Любовь по-итальянски

Публичные дома стали роскошью лишь в наше время, опороченное и очерненное. В прошлом, когда моральные ценности были выше, девы целомудреннее, а нравы высоко чтимы, бордель считался жемчужиной в море нищеты, где пустыми ракушками теснились бедные домики на пару с дешевыми пабами. Дом удовольствий, через порог которого шагнули ботфорты на высоком каблуке, перетянутые по голени к бедрам кожаными ремнями, славился своими «девочками»: безотказными, нежными и робкими, страстными и роковыми, опытными и порой даже девственными, специально для любителей такой невинной пикантности. Эти нимфы могли сделать все для фавнов, посещавших сию обитель, и охотно делали за достойную плату. Едва клиент ступал по коридору, они уже призывно складывали бантиком губки, настойчиво обвивали ручками шею, томно стонали, выгибаясь, словно кошечки и звали в загадочный мир райских утех и ночных блаженств, в мир платной любви. Гробовщик понятия не имел о том, какой остряк умудрился сказать фразу: «любовь не продается», — но откровенно считал автора этой строчки евнухом, которого оскопили еще в детском возрасте, не позволив познать всю прелесть от удовлетворения естественных физических потребностей. В этих стенах любовь покупалась тоннами и спрос повышал предложение. Во взглядах, которые бросали друг на друга товар и потребитель, можно было слышать фразы, куда громче тех, что выкрикивали на рынках. «Сколько стоит Ваша любовь?» «Десять шиллингов в час!» «Я пожалуй возьму ее!» «А, может быть, Вас заинтересует моя любовь?» «Ваша любовь лучше качеством?» «В моей любви больше функций и привлекательнее обертка!» «Тогда я возьму две любви, Вашу и Вашу! Разверните, пожалуйста!» Уголки рта Гробовщика разъехались в противоположные стороны, обнажая ровные зубы, с чуть выпирающими, словно у вампира клыками. Хотя сам похоронных дел мастер понятия не имел, что его так позабавило. Циничная фраза «любовь не продается», вспомнившаяся именно там, где торговлю любовью ставили на широкий поток. Манящие жесты, взгляды и слова «лидеров продаж» и реакция ослепленных упаковкой, точнее ее отсутствием, покупателей. А может быть весь этот расфуфыренный фарс, пытающийся оправдать звание платного Эдема, дешевые декорации из парчи, атласа и тюля, смешанный аромат красного полусладкого реквизита, и тонны грима, который был на всем, на чем только можно находиться. В первых рядах прилавков — у самого входа и в главном холле — были недорогие девочки для молоденьких петушков. Безвкусно накрашенные, с выбеленными до мертвенно белого оттенка личиками, с ярко-алыми сердечками на том месте, где должны располагаться линии губ, с пошлыми черными стрелочками, обозначающими глаза, и мушками на щечках. Этими невыносимыми бархатными мушками, которые больше напоминали Гробовщику маленькие стригущие лишаи или круглые шрамы от ожогов, которые получаются при попадании кипящего масла на кожу. От них пахло мукой, которой они имели обыкновение пудрить свои дешевые завитые парики или небрежно уложенные в пышные прически волосы. Дежурными у этих малышек были фразы «Привет!» и «Хочешь поразвлечься», но цена у каждой была своя, даже если цены эти совпадают. Гробовщик прошел мимо этих пушистых страусовых перьев, торчащих из причесок, некогда белых, теперь перепачканных косметикой вееров, пышных платьев из парчи и тугих корсетов, зашнурованных на атласные ленточки. Девушки, вызывающе демонстрирующие свою цену, наводили тоску и уныние. Второй этаж славился пороком, буйством похоти и вожделения. Здесь можно было увидеть больше обнаженных нимф, чем распутно одетых, да-да, как ни смешно это звучит, но в женщинах без одежды в этом земном Эдеме было больше целомудрия, чем в женщинах, полностью облаченных в предметы женского гардероба. Эти наяды вели себя сдержаннее, они не смеялись, не призывали к себе громкими возгласами и стонами, они лишь подходили вплотную, чуть касаясь изгибами тела своих покупателей и томно смотрели из-под черных густых ресниц в перекошенные желанием лица. Эти женщины знали толк в косметике и не позволяли себе лишнего грима, как и лишней одежды. Все, что не принадлежало женщине с рождения, в этом мире было лишним, и имело право лишь подчеркнуть красоту, не скрывая ее за дешевым фарсом. Эти богини стоили дороже. И снова Гробовщик прошел мимо готовых на все дев, облаченных только в незримые облачка дорогого парфюма, и не снимая с лица ухмылку, отдающую не то ехидством, не то маразмом, лишь посмеиваясь над спектаклем, где люди безуспешно пытаются играть падших ангелов под покровительством главного демона в этом фальшивом рае… Тут похоронных дел мастеру пришлось замедлить шаг, так как дальнейшие рассуждения грозили ему скоропостижной кончиной от собственного смеха. Как раз, словно под звон фанфар «главный демон» проплыл неподалеку, надзирателем проверяя работу своих падших ангелочков. Демон навскидку в любом публичном доме был несколько нехрупкой женщиной (редкие исключения составляли единичные бордели, где главным надзирателем ставили оскопленного содомита), и чаще всего носил прозвище «мама». Эта «мама» была настолько нехрупкой, что своими формами могла бы развить у Гробовщика комплекс неполноценностей, если бы последний был хотя бы на йоту менее циничен. Мама скрылась где-то в декорациях, и Гробовщик продолжил свое шествие мимо комнат, где уже получали свою порцию платной любви как известные в городе, так и ничем не примечательные личности. Годы жизни слагались в столетия, и