Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои — Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи, — Любуйся ими — и молчи.
Вокруг царила полная тишина: не раздавался тягучий скрип кресла-качалки, не было слышно шуршание уютного клетчатого пледа, не было слышно и негромкий треск горящего деревянного фитиля рядом стоящей свечи. Единственное, что давало понять, что здесь всё ещё была какая-никакая жизнь, — это робкое дыхание хозяина квартиры, Александра Романова. Петербург неподвижно стоял у окна в гостиной и неотрывно смотрел на пейзажи вечернего города. Янтарный свет городских фонарей отражался в зеркально чистых глазах Александра, играючи и пляша в них. Будь Вэйно рядом, он определённо бы сравнил нынешний вид культурной столицы России с работами Микеланджело Буонарроти или Огюста Родена. Эх, Вэйно… С него и началась вся эта история. Вечером прошлого понедельника по всем новостям трубила лишь одна новость — на международной конференции произошёл конфликт между столицей России, Москвой, и столицей Финляндии, Хельсинки. В прессе строились теории и догадки о том, что же могло послужить причиной данной размолвки. Но Романов знал причину большинства ссор между Московским и Гельсинфоргсом. Александр знал, что causa causarum* вновь стал он сам, и это не давало ему покоя. «Почему это происходит снова и снова? — крутилась мысль в его голове, — неужели он мне не доверяет? Думает, что я оставлю его?» Несмотря на то, что такие ссоры происходили далеко не раз, Романов впервые не знал, что ему делать и стоит ли в принципе что-то делать. Складывалось впечатление, будто бы эта новость создала пропасть во взаимопонимании Миши и Саши. Но на самом эту пропасть создала не новость, а молчание второго. Во вторник на протяжении всего дня Московский писал уже привычные для них сообщения, но не получая на них ответа, начал писать Романову с ещё большим усердием. В среду Миша всё также не переставал писать возлюбленному и даже несколько раз пытался до него дозвониться. Но, увы, всё тщетно. В четверг он отправил лишь несколько утренних сообщений, понимая, что видимо Романову сейчас необходимо личное пространство. А оно Александру действительно было необходимо, только вот и сам Миша входил в понятие «личное пространство» Романова, ведь порой Петербургу ничего не хотелось так сильно на свете, как почувствовать руки Московского, обвитые вокруг хрупкой талии, и обжигающее дыхание на своей шее. И сейчас Александру это донельзя хотелось, но с каждым проведённым часом у окна он всё больше и больше убеждался, что в эту пятницу он не ждёт гостей. За окном уже раздавались первые звуки петербургского дождя, а Саша всё смотрел и смотрел…Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь — Взрывая, возмутишь ключи, Питайся ими — и молчи…
Вдруг послышался звук открывающейся входной двери, и в этот момент мраморная скульптура «Александр Романов» внезапно ожила. Стук от удара подошвы обуви об пол. Шуршание повешенной одежды. Шелест упаковочной бумаги. В проёме гостиной появляется столица в деловом костюме, с уложенными, но немного потрепавшимися от дождя блондинистыми волосами и пышным букетом алых роз. В его глазах читалось сомнение: он выбирал между тем, чтобы прямо сейчас наброситься на Романова и не отпускать его, и тем, чтобы продолжить стоять на месте, давая любимому свободу действия. — Миша… — едва слышно произносит Петербург. После этого у Московского сорвало крышу, и, положив букет на ближайшее удобное место, он обнял Сашу так сильно, как только мог. — Саша, я правда не понимаю, что произошло между нами, но прости меня, прошу… Тот нежный тон, с которым Миша произносил эти слова… Саша слышал подобный лишь пару раз за свою довольно долгую жизнь. И уже исходя из этого он понимает, насколько тяжело дались Мише эти дни молчания от любимого. — Миша, отпусти, — пытаясь вырваться, сказал Петербург, — дышать нечем… Михаил немного ослабил свои объятья, но не выпустил Александра из капкана собственных рук. Их разлука и так была слишком невыносимой для него, чтобы упускать хоть капельку времени, проведённого вместе. — Саша, я… — Миша, пожалуйста, — прервал его Романов, — выслушай меня сперва. Не зная, куда деть свои руки, он аккуратно положил их на твёрдую грудь возлюбленного. — Прости меня за то, что я не отвечал на твои сообщения и звонки, — немного смущаясь и отворачивая взгляд в сторону, начал Саша, — Я просто не знал, что и как должен был тебе сказать после той международной конференции. Пазл в голове Московского начинает постепенно складываться. — Я понимаю, что это неправильно, но больше я не собираюсь молчать. Я хочу высказать тебе всё то, что так долго копил в своей душе, — восстановив зрительный контакт, сказал Петербург, — Миша, я правда не понимаю ваши постоянные ссоры с Вэйно. Он на самом деле хороший собеседник и неплохой товарищ, но я бы никогда в жизни не променял тебя, любовь всей моей жизни, на него. Серые глаза Александра засияли серебром, когда он произносил эти слова. — Как только я встретил тебя три века назад, я понял, что ты поселился в моём сердце раз и навсегда. Мы с тобой через многое прошли за это время. Некоторые ждали, когда же я наконец «сниму свои розовые очки» и разлюблю тебя. А я не разлюбил… Наоборот, с каждым днём моя любовь к тебе росла с новой силой. Был я хоть столицей Российской империи, хоть блокадным городом — ничего не менялось и никогда уже не изменится. И если бы кто-то спросил меня: «За чье счастье ты бы отдал свою жизнь?», то я бы мгновенно ответил: «Ради Миши, моего Мишеньки…» — ещё ближе прижавшись к Московскому, произнёс Романов, — Пойми, ты моя первая и единственная любовь, Миша. А теперь ответь мне, какой безумец променял бы золото на медь?Лишь жить в себе самом умей — Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум — Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи — Внимай их пенью — и молчи!..
Михаил простоял ещё минуту в оцепенении от сказанных Петербургом слов, но после этого на его лице засияла лучезарная улыбка, и он сильнее прижал к себе Сашу, на щеках которого уже текли слезы. — Я тоже безумно люблю тебя, Саша, — прошептал Московский, целуя щеки своего любимого и аккуратно убирая слезы с его лица ладонью, — И я доверяю тебе как никому другому. Пообещай мне только, что больше не будешь игнорировать меня? — Хорошо… — согласился Александр. — И не беспокойся, ты никак не связан в нашей с Вэйно перепалке, — с весельем в голосе произнёс Москва. — Подожди, что… — Саша был нагло прерван поцелуем в губы. Сначала этот поцелуй был очень чувственным, передающим всю ту нежность, что они так долго умалчивали, но постепенно пара начала углублять поцелуй, отчего он вышел довольно страстным. — Больше ни слова о нём, эти выходные только для нас, — набрав воздуха в лёгкие после поцелуя, произнес столица, — и я уже знаю, с чего мы их начнём. Не успев выслушать протесты Александра, Миша подхватил своего возлюбленного на руки и направился с ним в сторону их спальни.