***
Постепенно периоды его сна становились всё меньше. То, что он особенный, Том знал уже давно. Где-то в глубине души. Но получить подтверждение этому оказалось приятно. А ещё было забавно наблюдать за визжащей и бьющейся в истерике Петунией, когда та обнаружила выжженную подчистую землю там, где некогда цвели пёстрым ковром любимые цветы. Письмо из Хогвартса вызвало какой-то мучительный горько-сладкий трепет, и в голове как будто что-то щёлкнуло. Замкнуло. Закоротило. Губы сами собой расплылись в немного злобной, предвкушающей улыбке. Палочка с пером феникса легла в руку как родная, приветствуя мягким теплом, словно уже долгие годы томилась в ожидании его, и Том тоже чувствовал себя так, будто вновь встретил старую подругу. А вот имя «Волдеморт» отозвалось палящей ненавистью в душе и кроваво-ржавой горечью обжигало язык. Том не знал, что именно выводило его из себя: то, что тот отнял у него семью и ему пришлось ютиться у мерзкой родни, или же за этим стояло нечто большее. Однако любая мысль об этом тёмном волшебнике поднимала внутри такую иступлённую ярость, что в висках бешено стучал пульс, а палочка начинала искрить. Облачённый в строгую чёрную мантию из восхитительно струящейся ткани он прибыл в Хогвартс. Долго, мысленно срываясь на едкое шипение, он спорил со Шляпой и уже, казалось бы, договорился с ней, но та тяжким приговором воскликнула: «Гриффиндор». Недовольный, он шёл к столу под бурный шквал аплодисментов и громкие волны ликования. Всеобщая радость неистово сочилась со всех сторон, давя, смыкаясь где-то над головой, не позволяя свободно дышать. Он задыхался. Том с иррациональной ненавистью заходил в класс профессора Квиррелла и досадливо кривился, стоило получить от того острый неприязненный взгляд. А потом Квиррелл тянул свои губы в добродушной улыбке и, заикаясь, продолжал урок. И Тому оставалось лишь захлёбываться в собственной желчи. Шрам болел так, будто плоть разрывалась на куски, плавилась, разъедалась. Огромнейшее удовольствие Тому доставлял профессор Снейп. То, как он неловко пытался казаться грозным. То, как абсурдно срывался на всех подряд. То, как потешно он вздрагивал, кривился, словно от боли, и нервно тянулся к предплечью, когда Том слишком долго на него смотрел. Огромнейшее неудовольствие Тому доставлял Гриффиндор. Гермиона была единственной на факультете, кто его не раздражал. Немного занудная и не в меру «правильная», она скорее забавляла, чем откровенно бесила. Том смотрел на неё с оттенком презрительной жалости и усмехался редким её неудачам, которых можно было по пальцам счесть. Гермиона лезла во всё везде и всегда. Тихо. Ненавязчиво. Упорно. И иногда как-то робко следовала за ним в библиотеку, а потом упоённо терялась в книгах, не замечая ничего вокруг. Том почти не обращал на неё внимания, почти не бросал на неё взгляды, почти не следил за ней, хрупко склонившейся над очередной книгой. К библиотекам Том испытывал болезненную страсть. Заполучив в свои руки мантию-невидимку, он крался ночами в запретную секцию и пропадал там до самого утра. Все стеллажи были знакомы, а книги сами тянулись в руки, словно давно скучали по нему. Они приветствовали его шелестом страниц и хрустом переплётов, облачённых в кожу. А он улыбался им в ответ и утопал в бескрайнем море знаний.***
Том практически перестал засыпать. Когда он увидел Гермиону в больничном крыле, Том ничего не почувствовал. Абсолютно бесцветные эмоции. Полное спокойствие. Холодная ярость. С какой-то отчаянной тревогой он смотрел на неё, неподвижную, слишком похожую на статую. Легонько потянул за кудрявый локон. Чуть сильнее. Сильнее. Пока волосы не натянулись, пока не стали совершенно прямыми. Он отпустил их тут же и одёрнул руку, будто обжёгшись. Он летел по коридорам, чеканя шаги, не срываясь на бег. Он помнил нужный путь ясно, словно следовал ему ежедневно. Вперёд. Поворот. Ещё поворот. И ещё… Том хрипло что-то прошипел на парселтанге и рванул, устремившись вниз. А потом познакомился с ещё одним Томом. И это подняло в нём волну брезгливого отвращения. Своё имя ему не нравилось, но делиться им с кем-либо он всё равно не желал. Реддл, хоть и казался старше, был никчёмен. Слаб. Глуп. От него за версту несло дешёвыми чернилами и старой отсыревшей бумагой. Будто бы его создали лишь для рассказа дурацких подростковых историй, он вёл длинные бессмысленные беседы, упиваясь своей мнимой победой, пока Том заговаривал василиска. Реддл вопил, визжал, умолял, истекая ядовитой чернильной кровью, а Том лишь перехватывал клык поудобнее и вонзался сильнее под чудесную мелодию его истошных криков. Прокручивал. Загонял под кожу, с немыслимой лёгкостью рассекая её. Вынимал, а затем с размаху втыкался вновь. А лицо его оставалось бесстрастным. Гермиона очнулась. И Том сам не заметил, как с шумом выдохнул. Внимательно осмотрел её с ног до головы, задержав взгляд на бойких кудрях, и удовлетворённо кивнул. Убедившись, что она в порядке, он развернулся и пошёл прочь. Едва не сбегая. Душа в себе какой-то невнятный порыв.***
