Завершён.

      Шум закипающего чайника. Как будто бы слишком частое тиканье часов. Время идёт слишком быстро? Нет. Его пьяная реальность идёт слишком медленно. Каждое движение — миллиард солнечных лет. Поднять голову, сфокусировать взгляд на бокале. Бокале? Стакане. Стакане? Что в его руках? В его руках белый ром, и он привычно горчит на языке. Поднять руку, шевельнуть запястьем, восхититься бликами света в стекле.       Алкоголь не измеряют в сантиметрах, но в стакане осталось всего три-четыре (все остальное уже внутри), и часы, слишком часто и слишком настырно тикающие часы ухмыляются: магазины откроются лишь через семь с половиной часов. Эти три сантиметра, три квадратных сантиметра бакарди, надо как-нибудь растянуть, иначе совсем скоро он начнёт трезветь, и реальность просочится в его сознание, и снова все испортит, и ему снова придётся быть взрослым и серьёзным. Ему придётся нести ответственность за собственные поступки, несмотря на то что его давно пора было лишить всякой самостоятельности.       Ему нужна ручка. Ручка и лист бумаги, потому что сублимация собственных чувств — единственное, что он может себе позволить. Менеджмент никогда не позволит, перечеркнет все личное, что есть в его песнях, вывернет их наизнанку, и даже несмотря на то что армия фанаток все равно умудрится найти в строчках какой-то подтекст, они не приблизится ни чуть. «Всё на поверхности», — скажут они. «Вздор», — ухмылнется он, наткнувшись на очередную теорию.       Ему нужна ручка, но ручки нет. Есть телефон. Есть диктофон, и он начинает петь. Тихо мурлыкать мелодию в страхе, что в помещении есть кто-то ещё — у него нет физической возможности проверить. Если ад существует, он не боится. Хуже, чем то, через что он прогоняет себя каждый день, быть просто не может, — и это звучит достаточно пафосно, чтобы стать новым синглом. На рай он даже не надеется. Доброта к бабушке-соседке и не употребление в пищу моллюсков никогда не оправдает, скольким... Он навредил.       Один сантиметр — сам не заметил, как сделал донельзя большой глоток.       Делать на публике вид, что он лучшее, что случалось с этим миром, становится все сложнее, особенно если знать, что он — лучше бы не случался. Единственный из «артистов», поющий не о собственном разбитом сердце, а ненависти к самому себе за чужие.       Treat people with kindness — воспринял на собственный счёт, потому что большего мудака, чем он сам, ещё не встречал.       You don't do that to someone you love — причина, по которой он будет один. Его любят лишь потому, что никто по-настоящему его не знает. Все, кто знал, все, кого он подпустил близко, ушли — вышли, пока он держал им дверь. Его сердце разбито, и виноват в этом только он сам. Только он.       Несмотря на то сколько он пьёт, так и не научился переносить алкоголь. С утра (после того как он в очередной раз почти выблюет все внутренние органы) все снова станет хорошо — он наденет маску с улыбкой, может, напечатает пару одному ему понятных твитов и пойдёт дальше покорять этот мир. А хуже всего, что он действительно его однажды покорит — большей двуличной суки, чем он, мир ещё не встречал. Миллионы умиляются его грубости, и хоть бы один сказал, что так делать нельзя. «Вредная булочка»? Распоследнее мудло, не имеющее ни малейшего представления, как treat people with ебаной kindness.       Его новый альбом — шедевр. Кажется, он работал над ним всю свою жизнь, потому что вся его жизнь в десяти выворачивающих наизнанку треках. Во всех смыслах. Он знает продакшн так же, как и то, что каждая из нот — ложь. Текст — всего лишь ребус. Сложная система соотношения прав и желаний в голове. Сложная система взаимосвязи сигаретного дыма, неприлично дорогого алкоголя и трупов бабочек в животе. Необъяснимое качество впечатлений, воспринятых поверхностью ладоней и губ. Вся его жизнь — это ложь.       И самое сложное — это перестать. Верить. В лучшее.       В то, что все ещё может быть хорошо.       Последний глоток.       Всё.       Завершён.