***
Флегетон «по-соседски» заглядывает к Поэту несколько раз, проверяя, хорошо ли тот устроился. Гипнотизер выбрал самые большие и шикарные апартаменты — чего еще ожидать от человека вроде него. Весь его вид говорит о тяжелейшей бедности: одежда заметно износилась, сам Поэт худ до дистрофии и на еду смотрит такими же голодными глазами, какими братья смотрят на него. Бедолаге тут же предложили целый шведский стол и сменную одежду, чем он поторопился воспользоваться, пока предлагают. Любой нормальный и адекватный человек задался бы вопросом, за что ему такое счастье привалило — но Поэт не из тех, кто задумывается, а из тех, кто берет, что дают, а потом сбегает при первой же опасности. Флегетону кажется, что новенького он быстро раскусил, но оставалась в гипнотизере какая-то загадка. Про дар он свой даже Умному Человеку в подробностях не стал рассказывать — а тот на вытягивание правды из человека был мастер. Любой, кто смотрелся в зеркальные стекла его очков, становился разговорчивым и чрезмерно откровенным, но только не Поэт. Он собирался до конца оставлять свои знания в секрете. Почему бы и нет — все, в конце концов, имеют на это право. Но нельзя хотя бы чуууточку довериться такому надежному и хорошему парню, как Флегетон? В очередной раз блондин застает гостя в ванной комнате — тот не потрудился запереться и теперь стоял, высоко занеся бритву над покрытым пеной лицом. — Решили сбрить бородку? — Флегетон одобрительно кивает. Поэт не вздрагивает — блондин (пока что) вполне отражался в зеркале, в которое гипнотизер непрестанно смотрелся, так что появление приближенного Умного Человека не было слишком уж неожиданным. — Хорошее решение, она редко кому идет. Я так долго уговаривал Коцита побриться… Безуспешно, как Вы могли заметить. Поэт мрачнеет — постоянное мельтешение Флегетона рядом явно его достало, хоть он и пытается это скрыть, оставаясь внешне расслабленным. Мужчина продолжает бритье, но при этом цепко следит за прилипалой. — Вы что-то хотели? — как там говорится, вежливость — достоинство королей? Ан нет, точность — вежливость королей… Голова кругом от всех произошедших событий. То кадеты, то Гром, то Дама, которая хочет убить, а теперь вот новое место в рядах уважаемого человека, тайно управляющего городом. Иначе как везением это не назовешь! Поэту все равно с детишками стало скучно… Почему бы не попробовать что-то новое. — Вы не оставляете меня в покое ни на минуту. — Разве я навещаю Вас так часто? — Флегетон подходит ближе, лениво ослабляя галстук — неужели он должен выглядеть идеально каждую секунду своего времени, проведенную в этом бренном мире? Иногда можно немного и расслабиться… как вот сейчас, например… — Я просто беспокоюсь за нашего гостя. Умный Человек редко кого-то приглашает сразу на высокую должность. Другим долго приходится этого добиваться. Поэт горделиво приподнимает голову, пытаясь скрыть это движение за необходимостью провести бритвенным станком по шее. — Умный Человек разглядел во мне талант. — Не спорю. Вы… хм… наверняка полны талантами… — Флегетон подходит вплотную и смело опускает холодные руки на спину Поэта, заставляя того едва заметно вздрогнуть. — Что же еще Вы скрываете в себе, милый Поэт? Вы умеете красть чужие сердца… Мое не у Вас, случайно? Поэт поворачивается к нему, оперевшись спиной и руками об раковину. Теперь он смотрит на Флегетона с подозрением и злостью, и все же, расстраиваться заранее не стоит — интерес в его взгляде тоже есть. Флегетон мягко касается его руки, заставляя выпустить бритву, и осторожно, чтобы не спугнуть, проводит ею по чужому подбородку. Затем неторопливо наклоняется к крану, подержав бритву под водой, и возвращается в исходное положение. Поэт не может не понимать, что это своего рода флирт — у Флегетона это излюбленная тактика. Зачем