Том уже и не помнил, когда в последний раз засыпал. Время летело незаметно. По утрам Том облачался в аккуратную строгую мантию, застёгивал её на все пуговицы и степенно, выверенными шагами направлялся в Большой Зал. Он душевно приветствовал гриффиндорцев, сладко улыбался пуффендуйцам, кротко кивал когтевранцам и скользил лёгким взглядом по слизеринцам. Он был вежлив с профессорами и особенно участливо внимал речам Дамблдора. Его обожали первокурсники едва ли не до поклонения, почитали с трепетом в сердцах второкурсники, третьекурсники и четверокурсники откровенно выражали свой восторг от знакомства с ним, да и старшие курсы уважали куда больше, чем следовало бы. Днём в свободное время он брал что-нибудь в библиотеке. И совершенно не важно, что именно это было, пусть даже пособие по выращиванию единорогов, в воспоминаниях оставалось лишь то, как блестели золотом в лучах солнца каштановые кудри, как пробегал по строчкам тонкий белый пальчик, как хрустело перо, когда она, задумавшись, прикусывала его. А ночами, когда весь замок засыпал, Том зачитывался тёмными искусствами. Листал всё, без разбору. Перебирал книги одну за другой. Ненасытно. С жаждой безумца, отчаянно пытающегося вернуть то, что некогда принадлежало ему. Услышав новость о бале, Том, не задумываясь, пригласил Гермиону. Он говорил сухо, будто вынужден был сделать это от безысходности, а она улыбалась широко и по-доброму, кивала головой, словно понимала всё-всё-всё. И в глазах её сияли мириады маленьких звёздочек. Её кисть оказалась очень маленькой, а запястье – хрупким и ломким. Том держал её руку трепетно, боясь применить силу. Перед глазами вновь и вновь пробегал образ безмятежно недвижной Гермионы, застывшей в нелепой позе. И он нервно сглатывал, а большим пальцем невольно выводил круги на её запястье. Она от этой лёгкой ласки вздрагивала и тихонько смеялась. Её смех всё же был немного приятнее истеричных воплей Реддла. Самую малость.***
После Реддла из дневника были также Реддл из кольца, Реддл из медальона, Реддл из диадемы… Том уже давно понял, ему не уничтожить своего врага, пока тот не воскреснет, а потому он оказался подготовленным. И там, на кладбище, он был собран и спокоен. Он и глазом не повёл, когда пуффендуйский староста упал замертво. И лишь на миг позволил лютому омерзению отразиться в глазах, прежде чем вновь принять безучастный вид. В Волдеморте не было ни капли величия. Он выглядел убого, и Тому хотелось смеяться во весь голос. Его окружали преданные собаки, воодушевлённо подмахивали хвостами, льстиво визжали, жалобно скулили и стлались у его босых ног. Зрелище было откровенно жалкое. Волдеморт весь пропах смертью, и от этой вони закладывало нос. Тома тошнило, и он едва держался на ногах, но всё равно продолжал смотреть с мрачным хладнокровием. В ярко-красных, утопленных в безумии глазах он видел глубокую ненависть. Точное отражение его собственной. И эта схожесть выводила Тома из себя.***
Собственные чувства к Гермионе Том принял с отчаянным смирением. Он продолжал дышать ровно, не сбиваясь с ритма, и ломал уже пятое перо за день. Ему совершенно не нравилась эта привязанность. Зависимость. Патология. Но и отказываться от всего этого не было желания. Он глубоко увяз. Увяз в её неукротимых кудрях, не в силах выпутаться из их сплетений. Увяз в её невыносимо терпких, тёплых карих глазах, утопая. Увяз в её запахе, тонко переплетающимся с ароматом книг, чернил, библиотеки – всего того, что вызывало в нём дикий восторг. Сняв очки, Том долго массировал виски, но желанного облегчения это не принесло. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Том сверялся с часами и размеренно дышал в такт движению стрелки. Он подсаживался к Гермионе в библиотеке, не таясь, невольно говорил с ней мягко, вкрадчиво, понижая голос на полтона, и сам не замечал, что в кои то веки улыбка стала затрагивать его глаза. Он сопровождал её фигуру с болезненным восхищением во взгляде, галантно протягивал руку и рассказывал обо всём на свете. Он плавно заправлял её выбившиеся пряди за ухо, как бы случайно пробегась пальцами по тонкой шее, по-дружески приобнимал её за острые плечи и крал лёгкие поцелуи с девичьих губ в нишах коридоров.***
