Пособие по воскрешению Санзу Харучиё

Дым улетал в небо серыми размашистыми облаками и расщеплялся там, среди звёзд. Сливался с тьмой в неделимое целое, дополняя пазл из множества подобных обреченных выдохов. Его горечь обволакивала язык, губы и легкие, притупляя рецепторы и чувства. Последнее было желаннее всего. Иногда хочется ненадолго окунуться в пустоту и ощутить её прохладные щупальца, так ласково обвивающиеся вокруг едва способного биться сердца. Что говорить о чувствах, если оно даже функционирует с перебоями? Отзывается вечной тахикардией и болями от нагрузок. Впрочем, неудивительно, ведь вредные привычки стали единственным утолением базовых потребностей: табачный дым вместо воздуха, алкоголь вместо воды, таблетки и порошок вместо еды. Едва ли хочется покидать этот порочный круг, чтобы хоть ненадолго продлить свое убогое существование. Зачем? Мы все живём в ожидании смерти. Она наш врождённый приговор, ради исполнения которого мы существуем. Всё, что остаётся — это решить, что делать в промежутке времени и разве это не наделяет нас свободой выбора? Разве не даёт право самим всё решить? Почему-то с такими простыми ответами на вопрос зачем мы живём, всё равно не удается понять, как это сделать. Провести время с пользой? Оставить след? Переродиться в последующих поколениях? Или может просто делать то, что хочется и не беспокоиться ни о чем? Так сложно и одновременно просто жить. Сколько бы умов не задавались целью осознать суть бытия, но ни один не способен дать четкого ответа. Наверное, потому что мы сами не знаем откуда берется жизнь и где заканчивается смерть. Никто не посвящает нас в такие сокровенные тайны и только заставляет слепыми котятами бродить по земле, чтобы отыскать свою судьбу и предназначение. К чему вообще задумываться и мутить недвижимую гладь спокойствия от незнания? Чем больше мыслей посещает голову, тем сложнее становится перекрыть поток новых, следующих за ними и так до бесконечности, пока мозг не распухнет, болезненно упираясь в границы черепной коробки. А уже тогда боль сводит с ума и утолить её сможет только смерть. Ровный очерченный профиль Риндо приковывал внимательный взгляд Харучиё. Тот следил почти неотрывно и отвлекался только чтобы прикрыть веки, с медленным наслаждением выдыхая дым из уголка рта. Отчего-то он привык делать это именно так. Нравилось чувствовать, как тот щекотно стелется вдоль щеки, задерживаясь где-то в прядях пушистой челки. Хайтани тоже привык быть в центре такого внимания, но не так давно все же спросил у Хару: — Зачем так пристально пялишься? — будь Риндо раздражен, у него бы точно дернулась верхняя губа, но никаких подобных мимических движений не замечалось. Санзу тогда на пару секунд отвёл взгляд в сторону и прошёлся им по окружающей обстановке. Он будто бы пытался сравнить степень интересности места с тем человеком, который находился в нём. На самом деле, ответ был очевиден и прост: — Просто любуюсь, — потому что ему не была интересна серость асфальта, зданий, неба и редкие проблески зелени вдоль дороги. Ему интересен Риндо. Его фиолетовые глаза, волосы, точёные контуры лица, но более мягкие, чем у Рана. Парень был ниже брата, не таким худощавым, возможно без аристократического изящества, присущего старшему, но с похожей пленящей харизмой. И нос, и губы, и подбородок — всё казалось более сглаженным, словно напрочь лишенным острых углов. На Рана можно лишь раз взглянуть и порезаться, а вот Риндо оказывал противоположный и притягивающий для Хару эффект. Оба Хайтани были дьявольски неотразимы. Каждый по отдельности и по-своему, но оба умудрялись вписываться в существующие стандарты красоты и создавать новые. Они как два демона-искусителя сбежавших из Ада, ибо Санзу не мог иначе объяснить такого головокружительного магнетизма, который не удавалось перебить даже устрашающей ауре, что вселяла поистине животный ужас во всех окружающих. Чем дольше парень общался с братьями, тем