Внимательность

У Ньютона Гейзлера всегда была хорошая память, пожалуй, даже слишком хорошая: он помнил тысячи ненужных мелочей, подмечал то, что стоило бы проигнорировать. Часто это помогало, но одно дело – быть внимательным сотрудником и товарищем по команде, который всегда все помнит, и совсем другое, когда после нескольких недель знакомства по общим деталям, по оброненным фразам, по никому не нужным мелочам Ньют мог узнать о человеке почти все. Обычно таких вещей боялись, и Ньют совершенно не стремился их демонстрировать. Просто отмечал как данность те или иные детали и старался запрятать их подальше на задворки памяти. Сейчас его отдел находился на военной базе, и это было очень круто. Егеря сражались с вторгшимися в их мир чудовищами и побеждали тех. За одну возможность быть причастным ко всему этому Ньютон отдал бы что угодно, а уж о том, что у него будет свой небольшой отдел по изучению кайдзю и едва ли не прямые поставки редких образцов – о таком он мог только мечтать. Часы показывали два ночи, и Ньютон решил, что продолжить сравнивать останки кайдзю разных категорий можно и завтра. Он закрыл за собой дверь, развернулся и понял, что не один он в этот день засиделся допоздна. На базе были стандартные военные металлические двери, но когда в коридоре светили тусклые ночные лампы, а в комнате работало освещение, оттуда из узкой щели пробивалась тонкая полоска света. Ньют размял плечо, затекшее от долгой работы в одном положении, и решил, что неплохо бы сделать дружеский визит соседнему отделу, отвечающему за разработку нейростимулирования егерей. Не то чтобы их отделы тесно общались, но все-таки они делали общее дело, да и вообще, интересно же, что такое можно считать до ночи. Ньютон осторожно открыл дверь и вошел. Яркий свет резко бил по глазам после полумрака коридора, что совсем не мешало тому единственному, кто находился в кабинете, тихо спать среди приборов на стопке исписанных бумаг. Первой мыслью было свалить куда подальше и не мешать уставшему человеку. Уставшему Герману Готтлибу, руководителю отдела, почти ровеснику, услужливо подсунула память. Человеку, у которого при волнении или в конце тяжелого дня начиналось сильное дрожание пальцев, человеку с тростью и неправильно сросшейся костью ноги. Человеку, которому не стоит спать в таком положении, потому что от долгого нахождения в неудобной позе нога разболится так сильно, что весь следующий день передвигаться будет проблематично... Ньют почесал затылок и решил, что благое дело стоит того, чтобы рискнуть. В том, что Готтлиб, недоброжелательный, резкий в высказываниях, будет совсем не рад тому, что его кто-то посмел увидеть в таком состоянии, и попытается если и не убить Ньюта, то уж точно одарить нелестными определениями и эпитетами, Ньют определенно не сомневался. Он осторожно потряс коллегу за плечо, однако тот никак не отреагировал. – Доктор Готтлиб, – позвал он и потряс чуть сильнее, – доктор Готтлиб, вам не стоит спать здесь. Тот дернулся и резко выпрямил спину. Немного сощурился, но взгляд уже был совершенно ясным. – Доктор... Гейзлер, я полагаю? – Ага, он самый, – кивнул Ньютон. – Вообще-то, мы не так уж и редко пересекаемся. – Да, – согласился Герман, в упор рассматривая того, кто его разбудил. – И что вам нужно в такое время? – Ничего, – Ньютон поднял руки, шуточно изображая, что сдается. – Просто проходил мимо и увидел свет. Простите мою бестактность. Я, пожалуй, лучше пойду. Доброй ночи, доктор Готтлиб. Ньютон пошел к двери, не торопясь, но и не делая попыток задержаться или продолжить разговор. *** В какой-то момент все изменилось и пошло наперекосяк. Те, кто считались непобедимыми, умирали в схватках с чудовищами. Кайдзю стали сильнее, а егерей становилось все меньше. Финансирование уменьшилось, и отделы сократились. Сократились до доктора Готтлиба и доктора Гейзлера. А потом им выделили один кабинет на двоих. Для Ньютона в соседстве с Германом Готтлибом были один плюс и один же минус. Плюс – вдвоем веселей, чем в одиночестве, минус – коллега так не считал. А что касается всего остального, главное, что работа была и ее было много, а условия не так уж и важны. Последние несколько суток у Ньютона вышли очень напряженными, но их итогом стало то, что несколько отдельных частей кайдзю удалось не просто замариновать, а сохранить живыми. В его голове даже носилась лихая мысль: можно ведь сохранить в рабочем состоянии мозг… ну или хотя бы кусочек, но главное, что с мозгом удалось бы провести самые удивительные опыты... Например, залезть в него, узнать, что хранится там, внутри черепушек огромных монстров. Из всех частей, которые к нему попали, сохранить в рабочем состоянии получилось только два экземпляра – небольшую часть печени и один нервный узел с окончаниями, но это был грандиозный успех. Ньютон боялся отойти от банок слишком далеко, не говоря уже о том, чтобы отправиться в свою комнату. Ему казалось, что стоит только прикрыть глаза, и все объекты его изучения превратятся из живых в мертвые. А это