Связь с Волдемортом была обоюдной. Об этом знали они оба. Том прекрасно понимал, что для Волдеморта очевидна его слабость. И всё же запереть Гермиону он не мог. Казалось, лишив её свободы, он получит кого-то другого. Кого угодно, но только не её. От этого Том чувствовал невыносимую беспомощность. Его душу разрывало на части. Внутренности скручивало. А горло будто сдавливало тисками. Он просил её быть осторожнее. Носом утыкался в мягкие кудри, прижимая стройное тело к груди. И вслушивался в быстрое биение сердца. Волдеморту всё же удалось заполучить её. Гермиону тащили за спутанные волосы, стирая колени в кровь, и рывком швырнули ему под ноги, словно добычу. Он схватил её за подбородок и дёрнул вверх, заставляя смотреть в свои глаза. Передавая эту картину Тому и испытывая несказанное, извращённое удовольствие. Том с бессильной яростью осознавал, что от столь сильной хватки на нежной коже скоро проступят уродливые синяки. И в то же время лёгким движением палочки отсёк голову Нагайне. Он заходился в счастливом смехе от адской боли, которую испытывали они оба. Пусть его выворачивало наизнанку. Волдеморт бросил в Гермиону ленивое «Круцио» и неотрывно любовался её агонией. А затем приблизился к дрожащей, всхлипывающей девушке, наклонился близко-близко и плавно завёл пряди за ухо с трогательной нежностью. Саркастично подражая Тому. И улыбнулся так ласково-ласково, сверкая острым холодом безумных глаз, что Гермиону обуял животный ужас. Том с ледяным спокойствием устроил резню. Все эти годы он с удовольствием вычитывал и вспоминал множество интересных заклинаний и теперь, наконец, представился шанс применить их на практике. Малфоя разорвало изнутри. Один из Лестрейнджей захлебнулся собственной кровью, у второго – сгнили все органы. Кости обоих Кэрроу растёрлись в пыль. Долохову повезло просто лишиться головы. Волдеморт почти не отвлекался на смерти своих подчинённых. Он осторожно, не применяя ни капельки силы, взял ладошку Гермионы в свои руки, и Тома вновь поразило осознание, насколько её кисти маленькие и хрупкие. Выждав некоторое время, Волдеморт резко вывернул ей запястье и в экстазе смаковал её высокий протяжный вскрик. А затем как бы успокаивающе поглаживал изувеченную конечность. Тем временем Том вырывал хриплые иступлённые крики из Беллатрисы, сдирая с неё заживо кожу. Она истошно визжала, пока окончательно не сорвала горло. Том не особо наслаждался этой картиной, было бы гораздо приятнее, окажись на её месте сам Волдеморт. Беллатриса сухо откашливалась и скрежетала зубами, а Том равнодушно продолжал творить заклинания. Волдеморт украсил её кожу десятками тонких порезов и с восхищением рассматривал свою работу. Удовлетворённо шипя. Поднёс когтистую руку к её лицу и большим пальцем провёл по бледным бескровным губам. Гермиона пыталась укусить его, за что получила сильный удар по лицу. А затем он склонился к ней, цепко ухватил за подбородок, чтобы лишить возможности вырваться, и поцеловал яростно, настойчиво, с пламенной ненавистью. Том стоял в проёме, невозмутимо привалившись к стене. Мантия на нём была по-прежнему аккуратной. Без единой лишней складочки. Он плавно, будто лениво, навёл палочку на Волдеморта. А тот, наконец оторвавшись от сладких губ Гермионы, с безвыходной беспечностью посмотрел на него в ответ и расхохотался. Безумно. С надломом. Уродливо. Том знал множество жутких тёмных проклятий, а вслух произнёс тривиальное «Авада Кедавра». Мерзкое тело побеждённого врага оседало на пол, а Том наблюдал за этим с маниакальной сдержанностью. Он перевёл взгляд на рыдающую, всю истерзанную Гермиону и уверенным шагом подошёл к ней. — Гарри, это на самом деле ты? — робко, с затаённой надеждой спрашивала она дрожащим голосом. Смотрела расфокусировано и едва ли могла разобрать хоть что-то в этом размытом из-за непрекращающихся слёз мире. — Да, — тихо, давя в себе злость, отвечал он, обнимая хрупкое трясущееся тело. — Я здесь, Гермиона. Не нужно больше бояться. Хорошо? — Гарри, — повторила она, скорее для себя, чем для него. — Спасибо, — прошептала едва различимо, прежде чем провалиться в темноту. Он подхватил её на руки, привычно зарываясь носом в кудри. Вобрал полные лёгкие запаха крови. И с ледяной решительностью покинул это отвратительное место. Он всё ещё помнил: его зовут Том…