больше различий находил. На первый взгляд они похожи почти как близнецы: мимика, жесты, черты лица, татуировки и даже их запах. Всегда действуют в паре, общаются одними лишь переглядками и всё делают, как единый слаженный механизм. Санзу со временем удалось прийти к мысли, что всё это результат принятия собственных различий. Братья похожи как Инь и Ян, и не могут существовать один без другого. Эффективность этого союза в «Бонтене» ещё никому не удавалось перебить. А вот Харучиё никогда не думал, что однажды станет с ними так близок. Будучи ещё подростком, ему бы и в голову не пришло связаться с Хайтани, да ещё и так тесно с Риндо. Парень наблюдал, как его губы обхватывают фильтр, как щеки чуть втягиваются во время затяжки и как он кидает быстрый взгляд сквозь дым, будто надеясь, что делает это незаметно. И всё это происходит так медленно в замутненном сознании, что Санзу лишь рад возможности рассмотреть такой прекрасный момент подольше. Ведь насколько часто им удается вот так в тишине побыть рядом? Насладиться немым обществом друг друга где-то в конце рабочего дня, когда какие-то проблемы улажены, а какие-то отложены на завтра. Спрятаться ото всех в темной комнате и немного затормозить неустанное течение времени. За спиной у Санзу пропасть, а он едва не откидывается в неё, расслабленно восседая на бетонном парапете. Здесь на высоте ветрено, но боковая ограда балкона позволяет не чувствовать этого. Риндо зевнул и сладко потянулся, вытягивая руки сначала вверх, а потом вперед. Дымок от сигареты в пальцах нещадно сбивало дуновением, а пепел срывался вниз и рассыпался на мелкие крупицы прямо в процессе полета. Он никогда не достигнет земли, а так и застрянет где-то в промежуточном пространстве. Глаза не видят ничего перед собой. Они пусты и взгляд расфокусирован. Риндо сейчас где-то далеко, в своем собственном мире, куда порой уходит от этой тяжкой реальности. Проблемной, неконтролируемой, серой и, во многом, однообразной. Может он и выглядят так ярко, просто потому что больше ничего не может скрасить эту жизнь. Разноцветные волосы и яркие костюмы лишь простые миражи, которые должны разбавить прозрачность существования. Раньше хватало глаз. Хватало взглянуть в зеркало, в привычные омуты фиалок, чтобы увидеть какой-то смысл. Раньше было больше вопросов и больше ответов, ради которых стоило к чему-то стремиться. А сейчас парень по-прежнему не знает ничего, но больше ничего узнавать не хочет. Для него это уже превратилось в бесконечную погоню за чем-то эфемерным, за что невозможно будет ухватиться. Похоже на беготню за собственным хвостом по кругу и без конца, до самой смерти. Сейчас уже не хочется тратить силы на то же, что и прежде. Сейчас это неважно и меркнет перед горой других проблем, оттягивающих сознание в явь. Хайтани чувствует, как губы покалывают от такого пристального взгляда на них. А может он просто не замечает, как кусает их, сдирая кожу. Они всегда сухие, потрескавшиеся и грубые, но Санзу находит их крайне приятными на ощупь. А ещё очень красивыми. Правильной формы и не изуродованные шрамами, как у него. Когда Риндо улыбается, его уголки губ приподняты вверх симметрично, ведь ему никогда не разрывали рот. Было бы просто кощунственно наносить такому лицу увечья. Харучиё иногда думал, как бы выглядел сам, не будь у него этих уродств? Мог бы он улыбаться также мило, а не пугающе? И был бы привлекателен для других, а не подобен монстру? Ещё тогда, когда на него нацепили эту черную маску, он начал в себе сомневаться. Почувствовал дискомфорт и какое-то неожиданное неприятие того, что отражалось в зеркале. И что по итогу? То, что было снаружи оказалось и внутри: что-то неправильное, искаженное и неестественное, точно так же рвущееся наружу, как лава из вулкана, желая проявить себя миру. Сигареты давно истлели, а смятые бычки валялись в заполненной уже наполовину пепельнице где-то на полу балкона. Риндо не сдвинулся с места, всё