же вот так сразу спугивать со стола свой ужин? Надо для начала расположить его к себе, заставить довериться, заинтересовать его, в конце концов… Коцит любил говорить слащавым голосом, дотошно пытаясь убедить в своей правоте. Стикс предпочитал молча бить без промаха, Ахерон — говорить дружелюбно и мягко, а Флегетон предпочитал более интересное сотрудничество. Правда, если Поэт на него согласится, его будет ждать сюрприз… — У меня нет сердца — ни моего, ни Вашего, — замечает Поэт, на вкус Флегетона, слишком патетично. — Я могу это проверить? — Флегетон, на самом деле, не спрашивает. Он наклоняется вперед, приподнимается на цыпочках, и касается слегка припорошенных пеной губ. Чем больше Поэт волнуется, чем сильнее бьется его сердце, и тем сильнее становится его энергия, которой он пытается от себя оттолкнуть. — Оставь меня, патрон бесчестья, И за собою не зови. Подобных слов не смог бы счесть я — От ночи темной до зари. От этих слов веет куда бо́льшей силой. Они, на удивление, его собственные. Это заставляет Флегетона коварно хихикнуть, выставляя на всеобщее обозрение нечеловеческий язык и зубы. Зачем Поэту и Флегетону стесняться друг друга? Каждый из них по-своему чудовищен, вот только Поэт совсем молоденький и не понимает, что его хотят съесть. — Тебе часто предлагают познакомиться поближе? — Флегетон не оставляет соблазнительного тона, расстегивая пуговицы на чужой рубашке. — А ты все-таки красавчик. Но со мной — не как с другими, поверь. Хочешь попробовать? Поэт не успевает выйти из оцепенения — истинный облик Флегетона его знатно напугал. Флегетон пользуется этим, выпуская язык сильнее и проведя им по оголившемуся соску. Перед этим Поэт отлежался в ванне, переоделся и только тогда вспомнил о своем лице. От него пахнет гелем вперемешку с шампунем — два абсолютно разных запаха, не говоря уже о пене для бритья, за слоем которой румянца не было видно, но Флегетон не сомневается, что он есть, слишком уж удивленный и расплывшийся у Поэта становится взгляд. Подгоняемый его бездействием, Флегетон спускается поцелуями-облизываниями ниже, прижав руки Поэта к раковине. Несмотря на внешнюю хрупкость, Флегетон оказывается сильнее — вырваться у Поэта не получается. Его не покидает ощущения влажности в тех местах, в которых Флегетон его удерживает — Поэт опускает взгляд и едва сдерживается, чтобы не вскрикнуть: руки его обмотаны языками, которые расположены у Флегетона в тех местах, в которых их анатомически быть не может. — Ты кто такой? Ты кто такой? Таких, как ты, совсем не знал я. Хоть сразу видно, ты — каналья, Зачем нарушил мой покой? — Тебе, Поэт, всему еще надо учиться, — замечает Флегетон наставительно и касается губами его пупка, вызывая своими действиями еще более сильную дрожь и сопротивление. Поэт обессиливает с каждой своей попыткой оттолкнуть его: вот уже веки Поэта тяжелеют и сами собой закрываются, ноги едва удерживают становящееся мягким и податливым тело. Флегетон решает, что для первого раза хватит и, сыто улыбнувшись, приподнимается, заглядывая гостю в глаза: — Мы с братьями тебе рады. Чувствуй себя как дома.***
Первым, кто испробовал Поэта на вкус, стал Флегетон. Он предпочитал считать, что Поэт просто не устоял перед его природным очарованием, хотя все было, конечно, куда прозаичнее. Поэт оказался недолюбленным ребенком, которого все игнорировали, обижали, не приглашали в игры. У него была просто патологическая нехватка внимания к своей персоне, из-за чего первое время казалось, что не Флегетон отнимает энергию у Поэта, а Поэт — у Флегетона. Флегетон, и правда, чувствовал себя уставшим, когда касался этих мягких темных локонов в полуневинном жесте и почти честно говорил: — Ты прекрасен, soleil. Поэт на похвалу каждый раз реагировал как-то нервно и недоверчиво — это походило на приручение