(Не)выполнимые обещания

Кэрол давно свыклась с видом крови. В их новом мире кровь повсюду, и члены общины то и дело получают раны, а некоторые даже умирают от них; это раны от зубов ходячих, случайные травмы и — в последнее время все чаще и чаще — раны, нанесенные другими людьми, раны от пуль, ножей или простых подручных предметов Они должны были сплотиться. Человечество должно было стать единым перед лицом общей опасности… но так и не стало, и Кэрол смотрит на свои руки, залитые кровью так густо, что кажется, будто она обмакнула их в блестящую краску. — Эй! — это Морган окликает ее так громко, что она мгновенно приходит в себя. — Кэрол, быстрее! Нужен жгут, у нас осталось от силы две минуты. Задета бедренная артерия. Жгут? Она не знает, как его сделать. Две минуты — это слишком мало. Морган снова зовет ее, и тут она понимает, что он протягивает ей ремень. — Я буду зажимать, а ты оберни сверху, — приказывает он. — Сверху, прямо у паха и затяни так туго, как только можешь, — Кэрол берет ремень, и ее руки так дрожат, что он падает на пол; она наклоняется и поднимает, а это целых несколько секунд. Она оборачивает его вокруг ноги Бенджамина и никак не может попасть свободным краем в пряжку. Еще несколько лишних секунд. Она чувствует, как смотрит на нее Морган — это не обвинительный и даже не укоризненный взгляд, но он призывает ее собраться, собраться из последних сил и сделать то, что должна. Вспомнить, какой сильной она стала за эти годы. Вспомнить, как дала обещание не потерять больше никого дорого ей после того, как умерла ее дочь. Она не выполнила его уже много раз. Это не значит, что больше не нужно пытаться исполнить его снова и снова. Кэрол дергает ремень, и он туго обвивается вокруг плоти; ей кажется, что еще немного — и он вопьется так сильно, что Бенджамен и вовсе лишится ноги, но одновременно она знает, что так и нужно. — Хорошо, — бормочет Морган, хотя, разумеется, ничего не хорошо. Вокруг столько крови, что, кажется, в комнате случилась бойня. Продолжая держать ремень — который и без того уже завязан достаточно крепко — Кэрол набирается смелости, чтобы посмотреть в застывшее лицо Бенджамина. Она слышала когда-то, что при разрыве бедренной артерии человек теряет сознание за минуту. Бенджамин продержался дольше. Он всегда был сильным, Морган не зря заметил это и учил его тому, что знал сам. Он, наверное, почти считал его своим сыном. Тогда как он может так спокоен? Кэрол до сих пор колотит дрожь, не отпускает ни на мгновение, и во рту у нее такая вязкая слюна, что невозможно проглотить. Потому что она тоже… она тоже с охотой назвала бы Бенджамина своим сыном — вот такая странная получилась у них семья. В их мире все реже встречаются другие, привычные, настоящие семьи. Их тоже была настоящей. Она бы убила любого, кто в этом усомнился. Была. И пока — все еще есть. Наверное, это имел в виду Морган, когда говорил, что все хорошо. Бенджамин еще жив — что может быть лучше? Только если бы он был цел, но что сделано, отменить невозможно; не прошлое, а будущие в их руках, в их руках практически в самом буквальном смысле. Морган щупает у него пульс, чутко держит запястье в окровавленных пальцах, и Кэрол наконец-то замечает, что они тоже дрожат, просто почти незаметно на первый взгляд. Но у такого человека, как Морган, пальцы не дрожат просто так, ни от усталости, ни от напряжения. — Кажется, кровь почти остановилась, — говорит он. Кэрол смотрит на то, как она ровным слоем покрывает пол, их одежду и кожу. Вот если бы Бенджамин мог бы открыть глаза и заговорить… хватило бы и одного слова. Но его прикрытые веки и губы уже посинели. — Может быть, у нас получится сделать переливание? — спрашивает она. Морган