также думая о своем, а Санзу надоело качаться над пропастью, и он прислонился спиной к стене, неравномерно согнув длинные ноги. — Хочешь перепихнуться? — спустя долгое время поинтересовался парень. — Нахуя? — так же лаконично ответил Риндо, совершенно не удивляясь подобному. Харучиё лишь пожал плечами, выражая равнодушное неведение. Ему просто что-то пришло в голову, что он не побоялся озвучить, намеренно не предугадывая в какую сторону разговор пойдёт дальше. Это было абсолютно неважно. — Так вроде бы все делают, — произнес парень, отворачивая лицо к городу и касаясь холодного бетона щекой. — А зачем нам все? — Хайтани провел ладонью по парапету, будто бы стирая с него грязь прежде, чем поставить на тот участок локоть. Подбородок лег на ладонь, а глаза заинтригованно сверкнули из-под челки. Что же сподвигло Санзу к таким вопросам? — Действительно, — понимающе выдохнул тот, чуть приподняв светлые брови. Возможно самую малость, но парень действительно смутился. Это чувство теперь подпитывалось тяжёлым взглядом Риндо, что даже не выражая эмоций мог вогнать человека в краску. Было что-то в этих глазах, что магическим образом оказывало воздействие на сознание и почти подчиняло его себе. Хару ощутил необходимость приспустить галстук и расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки, ради мнимого чувства свободы. Ему уже так давно хотелось нарушить официальный дресс-код и сделать так, как нравится ему. Безо всех этих воротников под горло, что душили сильнее веревки, и самих удавок-галстуков со строгими брюками. Бесспорно, такой образ создавал свою иллюзию авторитета и репутации, но как же сильно хотелось влезть в домашнюю некрасивую и разношенную одежду, сворачиваясь клубком на чужой кровати в ожидании спокойного сна. Санзу не хватало прохлады. Из понимания того, что скоро придется вернуться к работе, он только отчасти разрешил себе вольность, закатав рукава по предплечью. — А ты хочешь? — от сосредоточенных манипуляций, по складыванию ткани, его отвлёк ленивый голос Риндо. — Что? — Хару не сразу дошел до сути вопроса, потеряв последнюю реплику. — Переспать, — уточнил Хайтани, прищуриваясь. Санзу опустил голову и задумался, будто уже успел позабыть о том, как несколько дней мучал себя размышлениями о том, как именно его привлекает Риндо. Конечно, его и до этого время от времени посещала такая проблема, но тогда парень всегда откладывал её, ссылаясь на неуместность. — Не знаю, — прошептал он, как-то неопределенно искривляя линию губ. В какой-то момент мысли привели к тому, о чем раньше не доводилось думать так глубоко. Ему нравилось то, что происходило между ним и Рином. Это было чем-то ранее неведомым ему, но таким прекрасным, что даже не вызывало недоверия. Санзу знал, как безо всяких влюбленностей ощущается глухая похоть с одной только потребностью утолить её. Помнил трепет и искренность детской дружбы. Знал ненависть, чувствовал привязанность, одержимость, но тому, что преследовало его рядом с Хайтани, не мог найти названия. А ещё не удавалось понять, по какой причине Хару так забеспокоил этот вопрос. От Риндо не ускользнула такая потерянность на лице друга, и он переместился чуть правее, пристраиваясь плечом у стены около него. Наблюдал, анализировал и улавливал каждое подрагивание пальцев, зависших в воздухе. Запястье лежало на остром колене, изящно изогнувшись вниз, что точно бы нашло отклик в набросках какого-то художника. Но Рин совершенно к этому не склонен и едва ли способен провести ровную линию, не говоря уже о повторении контура тела. Он лишь обыватель, удостоенный чести видеть и чувствовать красоту, но иногда даже не зная, как описать её словами. — Не страшно так сидеть? — ненавязчиво решил спросить парень, потянувшись навстречу и кивая на свешенную вниз ногу. Хару проследил за направлением взгляда и качнул ею, шаркая боком подошвы о наружную часть стены. — Сам не упаду, только если ты не столкнешь, — он