nowhere to run

      дверь тесной камеры захлопнулась. Чуя и Дазай, тяжело дыша после бега, стояли друг против друга. неумолимо быстро бежали стрелки на наручных часах Накахары, отсчитывающие последние минуты жизни Осаму.       — тебе некуда бежать. — бросил Накахара и обнажил длинный белый клык. — негде прятаться, некого слушать. из мафии уйти было просто, только вот от судьбы не уйдешь.       Дазай стоял молча. глаза его были опущены, но из-под сколоченной челки едва виднелись дрожащие ресницы — должно быть яд, разошедшийся по всему телу, вызвал нистагм. тело было сковано, мышцы сведены судорогой и нервы, натянутые как струны, почти рвались, тихо скрипя в тишине плотных стен. он напоминал плохо склеенную бумажную фигурку, которая вот-вот развалится под действием сырости.       — да что же ты молчишь? — зашипел Чуя и сжал кулаки, почти трясясь от гнева. — скажи хоть слово, идиот… или боишься, что перед смертью ляпнешь что-нибудь не то?..       Чуя осекся. ему не стоило снова сводить все к словам, которые сломали напарника, но это был единственный способ поймать его взгляд. Осаму поднял на вампира мутные глаза и как-то растерянно, пытаясь сфокусироваться на почерневших склерах, вновь застыл. бледное лицо, почти окаменевшее, не выражало ничего, кроме тупого безразличия. ему оставалось только потрескаться и рассыпаться сотнями осколков. вдруг губы дернулись и Дазай рассмеялся. на бумажном лице нарисовался лёгкий румянец, и только глаза по-прежнему оставались мертвецки пустыми. это были две пустоты, что пытались поглотить друг друга. во взгляде Чуи, как бы он ни говорил, не было ни капли гнева или жажды мстить, только сожаление и непонимание. это были два разума, захваченные внешним врагом, уже не способные бороться, но хранившие в своей глубине что-то яркое.       — нерационально последние пять минут жизни тратить на притворство, Дазай. — пресек Чуя, и смех Осаму рассыпался, со звоном ударяясь о стены.       — если бы был смысл в словах, я бы обязательно что-нибудь сказал. — почти не разжимая губ, выдавил тот. — за все это время я так наговорился с Достоевским — жуть, поэтому позволь мне насладиться тишиной.       — на том свете насладишься. — оборвал Чуя. — ты понимаешь, что твоя жалкая жизнь в моих руках? через несколько минут ты будешь корчиться от боли, выхаркивая кровь, она польется у тебя из глаз, а бинты больше не смогут удержать склизкую гниль. я увижу твой крах своими глазами, а потом уйду без сожалений, оставив твои кости тлеть здесь. от тебя не останется ничего, что можно похоронить, тебя забудут. — он выплевывал слова резко, будто пытался убедить Дазая в чем-то.       — знаешь, я настолько устал от своей бессмысленной жизни, что принял бы даже такую кончину. — Дазай вздохнул, потеряв небрежную ухмылку. — у тебя не хватит смелости наблюдать за моей смертью, хотя… главное, что Сигма уже выбрался отсюда, остальное мне не важно.       — когда-то я обещал одному человеку, что не позволю тебе сдохнуть просто так. шесть лет прошло, а я все ещё пытаюсь спасти твою задницу. даже сейчас я здесь только ради того, чтобы не позволить тебе подохнуть.       Дазай в недоумении посмотрел на бывшего напарника. спутанное сознание не позволяло мыслить свежо, и Осаму не мог понять, какой момент был им упущен и как Накахаре удалось выкрасть антидот.       — у тебя есть противоядие? — спросил он. — как…       — ну, почти. — согласился Чуя. — ты забыл, кто я.       Осаму пошатнулся. голова пульсировала болью, сердце не слушалось и колотилось в бешеном ритме. ему оставалось 139 секунд.       — Чуя. — с усилием выдавил Дазай и опустил голову.       