дикого зверька. Гораздо проще было переходить на другие языки — это Поэта раздражало в меньшей степени, потому что ничего, кроме английского, он не знал, чем Флегетон бесстыдно и пользовался. — Отличное время для того, чтобы уединиться, не находишь? — Флегетон тянет мужчину на себя, уводя его в ближайшую комнату — не суть важно, чья она, главное, поскорее насытиться. Присутствие Поэта вызывает у всех братьев постоянное чувство голода: им давно не попадались выдающиеся люди со сверхспособностями, а кто попадался, тот слишком быстро убегал. Поэт не сбежит: не́куда. Умный Человек слишком сильно погрузил его в дело: вскоре Поэту предстоит операция, которая сделает его неотличимым от Грома, и он ждет этого с таким нетерпением, будто мечтал об этом всю жизнь. Еще бы, теперь-то он станет настоящим героем, которым все будут восхищаться! Глупец, который не видит, что находится прямо у него под носом: пусть сам он не герой, и злодей из него выходит посредственный — этот неуверенный, но еще не сломленный человек, который скрывается за маской вечно улыбающегося шута, прекрасен сам по себе. Не лучший, конечно: Флегетон испробовал множество мужчин, включая братьев, до которых Поэт совершенно не дотягивал, но если забыть о сравнении и просто насладиться моментом… Поэт — не худший вариант. Флегетон неконтролируемо раскрывает чудовищную пасть слишком широко, это может отпугнуть, — когда палец Поэта проскальзывает в его анальное отверстие. Флегетону нравится создавать видимость того, что он отдается другому — удовольствия от такого проникновения он получает больше, и энергию, сосредоточенную в одном месте, собирать гораздо легче. Поэт такой глупый — даже не подозревает, почему после каждого такого взаимодействия чувствует себя безумно уставшим. Приходится возвращать часть сил, чтобы обед не двинул ноги, слишком уж он вкусный, чтобы лишаться его насовсем. Флегетон прижимается вплотную, сжимает руками бледное тело, которое благодаря общим усилиям секты уже не настолько дистрофичное. Жадно лижет грудь, не касаясь сосков — Поэту это не нравится, — и спускается все ниже и ниже, а затем резко поднимается вверх и с усмешкой впечатывается в горячие губы. Поцелуи Поэт любит и откликается на них, как мальчишка. Просто обожает, когда целуешь его и одновременно водишь руками по его телу, разгорячая его и расслабляя. Бдительности, впрочем, Поэт не теряет, продолжая уверенно разрабатывать Флегетона сзади. Пальцы у него такие длинные, одно удовольствие на них скакать… Если бы не энергия, Флегетон, быть может, и не заменял бы их на член. Энергию можно получить разными способами — переспав с человеком или сожрав его. Увы, увы, слишком редко люди выбирают первое, пугаясь монструозного облика рек… Поэт тоже боялся. Поначалу. Но он так сильно выгибается, когда несколько ртов облизывают его со всех сторон… Флегетона слишком много, он слишком голодный, слишком ЖАДНЫЙ. У Поэта встает только от одних этих жарких прикосновений, а уж когда Флегетон обхватывает его член руками… — Опять вы… — в комнату входит Коцит и громко выругивается. Дело не в смущении — вид полуголого брата верхом на Поэте никого из этой семейки не смутит. Скорее, Коцита раздражает периодичность, с которой младший все это проделывает у всех на виду и даже не думает делиться! Немыслимо, почему никто до сих пор не возмутился? Так и быть, Коцит сделает это первым! Флегетон слишком долго играется со своей добычей в одиночку, ему нужен помощник. К тому же, когда у Поэта будет лицо Грома, у Коцита на него вряд ли встанет, надо ловить момент. — Ну, все, братец, мое терпение лопнуло. Делись, не то я с тобой разругаюсь. Флегетона это заявление только умиляет — он слишком хорошо знает своего брата. Как сам Флегетон порывался уйти, так и Коцит возмущался, что ему наскучило