повернул голову обратно, когда по коже шеи и волосам едва заметно скользнуло чужое дыхание. Риндо был очень близко, почти касаясь подбородком плеча, но смотрел куда-то в сторону урбанистического пейзажа. Ресницы подрагивали так, словно он нарочно сдерживался, чтобы не поднять глаза на парня перед ним. — Не столкну, — шепнул Хайтани, опираясь ладонями о свободные места на парапете за поясницей Санзу и под его коленями. Напоминало жест проверки доверия, ведь стоит парню вскинуть руки, как Хару полетит вниз. А тот даже не дернулся, склоняя голову на бок для лучшего рассмотрения хмурого лица, с этим почти постоянным тяжёлым взглядом, будто пытающимся осудить небо за то, что оно такое пасмурное и скрывает звёзды. И все тело будто напряжено под этим бирюзовым костюмом, что даже ткань натягивается в районе плечей. Похоже, мысли в голове стали совсем мрачными, раз Риндо даже не замечает ничего вокруг. Харучиё знает способ смещения внимания на реальность в такой ситуации. И он его просто обожает. В такие моменты он без нажима обхватывает шею парня обеими ладонями, ненадолго задерживаясь, чтобы почувствовать пульсацию артерий и смещает их немного вверх, к линии подбородка. Костлявые большие пальцы нежно обводят его контур, а остальные переплетаются с тёмными прядями на затылке. Он научился этому у него. Научился не хватать и обездвиживать, делая больно, а касаться мягко, так, чтобы по коже пробегали приятные мурашки, а не болезненные спазмы. И поступал Санзу так только с Риндо и ради Риндо. Он больше тянется сам, чем притягивает к себе и касается прохладными губами уголка рта там, где у него самого находятся шрамы. Потому что Рин сам любит так делать, бесконечно смущая Харучиё неожиданными проявлениями бережности и понимая это, Хайтани тоже довольно прикрывает веки, размягчаясь в чужих руках, будто карамель под солнцем и слегка улыбается, смещая место поцелуя. — А ты стал смелее, — усмехнулся он. — Раньше только по пьяни лез целоваться. — Тебе не нравится? — на всякий случай поинтересовался Санзу, порывисто прикусив кожу щеки. Риндо притворно ойкнул. Он уже давно привык к подобным проявлениям любви и от Хару, и от Рана, ведь те считали его милые пухленькие щёчки чудесами красоты, а то и Чудесами Света. Ран постоянно оттягивал их в стороны, завистливо нахваливая очаровательность и жалуясь, что вся привлекательность семьи ушла к младшенькому. У Риндо не было ярко выраженных скул брата или болезненно впалых вмятин, как у Хару, поэтому, негласно, его выбрали обладателем самых прекрасных щёк. — Если бы мне не нравилось, то ты бы лежал где-то там, — парень поднял руку и резко опустил её, шлепая по бетону с таким звуком, что характерно описывал процесс падения и приземления тела. И Санзу показалось это таким забавным, что он глупо заулыбался, негромко хихикая. У обоих достаточно силы, чтобы забить друг друга до смерти, застрелить или посворачивать шеи, но это не казалось таким уж интересным и необходимым. Подраться можно с кем угодно точно также, как и получить любое тело для удовлетворения, но вот найти того, с кем приятно погрузиться на дно и забыть обо всем — почти невозможно. Обрести какую никакую связь двух одиноких душ в этом мире сложно, а таким прогнившим ублюдкам и вовсе нельзя ни с кем сближаться, чтобы не выпускать эту порчу в белый свет. — Тебе от этого не странно? — спросил Харучиё, перекидывая ноги так, чтобы сидеть напротив Риндо. — От того, что я целую тебя? Что на ночь постоянно напрашиваюсь? Это становится слабо похоже на дружбу… — Почему же? — тот очертил фалангой указательного пальца контур татуировки на предплечье. — Дружбой будет то, что ею назовут, — чуть погодя он добавил: — Или думаешь я просто не могу тебе отказывать? — Я иногда не могу, — Санзу сам не понял, как завис, заново разглядывая каждую чёрточку полюбившейся внешности. — Тебя смущает то, что мы дружим немного иначе, чем другие? — Риндо намеренно приподнялся на