будет полным отстоем. Он проверил реакции нервного узла на различные раздражители, нужно было только записать последнее наблюдение и с чистой совестью идти спать, когда из банки настойчиво постучали. Ньютон протянул руку и коснулся пальцами стекла. Отросток разветвился, образовал свое подобие пяти пальцев и коснулся сквозь стекло пальцев Ньютона. Практически сразу после этого маленькие отростки прошли сквозь стекло, обвили пальцы ученого и полезли под кожу. Ньютон пытался отдернуть руку, пытался закричать, но так и замер: отростки прорастали сквозь все тело, покрывая его чешуей, они вырвались наружу в районе ключицы и несколькими кольцами обвили шею, стараясь задушить. Было невозможно даже вздохнуть… а потом на плечи аккуратно, почти нежно что-то опустилось, Ньютон рванулся со всей силы и едва не свалился с рабочего кресла. Сон медленно растворялся перед глазами. – Шел бы ты спать к себе в комнату, – Герман отошел от него и хмуро щурился, тяжело опираясь на трость. Ньютон, не отрываясь, с пару мгновений почти испуганно смотрел на него, пытаясь сообразить, что происходит. Затем он положил руку себе на плечо и нащупал куртку и прикрыл глаза. Открыв их, он понадеялся, что взгляд его больше не кажется странным. – Спасибо, Герман, – спокойно сказал он. – Сейчас допишу реакцию и точно пойду. Он сильнее взлохматил волосы, а после постучал по стеклу банки с небольшим фрагментом нервного окончания третьей категории. Тот постучал в ответ. Ньютон не удержался и расплылся в улыбке. – Очень надеюсь не застать вас в таком же состоянии утром, – строго сказал Герман. – Спокойной ночи, доктор Гейзлер. – И вам того же, – не отрывая влюбленного взгляда от банки, махнул ему Ньютон. *** Они только что спасли мир! То есть, конечно, этому посодействовало много достойных людей, но они оба, и Герман Готтлиб, и Ньютон Гейзлер, приняли в его спасении самое непосредственное участие, и это было удивительно. Герман собирался выспаться, последние дни, прошедшие в ожидании апокалипсиса, были слишком безумны, и теперь, когда все осталось позади, он считал, что может себе позволить такую роскошь, как долгий крепкий сон без тревог и внезапных атак чудовищ. Накопившаяся собственная усталость умножалась на чужую. Конечно, были в этом мире гении, которые умели входить в дрифт без лишних эмоций и воспоминаний, но они с Ньютоном так не могли, и теперь на собственную память наслаивалась память Ньютона, а в голове пронзительным и упрямым детским голосом звучало – «Я все равно стану рок-звездой!». У Германа и без того болела голова, и чужой спектр эмоций и воспоминаний, который, похоже, после дрифта начинал с тройной силой открывать все новые подробности о другом человеке, не способствовал ее выздоровлению. И, что самое ужасное, Ньют всегда все помнил, что только усиливало головную боль. Его мышление могло работать во всех направлениях одновременно, а воспоминания были слишком подробными и акцентированными на том, чего Герман не замечал, даже если был тому свидетелем. Да Герман теперь всю базу по именам и фамилиям знал! Зачем ему это?! Зачем это Ньютону? А что обидно, теперь он знал гораздо больше и о себе. Что каждая эмоция слишком живо отражается на лице, что по одному тому, как он входит в кабинет, Ньютон знает, сколько часов он спал и была ли тому причиной бессонница или азарт от новой идеи. Ньютон вообще знал непростительно много, но почему-то совсем не пользовался этим раньше. В конце концов, даже делая общее дело, нельзя обойтись без конфликтов, а на базе достаточно людей, и не со всеми у Ньюта ладилось. Да сам Герман, если бы у него была хотя бы половина этих знаний, на месте Ньютона не преминул бы воспользоваться ими против оппонента в их извечных перепалках... Герман размял шею и решил заглянуть в лабораторию, просто так, на всякий случай. Его беспокоило странное ощущение, возникающее от того, что он слишком долго не видел знакомых стен. Слишком много нелогичных и безумных событий произошло с ним в последнее время, так что он просто взглянет на свою доску - последний оплот логики в этом сумасшедшем доме - и успокоится. В темном помещении под неприятным светом аварийных ламп спал Ньютон. Он сидел прямо на полу и обнимал маленькую банку с нервным окончанием кайдзю, опираясь спиной на большой стеклянный бак с куском мозга. У него был просто ужасный вид: заляпанная рубашка казалась совершенно красной, а мрачное освещение жутко подчеркивало тени под глазами. Сумасшедший гений среди своих «игрушек», не иначе. Герман вздохнул и потоптался на месте, прикидывая, будить коллегу или не стоит. Думать было так же тяжело, как и стоять на одном месте, а он слишком устал для всего. Герман переключил освещение, оставив еще более тусклое, но по-теплому желтое, подошел к коллеге и тяжело опустился рядом на пол, тоже прислонившись к баку спиной. Ньют что-то пробормотал во сне и крепче сжал банку, его голова упала Герману на плечо. - Все именно так, - тихо согласился Германн и тоже закрыл глаза. - Ты самая настоящая рок-звезда.