коротать века с тремя идиотами. Но они так и не покинули друг друга — а это о чем-то, да говорит. Флегетон наигранно беспечно отстраняется, показывая Поэта во всей красоте — тот лежит без всего с упрямым, но просящим взглядом и вставшим от умелых ласк членом. Коцит приближается медленно, но неумолимо, как хищник, параллельно сбрасывая с себя пиджак и расстегивая рубашку. Без этого всего… Гораздо проще. Эх, были времена, когда люди практически не носили одежду! Тогда Коцит чувствовал себя гораздо свободнее, хотя ему и нравится носить костюмы. В них он видится себе гораздо более серьезным и успешным, чем он считает себя на самом деле. — У тебя была групповуха когда-нибудь? — интересуется Коцит деловито, опуская руку на член Поэта. Тот, потеряв слова от такой наглости, только качает головой. — Ничего, сейчас будет. — Как смели Вы меня коснуться, Согласья сразу не спросив? Придется с Вами разминуться: Здесь Флегетон — не я — пассив. — С Флегетоном я уже спал… — Коцит невозмутимо стягивает с себя штаны, продолжая надрачивать Поэту. Не то, что бы Коцит такой милосердный, просто мальчишку надо хоть как-то подготовить к тому, что его ожидает. А то привык быть сверху — с Коцитом этот номер не пройдет. — Поживи с мое и поймешь, как это надоедает. Хочется… разнообразия. Удивлен твоей смелости, кстати. Ты ведь знаешь, кто мы такие? Коцит нависает сверху, самоуверенно ухмыляясь. В его лице ни на секунду не мелькает той напускной мягкости, которую временами можно увидеть у Флегетона. Только сплошное зубоскальство и агрессивность. Как будто он сейчас съест Поэта, если тот ему откажет. Поэт вглядывается в темные глаза, с каждой секундой все сильнее падая в бездну. Ни одного из братьев он не смог подчинить своим гипнозом, а их истинные облики не оказались его галлюцинацией. Столько ртов, как у Флегетона, ни у кого больше, конечно, не было, но пасти они разевали такие, что лучше бы вместо одной такой у них было много маленьких. Поэт столько раз спрашивал, кто они, пытался и увещеваниями, и угрозами вызнать информацию, но добился только шутки о том, что они — реки подземного царства. Пусть называют себя, как хотят. У него тоже больше нет имени — чудовищам имена не нужны. А значит, они сделаны из одного теста. Не так уж и важно, откуда они взяли свои способности к превращению. Пусть их облики и были ужасны, братья были… Восхитительны. Поэт наблюдал за ними. То, как они общаются вчетвером между собой… Они любили друг друга. Это было видно. У Поэта никогда не было семьи — ни родителей, ни братьев с сестрами, и чувство черной, непримиримой зависти поглощало его каждый раз, когда братья поддразнивали друг друга или открыто заботились. Они зашивали друг другу ножевые и пулевые ранения, шутливо дуя на ранку, спорили о том, какой глянуть фильм и какой район лучше выбрать для прогулок. На других они смотрели волками, видя вокруг лишь овец, но друг на друга — пусть и с усмешкой, но с нежностью. И никогда не смотрели так на него. Поэт кусает губы, следя за реакцией. Коцит начинает выглядеть заинтересованнее и замечает: — Процесс пошел! — поворачиваясь к брату, Коцит небрежно бросает: — Подготовь его для меня, дорогой мой друг. У тебя это лучше всего получается. Флегетон польщенно улыбается, глядя на Поэта. Вытаскивает из себя его пальцы, чтобы не отвлекали, и хватает Поэта за бедра, приподнимая его ноги и прижимая их к его груди. Убедившись, что Поэт не будет вырываться и возражать, Флегетон проскальзывает удлинившимся языком между ягодиц Поэта. Тот вздрагивает, ощущая внутри себя мокрое шевеление. Это слишком… непривычно. Но и не неприятно. Скорее, щекотно. И смущающе. Флегетон лижет уверенно, время от времени останавливаясь, чтобы проверить реакцию Поэта. Тот закатывает глаза и кусает губы, эти ласки сводят его с ума, но