носочках, выдыхая этот вопрос прямо в губы парня. Затем, удовлетворившись румянцем на его щеках, Хайтани уложил вытянутые руки локтями на плечи и прижался лбами. — У нас ведь нет пар, семей и каких-либо других отношений. К чему тут определенность? Хару обнял его в ответ, скользнув руками по спине и с особой тщательностью прощупывая впадину между плотными мышцами, надеясь выискать позвонки. — Я что-то чувствую к тебе, — признался он несмело. Ну отчего всегда именно перед Рином появляется эта дурацкая робость? Стоило бы чем-то закинуться перед подобными речами, но тогда возрастала вероятность наговорить совсем лишнего. — И я не уверен, что правильно понимаю это. — М-м-м, влюбился? — ехидно прищурился Рин, как никогда став похожим на брата. В этот раз Санзу даже не смутился, а глубоко и со всей серьезностью задумался об этом. — Я не знаю, что такое любить, — выдохнул он, нервным жестом заправив прядь за ухо. У парня не было той юности, которую проходят большинство людей. Пара друзей, единицы близких людей, в том далёком прошлом, и ничего больше. «Прекрасные» подростковые годы прошли без зацикленности на существовании подобной ерунды, как «любовь». Да и к чему бы она была, если Хару интересовали совсем другие вещи? В то время шла самая масштабная революция в истории байкерских и бандитских группировок, а становление её участником и свидетелем было поистине престижным делом. Тогда хранилось место только для таких ощущений, как раж, предвкушение и жажда крови. Совсем нормальная для подростка гамма чувств. — Са-а-анзу, — протянул Риндо и ухватил его за галстук, склоняя к себе. — Почему это так тебя беспокоит? — Потому что не хочу доставлять тебе неудобства, — Харучиё потерся кончиком носа об висок и лег щекой на макушку. — Я уже столько раз говорил тебе, — парень замычал ему куда-то в шею, несильно дёргая за волосы. — Балда, ты дорог мне, а я тебе и этого вполне достаточно. В обществе люди консервативно относятся к определениям взаимоотношений, поэтому шаг влево, шаг вправо, и они уже не понимают, как это называть, — Хайтани закончил мысль, утыкаясь лицом в грудь Санзу. — Если бы мы с тобой встречались только ради секса, то нас бы звали любовникам, — предположил тот. — Но если мы делаем всё наоборот, то что это такое? — Какой-то неведомый промежуток, — Рин потянул его на себя, в немой просьбе спуститься. В конце концов у него уже затекла шея всё время смотреть вверх. — Передрузья, недолюбовники, — он хмыкнул. — Но мне и не хочется склонять чашу весов в сторону чего-то определенного. С тобой очень приятно проводить время в любом состоянии организма. — Ты снова про пьяные поцелуи? — обречённо вздохнул Харучиё. — Я же никогда не лез к тебе в штаны! — напомнил он, вздрогнув от парочки сопутствующих воспоминаний. — Не то, чтобы мне вообще хотелось такого. — Ран пригрозил оторвать тебе руки за это? — правильно трактовав реакцию, переспросил Риндо и, получив утвердительный кивок, покачал головой. — Значит у меня есть хороший повод пообещать ему вырвать язык. — Иногда он бывает слишком длинным, — с важным видом согласился Санзу, поддерживая упрек. — Прямо как у тебя, — с едва заметным сарказмом хмыкнул Хайтани, двусмысленно намекая: — Иногда. — Ну ты опять! — парень захныкал, краснея до самых кончиков ушей. — Тебе точно нравится ставить меня в неловкое положение, — он возмущенно надул губы и отвернулся в другую сторону. Конечно Риндо это нравится. Он знает насколько сложно почувствовать хоть что-то и ещё сложнее не сдерживать эмоции по давней привычке, а разрешить себе хоть иногда побыть открытым. И раз Хару сейчас так настойчиво пытается спрятать лицо, то парень может воспользоваться этим и укусить его за ухо, между проколами. Не только же щекам страдать от чужих зубов? Санзу обернулся и едва не обиженно расширил глаза, почувствовав себя преданным. Он же в обморок грохнется от смущения, вот зачем Рин испытывает его нежную и чувствительную натуру? — Мне