы начнём мусолить эту тему, я спрошу: Эрвин же ни к чему не… — он сделал странный жест ладонью, — не принуждал тебя? Леви посмотрел на товарища как на идиота. — Ты такого мнения о своём лучшем друге? — Вас время от времени в таких положениях застаёшь, что и не такое в голову придёт, — он возвёл глаза к потолку, словно не понимая, почему ему вообще нужно разжёвывать очевидные причины подобных мыслей. — Зашуганным ты не выглядишь, но мало ли. Просто уточнил. Так что, хочешь узнать, какой у него любимый цвет или какой жанр порно он засматривал до мирового пиздеца? — Специально придурка из себя корчишь? — Ничуть. Это варианты того, на что я хотя бы с горем пополам могу ответить касаемо нашего бровастого командования, так что либо ты довольствуешься этим, либо валишь спать. Наивно было полагать, что Майк способен волшебным образом решить все его проблемы и найти ответы на всё интересующее и загоняющее в угол, однако у него были ключи от тех сейфов, которые хоть и проще вскрывались, но успели засесть в печёнках. Леви нужно было сбросить пару камней с плеч, чтобы вспомнить каково это: дышать свободнее и не слышать хрип с переходящим в рык бульканьем в груди. — У вас с ним правда что-то было? — Да. Это было сказано так спокойно, так буднично, словно Майк в самом деле не видел в сказанном ничего такого, о чём следовало умалчивать. Как если бы у него спросили про самую заигранную видеоигру или ненавистный предмет в школе. Казалось, задай ему этот вопрос кто угодно, он бы ответил точно так же: без запинок и мучительных пауз. — Сделай лицо попроще. Попробовал бы сначала провести столько времени в армии без женщины под боком, я бы посмотрел на тебя, — мужчина ехидно ухмыльнулся. — Хотя… Учитывая твои предпочтения, ты бы и счастлив был. Леви поджал губы и почувствовал, как на его лицо буквально наползло кислое выражение, из-за чего Майк вновь посерьёзнел, будто на него легла какая-то незримая тень, омрачившая мысли. — Молчу-молчу. Но если это утихомирит твою ревность, скажу, что мы с ним не трахались, так, дрочили друг другу иногда, когда желание к стенке припирало, — он покосился в сторону гостиной, точно услышал что-то, что не долетело до слуха Аккермана, а после, когда угрозы не обнаружилось, пожал плечами. — Этим дружбу не испортишь. Хотелось биться головой об стол. Любой ответ лучше неведения, так почему же Леви не чувствовал какого-то ликования? Будто бы стало в разы тяжелее: на него наседали измотанность и разбитость, брошенность и неясная обделённость. Лёгкие кольнуло. Нехотя он согласился с тем, что надеялся услышать другой ответ. Понимание этого пришло по странной сосущей пустоте в груди, по тяжести в голове, наполненной сумбурными образами, по желанию закрыть глаза и ненадолго отдалиться от мира. Чем питалась эта надежда? Откуда она пришла и куда держала путь? — Вижу, ты расстроен. Можешь не волноваться, я на Эрва не претендую. — А ты говорил, что понимать людей — это не твоё, — он склонился над столом и опустил подбородок на ладони, не в силах выносить более пытку беспрерывного гула в сознании. — Потому что мне по статусу это не так уж сильно нужно, но твой жалобный вид не заметит только слепой, малец, — мужчина в точности повторил позу юноши. — Тебя читать легче, чем ты думаешь, и не хочу пугать, но я очень сомневаюсь, что Эрвин вообще ничего не замечает. — Заткнись, я эту херь слушать не собираюсь, — прошипел Леви сквозь зубы и уронил лоб на руки. — И без неё не знаю, что делать и что думать. Майк помолчал немного, побарабанил пальцами по дереву… Казалось, они оба опасались заслышать в глухой ночной тишине звук шагов, сопровождающийся скрипом половиц, или какое-нибудь замечание, намекающее, что их разговор был слышен от начала и до конца. — Как минимум, перестать гоняться за тем, что для тебя неуловимо, — на заявление снайпера Аккерман лишь воззрился на него и высоко вскинул брови, молчаливо требуя пояснений. — Так, ладно, попробую объяснить по порядку. Слышал когда-нибудь фразу «глупец суетится вовсю, затеяв пустяк, — умный сохраняет спокойствие, берясь за великое дело»? У тебя в мозгах слишком много суматохи, а всё потому, что ты наверняка пытаешься думать за вас двоих. — Я не… — Пытаешься, — с нажимом повторил он, холодно глядя ему в глаза. — Но дело в том, что это никуда не приведёт. Чего ты хочешь добиться? Ты в своих-то чувствах разобраться не можешь, а уже намереваешься залезть в башку другому человеку и ждёшь от него каких-то действий, — таким взбешённым Леви видел солдата лишь однажды: тогда они толком и знакомы-то не были, а он умудрился натравить на группу целую толпу заражённых. Тогда причина была, и причина веская, но теперь-то что спровоцировало гневную тираду? — Думаешь, с ними станет проще? Нет! — в эмоциональном порыве Захариус всплеснул руками, но сразу же совладал с собой и скрестил их. — Никогда проще не станет, пока ты преследуешь, умоляешь, переживаешь и отчаиваешься. Пошли это всё на хуй, соберись и начни с себя, иначе, пока будешь пытаться разобраться во всём, во всех и сразу, то проебёшь абсолютно всё. Солдат сделал долгий глубоких вдох, затем глубокий выдох, и продолжил гораздо более спокойно: — Я к тому, что твои… чувства к нему могут оказаться чем угодно, если говорить начистоту. Они могут быть надуманными, перепутанными, быть последствием чего-то, — он потёр усы с задумчивым видом, явно тщательно подбирая слова, а Леви предпринимал попытки слушать его дальше через усиливающийся в ушах шум бурлящей крови. Аккерман не решался пошевелиться, пускай пить хотелось неимоверно. Боялся, что если двинется, то может произойти что-то уж совсем из ряда вон выходящее, или Майк ни с того ни с сего передумает ввязываться в это дело и пошлёт юношу на все четыре стороны. — Давай договоримся так: ты разбираешься в себе, я по возможности помогаю в этом, — можешь даже терроризировать вопросами, если будет нужно, — и, когда находится ответ, любой чёткий ответ, что именно и почему ты к нему чувствуешь, мы… Мы садимся и разбираемся в этом дальше. Хорошо? Юноша застыл, словно силясь поверить в услышанное, и открыл рот, чтобы наконец-таки вымолвить хоть слово, но не издал ни звука — во рту пересохло настолько, что язык «прикипел» к нёбу, а губы не желали подчиняться. Попытался кивнуть, но мышцы будто парализовало от нахлынувшего восторга. Их разговор по душам был прерван заскрежетавшим радио. Оба переглянулись и повернули к нему голову. Сквозь помехи и искажения пробивался голос: Эй, кто-ниб… слы… меня? Мне срочно ну… помощь… Я застр… Эй… Эта штуков… вообще работает?