недостаточно, чтобы он забыл о присутствии Коцита, которое все еще его напрягает. Коцит даже не думает как-то смягчить свою просьбу, он просто тыкается членом Поэту в губы и невозмутимо говорит: — Соси. В глазах его плещется тьма, поглотившая белки, уши и клыки удлиняются, но он, по крайней мере, не увеличивается в размерах. Сейчас это было бы очень некстати. — Вы не могли бы вести себя более по-джентельменски? — справедливо возмущается Поэт, которого такая перспектива не прельщает. Да, хитрющий и словоохотливый Коцит Поэту даже нравился больше, чем Флегетон — можно сказать, он находил в нем родственную душу, — но все же, этого небольшого проблеска симпатии было недостаточно для того, чтобы немедленно приступать к минету. — Ах, извините! — клоуничает Коцит и даже кланяется, чтобы подчеркнуть искренность своих намерений. — Не могли бы Вы, сударь, пососать мой член. Пожалуйста! — Коцит, довольный собой, смотрит на Флегетона и замечает: — Я даже сказал «пожалуйста»! Посмотри, какой я сегодня молодец. Но ты не отвлекайся. Коцит снова подносит член к губам Поэта — тот все еще смотрит многозначительно-настороженно, явно желая откусить чудовищу причинное место, но в итоге все же берет в рот, даже не выдав ни одного стиха. — Наконец-то ты заткнулся, — с чувством замечает Коцит, которому стихи порядком надоели. Что уж поделать, не ценитель он прекрасного. Ему нравилось киноискусство, но поэзия от него была так же далека, как Земля от Меркурия. — Да он особо и не говорил, — возражает Флегетон, который добавляет к языку пальцы, заставляя Поэта сжиматься и пытаться неловко отползти. По себе знает, что нежничать Коцит не будет, так что к подготовке надо отнестись с максимальной ответственностью… Подумав, Флегетон раскрыл рот на ладони, переплетая язык с пальцем. Да, так намного лучше. — Вот пусть так будет и дальше. Коцит запрокидывает голову, толкаясь в рот Поэта сильными скачками. Энергию Поэта так не заполучить, но Коциту нравится само действие — таким образом он устанавливает власть, заставляет себе подчиняться. У него не было даже желания кончить в таком положении, главное — что Поэт позволял ему трахать себя в рот и не пытался кусаться. — Ты там как, скоро еще? — Да почти, почти, не торопись, — Флегетон облизывается и ныряет в Поэта тремя языками — с обеих рук и лица. Коцита настолько распаляет этот вид, что он спешит выйти из Поэта, лишь бы не кончить преждевременно. Тот закашливается, отстраняясь, и приподнимается на локтях, глядя на Флегетона. От его действий болят яйца, требуя разрядки. Кто бы мог подумать, что можно возбудиться от языка (целых трех!) и пальцев (пока что двух, но Поэт уже начинает сомневаться в своих ощущениях). Он прикусывает язык, когда Флегетон проходится особенно хорошо — и вдруг осознает, что ему этого мало. Что он хочет большего. Флегетон не будет в него входить — он такое не любит. Поэт поднимает взгляд на Коцита. Коцит насмешливо смотрит на него в ответ и грубо хватает за сосок, щипая. — Ему так не нравится, — заступается Флегетон, но Коцит только отмахивается. — Со мной понравится. Коцит хватает за оба соска особенно сильно, выкручивая их, и Поэта конвульсивно подбрасывает. Из глаз тут же брызжут слезы, но при этом внизу только сильнее начинает припекать. А Коцит, будто извиняясь за свою грубость, проводит по его телу уже куда нежнее и даже оставляет поцелуй чуть ниже ключицы. — На блюде твоем я не буду добычей, Не стоит так жадно касаться меня. Делить все меж братьями — вот ваш обычай, Бояться я буду его как огня… — Зачем бояться? — наигранно удивляется Коцит. — Наслаждаться надо, голубчик, на-сла-жда-ться. Знаешь такое слово? Конечно, Поэт знал такое слово. Но даже по молодости не соглашался на такое рисковое мероприятие, как групповой секс. Хотя ему никто и не предлагал. — На