интересно, как ты целуешься на трезвую голову? — интересовался тот, поглаживая один из шрамов указательным пальцем. — Ты соблазняешь меня? — на всякий случай уточнил Харучиё. — Ага, — беззастенчиво подтвердил Хайтани, вдавливая его бедрами в парапет. — Похоже, это работает, — парень сам подался вперед, смыкая их губы и вдруг укусил Риндо за нижнюю ощутив, как тот с раздражающим торжеством заулыбался. И стоит поклясться, что горечь никотина в этот момент напрочь перестает ощущаться. Что-то они оба находили друг в друге и в этих непонятных моментах, ведь стоило начать и останавливаться не хотелось до тех пор, пока опухшие губы не начнет саднить, и их краснота не станет слишком заметной, давая всем ясно понять, что стало её причиной. Просто только так удавалось почувствовать хоть что-то. Способ был менее вредным, нежели наркотики, но вот эффекты у них оказывались схожи. Когда же дело доходило до самого употребления, то ощущения у обоих накладывались и смешивались, из-за чего вовсе не хотелось расставаться и отлипать до самого рассвета, где в чужих сонных объятиях эйфория от препарата незаметно угасала. Где сердца бились в унисон, а дыхание было сбитым и рваным. Голова кружилась, стоило закрыть глаза, и мир превращался в нечто непрерывно движимое, где единственной опорой оставалось чужое тело. И все касания, и поцелуи ощущались по-другому, становясь более чувственными, как и сами парни, обретая сильную слабость к тактильности. Чужое присутствие растворялось, белым шумом из голосов и музыки, оседая на краю сознания. В этот момент им никто не нужен, кроме друг друга. Не нужны жизни и тела, ведь хватало простого знания, что ты совсем не одинок среди этих чужаков, зовущихся друзьями и коллегами. В их числе есть тот, кто может понимать все твои мысли даже без слов. Кто-то такой же родной, как брат. Может поэтому даже мысли не возникает о том, чтобы однажды прекратить всё это. Иногда в эту идиллию умудрялся влезать Ран, от своей ревности требуя с Риндо больше внимания к себе, но Санзу уже так привык к этому, что даже перестал злиться. Подобное сделалось неотъемлемой частью жизни, так что даже старший Хайтани всё меньше цеплялся по пустякам и начал относиться к парню более лояльно, а в последствии и дружелюбно. Как-то раз даже объявил его своим «вторым младшим братиком», чем довольно сильно смутил Хару, решившего, что его признали членом семьи. Потом, правда, выяснилось, что таким образом Ран возвёл себе трамплин в море шуток про инцест, без которых теперь не обходилась ни одна ситуация, в которой он замечал брата и Санзу держащимися за руки или вовсе целующимися. Но в конце концов это тоже потеряло статус чего-то из ряда вон выходящим и вполне обыденно вписалось в каждый день. И жизнь начала пестрить проблесками каких-то новых цветов, названия которым ещё никто не придумал. Такие прекрасные оттенки, которые ни разу не появлялись за их недолгие жизни и вряд ли смогли бы повториться в каком-нибудь другом варианте развития событий. Они довольствовались тем немногим счастьем, которое приходилось хранить так же бережно, как снег на солнце, ибо оно было столь же скоротечным и хрупким. Забавно то, что оно вообще смогло найтись для таких, как они. Тех, кто разрушают и свои, и чужие жизни одним движением пальца, но, похоже, мир не обращает внимания на грехи и праведные деяния, когда раздает людям поблажки. Он руководствуется своей системой и логикой, заставляя жалкие души тратить всё своё время на поиск снисхождения и какого-никакого благословения. Порой попытки заработать мизерные моменты затишья превращаются в нескончаемую погоню за таинственной метафорой, которая проводным огоньком ведёт нас к смерти. И только тогда приходит осознание, что вот она цель — тот самый отдых, на поиски которого ты погубил всю свою жизнь. Ответ всегда был очень прост, несмотря на своё пугающее значение — вечное упокоение. Там, где хорошо и откуда уже не вернуться.