он заранее знал, что ему не выбраться отсюда, а потому выбрал себе в помощники Сигму. эспера, замотивированного отыскать свой дом, желавшего выстроить себя в большом мире, и не просто песчинкой на берегу моря стать, а найти свое место. Накахара был растерян. слабеющий с каждым сдвигом секундной стрелки Дазай — ужасное зрелище; ему хотелось закрыть глаза, закрыть уши и убежать самому, лишь бы не видеть, как тот пытался держаться. секунда. ещё одна. ещё одна… Чуя, обезумев, бросился на Дазая, повалив пышущее болезненным жаром тело на скользкий пол. он старался не смотреть в его лицо, чтобы не задержаться и успеть, но не выдержал: они снова сцепились взглядами, готовые друг друга изничтожить. готовые друг друга воскресить. секунда — и белые клыки вампира разомкнулись над шеей, с которой грубо содрали полосы бинтов, оставив на тонкой коже покраснения от трения. ещё пара секунд — и с острых клыков закапает густая алая кровь на светлую тюремную одежду.       — Чуя! — как-то изможденно и до ужаса неестественно, но на самом деле искренне впервые за четыре года, закричал Осаму.       и Чуя в ужасе застыл, отстранился на несколько сантиметров, но с Дазая не встал, по-прежнему до хруста сжимая запястья и придавливая тело к полу.       — остановись…       черные глаза Накахары почернели, казалось, ещё сильнее.       — я не могу.       — Чуя, вспомни, кто ты!       — я?       Накахара замер. кто он? вампир? пешка? машина? робот? Чуя не знал. он терялся в словах, но никак не мог найти главного: оно вертелось на языке, но так и не приходило на ум. раздумывая, он потерял около минуты жизни Дазая.       — Чуя, в любом случае помни, что ты — человек. был им, и всегда им будешь. я не успею спастись, но мне хватит времени, чтобы доказать тебе твою человечность… — выпалил Осаму и почувствовал, как у него сохнет глотка и как хочется пить.       это была проверка на прочность. перед ним — его спасение. стань Осаму вампиром — и яд тут же потеряет эффект.       Дазаю оставалось сорок секунд.       — это очень… нелепая смерть. — сглотнул Накахара: в нем не было жажды крови, он только хотел, чтобы сердце Дазая продолжало биться. — когда у тебя под рукой возможность спастись.       — я слишком долго жил, чтобы между неизвестностью и бесконечностью выбрать второе.       Чуя раскрыл рот в немом крике. его трясло. он не был готов расстаться. а время шло. Дазай смотрел в черные глаза Накахары и видел в них человека.       — у меня просьба. — прошелестел сухими губами Осаму. — уходи, Чуя. иди вперёд и не оборачивайся. вы справитесь… прощай.       Накахара не мог подняться. через пять секунд Дазай должен был умереть.       — Чуя, пожалуйста…       — прощай.       Накахара ненавидел исполнять просьбы. ему было бы проще уйти, если бы Дазай приказал, как будто поставил в машину программу. но человеку — человечий язык.       Чуя остановился у двери, когда Дазай тихонько заскулил. он не мог уйти, его будто бы парализовал страх, хотелось обернуться, и он пытался перебороть себя, чтобы на нарушить просьбу Дазая, но, когда тот сухо закашлялся, Чуя не выдержал. лицо Осаму было в крови. кожа местами слезла, расплавленная кипящей кровью; правый глаз медленно стекал по виску. изо рта хлестала кровь. тело билось в судорогах, зубы стучали. Дазай видел происходящее левым глазом, белок которого залила кровь, но ничего не понимал. он кашлянул ещё раз, выплюнув часть языка, но сгоревшая глотка не позволила задохнуться. смерть, как и обещал Гоголь, была мучительной и долгой.       Чуя отвернулся, зажав ладонью рот. он чувствовал боль утраты, от чувствовал отчаяние, страх. на трясущихся ногах он бежал вон по коридору, зная, где выход. и только на свежем ветру он позволил себе закричать.       он все чувствовал.       Дазай заставил его почувствовать.       ему удалось доказать Чуе, что он — ч е л о в е к.