вот, возьми, — Коцит, заприметив на столике возле кровати бутылку вина — вино, как излюбленный и почитаемый братьями напиток, в этом особняке стояло почти везде (вместе с фужерами), — протягивает к губам Поэта уже не член, а напиток, а Поэт… не отказывается. Минет несколько сушит и с непривычки вызывает желание очистить рот от «грязи», потому Поэт быстро глотает вино и отталкивает руку Коцита. — Полегчало? Поэт кивает. — Как все это будет? — хрипло спрашивает он. Ему тридцать шесть лет, ему пора подумать о… разнообразии, как выразился Коцит. Не обязательно же «встречаться» с Флегетоном только потому, что тот первым это предложил. Поэту было тяжело разобраться в своих чувствах. После того, как он пришел в дом Умного Человека, на него было направлено чересчур повышенное внимание. Это заставляло его чувствовать себя особенным, даже счастливым. Побочным эффектом этого внимания было желание братьев — братьев ли? — по какой-то причине совокупиться с ним. Был ли он к этому готов? До выпитого бокала вина он бы сказал, что нет, а теперь не был так уверен. Ему хотелось, чтобы его любили. Пусть даже так. Сколько можно, в конце концов, терпеть эту вечную пустоту в сердце. Только другие чудовища могут понять, какого ему. Только другие чудовища его не отталкивают. Коцит задумывается, представляя в голове картину последующего секса втроем. «Втроем — не впятером», — думает он и указывает Флегетону: — Флег, ложись под него. Я буду иметь его, пока он будет иметь тебя. Понял? — Понял, — Флегетон проявляет чудеса сообразительности и сплоченности. Послушно опускает ноги Поэта, до этого задраннные неприлично высоко — ах, ноги, какие худые длинные ноги… — и встает в позу собачки, просовывая палец внутрь себя. Член Поэта ему, конечно, не навредит, но все-таки. Он Поэта подготовил на совесть, а вот тот так не потрудился. Поэт тяжело дышит, сохранять рассудок холодным становится все сложнее. Ему предлагают?.. Ох… Поэт переворачивается, смотря на то, как Флегетон дополнительно разрабатывает себя для него и останавливает его руку. Поборов в себе всплеск брезгливости, Поэт пробует засунуть во Флегетона свой язык, но тот только смеется, игриво отталкивая его, и говорит уверенно: — Вставляй. И Поэт вставляет. Медленно, чувствуя, как все внутри Флегетона сжимается вокруг него. Смешно вспомнить, когда-то он боялся, что и ТАМ у Флегетона есть язык. Не зря же существует фраза: «Ты что, язык в жопу засунул?». Хотя язык — это уже не страшно, к языкам Поэт привык. Будь там зубы… Ему бы точно не поздоровилось. — Эй, меня подожди, — шипит Коцит и кладет Поэту руку на спину, властно прогибая вниз. Поэт прижимается к Флегетону теснее, чем ему хотелось бы, и от неожиданности толкается слишком сильно вперед. — Да не ссы ты, ему не больно, — хохочет Коцит, видя, какое у Поэта стало виноватое лицо в ответ на Флегетонов стон. А вот Поэту, несмотря на всю разработку, становится почти больно, когда Коцит безжалостно толкается в него. Поэт непроизвольно пытается избежать этого и вертится, толкаясь вперед, от чего делает Флегетону и больно, и приятно одновременно. Но Флегетон молчит, только тянет из Поэта силы, выгибается под невозможным для обычного человеческого тела углом — выглядит жутковато — и впивается в Поэта так, будто собирается откусить ему лицо. Коцит, такой же агрессивно-кусачий, вцепляется Поэту в плечо, и тот протестующе замечает: — Кусать тебе меня не стоит — И у Поэта зубы есть: Пускай хоть Атлантида тонет — Не разрешаю меня есть! — Рифма «есть — есть»? — Флегетон цокает языком. — Сдулся ты что-то, попробуй еще, — и вцепляется зубами снова, едва не откусив кусок. Братья за тысячелетия совместного существования стали практически единым целым, и у них выходит синхронизироваться. Поэт чувствует себя между ними так, будто