хмурится. — Я не уверен, что это выйдет у нас сейчас, — он оглядывается и вздыхает. — Я даже не знаю его группу крови. Мы можем сделать только хуже. Кэрол кажется, что едва ли они могут сделать хуже, но не говорит ничего. Им остается надеяться, что Бенджамин справится сам, но уверенность постепенно покидает ее, пока она разглядывает лужи крови вокруг. — Тогда что… — бормочет она. — Тогда что мы можем сделать? Хоть что-нибудь? Он ведь не может вечно так лежать с затянутым жгутом. — Нет, — говорит Морган. — Я попробую зашить рану и сосуд тоже, — это не кажется таким уж безумием; в последние годы они все научились неплохо делать стежки на человеческих телах. Но все же они никогда не были волшебниками, и их возможности теперь были ограничены как никогда. Если бы только они могли поехать в больницу, как раньше… Его точно спасли бы, как и многих из тех, кого они потеряли. Об этом было слишком больно размышлять, и какое-то время назад Кэрол перестала — но теперь снова начала. Губы Бенджамина приоткрыты, и ей кажется, что между ними совсем не проходит воздух. Ей кажется, что его грудь совсем не поднимается. Это был всего лишь один выстрел — как можно было выстрелить в совсем еще юношу? Разве в их мире не ценилась теперь больше всего жизнь молодых и детей? Она слышит всхлип за своей спиной. Это Иезекииль. Король плачет, видя, как умирает его подданный. Конечно, она всегда знала, что тот был чутким правителем для своих людей, но теперь она знает это еще лучше. Когда король плачет, в этом нет совсем ничего плохого, и это не признак слабости — все ровно наоборот. — Он не умет, — говорит она и удивляется — разве она сама верила в это еще минуту назад? Но, оказывается, ты начинаешь верить сильнее, когда хочешь, чтобы поверил кто-то другой. — Ты слышишь? Все будет в порядке, — да, ей и в самом деле не кажется, что она лукавит хоть сколько-нибудь. Она не знает, верит ли Иезекииль, но, во всяком случае, он промокает слезы и отходит куда-то в сторону, чтобы не мешать. Кэрол и сама с удовольствием отошла бы и подождала в отдалении, пока кто-то другой принимает решения. Но она не может. Она не винит Иезекииля и не считает это слабостью, скорее уж — благоразумием, но ее роль совсем другая. Иногда ей все еще снится, как умирает ее дочь. Моргану наверняка снится как умирает его сын — вот почему его лицо так напряжено, когда он осматривает рану и пытается что-то сделать с ней — вернее сказать, сделать хоть что-нибудь. Они оба потеряли детей, и в этом понимают друг друга. Они знают, что не могут потерять еще одного — того, кто нужен им обоим. Конечно, они не хотят терять никого, даже самого отдаленно знакомого — их и так слишком мало; но Бенджамин — это особенный для них, и все это знают. Вот почему так много людей столпилось сейчас вокруг. Их так много, что кто-то дышит Кэрол в затылок, а кто-то толкает в бок, но ей все равно, она ничего не замечает. Бенджамин еще жив, хоть в это и сложно поверить. Ведь это хороший знак? Морган говорил, что, возможно, у них в запасе было всего лишь несколько минут, но прошло уже гораздо больше. У Бенджамина запавшие глаза, и кожа кажется неожиданно тонкой, и кажется, что у него уже никогда не найдется достаточно сил, чтобы выйти с Морганом на очередную тренировку. Но все-таки это больше, чем то, на что они рассчитывали; это самое смелое из того, на что они могли надеяться. — Все будет в порядке, — повторяет Кэрол, но в этот раз она говорит не Иезекиилю, не Моргану, никому из стоящих рядом и даже не себе самой. Она говорит это самому Бенджамину, надеясь, что он слышит — и ей кажется, что его пальцы шевелятся, когда она берет его за руку. Но, может быть, ей действительно это только кажется.