находится под прессом, и его сейчас раздавят. Разница в росте тоже не играет в пользу процесса — братья-то, положим, примерно одинаковые, а вот Поэт слишком высокий для них, и ноги его им только мешают. Стоит ему только подумать о том, что ему подошли бы совершенно другие братья… Как два других, самые высокие среди четверых, появляются в комнате. Ахерон заходит уверенно, широкими шагами, нисколько не удивляясь происходящему. Стикс бесшумно скользит за ним, напоминая тень, и аккуратно закрывают за собой дверь. Сразу четверо — это уже слишком… Почему-то Поэт сразу понимает, что эти его в покое не оставят. Ахерон, по крайней мере, тоже смотрел на него весьма… многообещающе. Но, в отличие от Флегетона, всегда старался соблюдать дистанцию, да и, в общем-то, довольно редко попадался на глаза. Увидев братьев, Коцит хватает Поэта за волосы и приподнимает его голову, хвастливо показывая его, словно собственный трофей. Поэт теперь даже не знает, разражаться ему стихами, которые не любят все, кроме Флегетона, или никак не реагировать — у него член в жопе без всякого нюанса и там, и там одновременно. Еще два не поместятся. По крайней мере, он на это надеется… Вспоминает про рот и плотно сжимает губы. Ему Коцита хватило. Это было не очень приятно. — Развлекаетесь? — Ахерон усмехается и, быстро преодолев расстояние между ними, опускается на кровать коленями, проводя тыльной стороной ладони Флегетону по щеке. Тот тут же реагирует на ласку, гладясь об руку брата, слово кот. Стикс одаривает Коцита тяжелым взглядом, но так и не решается к нему прикоснуться. — И без нас? Могли бы позвать… — пусть улыбка Ахерона и остается добродушной, в ней время от времени проскальзывает оскал хищника. Коцит, Поэт и Флегетон удивительно единодушно скалятся ему в ответ почти одинаковыми улыбками. А вы посмотрите-ка, мальчик далеко пойдет! Еще месяц назад Ахерон не сказал бы даже, что у Поэта, этого уличного бездельника, которого Дама, как крысы переносят блох на своей шкуре, притащила сюда, есть потенциал, но теперь… Он неплохо сработался сначала с Флегетоном, а затем и с Коцитом. Осталась самая малость — принять еще двоих и смириться, что по отдельности братья не существуют. Поэт ерзает, ощущая, как при каждом его движении Коцит то входит глубже, то выскальзывает из него, и то же самое уже с его стороны происходит с Флегетоном. Коцит отпускает его волосы и слегка приобнимает, хотя объятьями это не назовешь — скорее, фиксирует на одном месте, чтобы не пытался сбежать. Да куда там… — Он нежность любит, — подсказывает Флегетон, глядя на Ахерона многозначительно. Ни у кого не остается сомнений, о ком он говорит. — Ну, нежность, так нежность, — Ахерон усмехается и подается навстречу Поэту, теперь кладя ладонь уже ему на лицо. Поэт замирает, и все вместе с ним. Он смотрит в эти теплые глаза цвета топленого шоколада, в которых столько нежности и доброты — да, почти наверняка фальшивой, потому что чудовища не способны на такие чувства по отношению к кому-то, помимо себя самих. Сердце, об отсутствии которого он твердил с самого порога, болезненно сжимается. Он всегда хотел, чтобы на него так смотрели, чтобы его так касались, чтобы его любили… Коцит вдруг начинает разминать ему плечи, приговаривая, что он слишком напряжен, Ахерон глубоко и все так же нежно целует, придерживая за подбородок, Стикс, который не желает оставаться в стороне, играет с его яичками и покусывает в шею, еле-еле протиснувшись между остальными братьями, а Флегетон сжимает его внутри себя… Поэт пытается обхватить всех них руками в этом внезапном порыве тепла, ему хочется оставаться частью этого клубка, сколько бы зубов, языков и хвостов не было у этих чудовищ. Когда они смотрят на него, когда они трогают его так, он не одинок. Как жаль, что это не может продолжаться вечно.