за это почти бесконечное по человеческим меркам время нетрудно было запомнить, что самый сладкий и самый дорогой кусочек со стола ждал своего дегустатора в конце пути. Когда пресыщаешься основными блюдами, то сил на десерт уже не остается. В конце коридора была небольшая комната, скрытая за тяжелой портьерой, почти незаметная, словно дверь в страну чудес. Когда Гробовщик нырнул под эту портьеру и оказался в помещении с приглушенным светом, чьим главным убранством была огромная кровать с балдахином, куртизанка сидела на пуфике перед трюмо, спиной к клиенту и медленно раскладывала пасьянс на гладкой деревянной поверхности. — Вам следует знать, что я стою дорого, гробовщик, — голос ее был негромок, но мелодичен, и слова, произнесенные им с легким итальянским акцентом, едва ли не таяли в воздухе от звучавшей в них эротики. Губы клиента искривились, уголки по-прежнему были растянуты изображая улыбку, но линия изгиба перевоплотила эту улыбку из насмешливой в любопытную. Похоже, сегодня в этом земном Рае с падшими ангелами и дикарками-наядами Гробовщику все-таки удалось найти то, что он искал. Поэтому похоронных дел мастер одним движением развязал узел на широкой ленте, опуская портьеру, тем самым скрыв от посторонних глаз свое уединение с самой дорогой куртизанкой борделя. — Итальянка? — Sì, non sto qui per molto tempo, — в зеркале одна за другой открывались большие карты Таро, словно рассказывая куртизанке всю правду о посетителе. С легким шорохом скользнул по плечам и упал на пол широкий балахон, будто скидывая с Гробовщика его лживую маску простого смертного обывателя и обнажая истину, подобно тому, как обнажались девы в коридоре. На последней перевернутой карте была Смерть, мрачная картинка скелета в черном капюшоне и с косой. — Люди боятся карты Смерти, их пугает мрачная картина предстоящего будущего, их пугает неизведанное. Им стоило бы знать, что в картах Таро Смерть символизирует перемены, — куртизанка плавно развернулась к подошедшему вплотную клиенту и с загадочной улыбкой на устах закончила. — Чаще всего перемены к лучшему. Улыбка на лице Гробовщика не изменилась, лишь появилось легкое чувство досады и небольшого разочарования от того, что женщина начинала играть дешевый спектакль, пытаясь подчеркнуть свою загадочность, на деле же демонстрируя свою гордыню. Многие люди почему-то пребывают в уверенности, что путанная и недосказанная фраза не к месту делает их умнее в глазах собеседника. Вот так же с загадочным видом, улыбаясь странной улыбкой, говорящей «я знаю что-то, чего Вам знать не положено», они выдают странную фразу не к месту и не по делу. А в ответ на просьбу объяснить свой странный жест отнекиваются ничего не значащими словами: «со временем поймете» или «это уже не важно». Как дешево и глупо они при этом выглядят, они даже не подозревают. Они мнят себя таинственными, создавая вокруг себя ореол из недосказанных глупостей, не подозревая, что в мире есть кто-то, на кого уже нельзя произвести впечатление столь дешевыми трюками. — Люди странные создания, — парировал в ответ на столь безвкусный для начала сцены монолог похоронных дел мастер. — Они могут отказаться от роскоши, от искушений, даже от своей чести. Но отказаться от смерти они не могут, даже если захотят. Людям всегда было свойственно умирать. Поэтому, я могу Вас заверить, у меня есть деньги. — Я говорила не о деньгах… — теплая нежная ладонь легла на скулу Гробовщика, и большой палец медленно провел по изгибу тонких бледных губ. Куртизанка умела так изыскано лгать, что и сама давно разучилась отличать свою ложь от правды. Дальнейшие беседы на подобные темы не могли сулить ничего хорошего в этих стенах. К итальянке приходили отнюдь не за любовью. Простое совокупление обошлось бы слишком дорого обычному клиенту. Ее покупали не за умение ласкать, а за умение слушать. На этой постели мужчины один за другим изливали ей душу, словно святому отцу на исповеди. И платили ей лишь за те бесчисленные тайны, что она хранила только в своей памяти, не позволяя никому более коснуться этих тайн. Губы клиента были отнюдь не горячими, он не пылал страстью, не изнывал от желания, прелюбодеяние было лишь предлогом, чтобы излить в этот сосуд все свои эмоции и, покинув ночной приют земного Эдема, снова надеть лживую маску, спрятав все, что не имеет право на существование в реальном мире. Пальцы куртизанки скользнули вверх по грубому рубцу, пересекающему лицо Гробовщика, проникли в густую челку и одним легким движением отбросили ее со лба, словно вуаль, открывая глаза, которые даже в этом полумраке сияли каким-то своим, мистическим желто-зеленым цветом. Шрам пролегал выше и, пересекая левый глаз, обрывался над изящной линией брови. Этот шрам и являлся первой ниточкой на пути к длинной исповеди, которую итальянка должна была выслушать. Достаточно лишь задать вопрос, и человек, пришедший сюда начнет повествование о своей жизни, как следовательно, печальной. И в воздухе прошелестел тихий шепот, подобно занавесу, поднимающемуся над сценой чужой жизни: — Откуда? Улыбка Гробовщика снова изменилась, на лице застыло блаженное выражение ностальгии, за одно мгновение он перенесся мыслями и сердцем в прошлое, а на деле послушно упал на кровать, под легкой настойчивостью куртизанки. В комнате, предназначенной для любовных утех, шелестела ткань снимающихся одежд, раздавалось учащенное дыхание, прерываемое одиночными стонами. Но рассекая похоть и прелюбодеяние, как лезвие живое тело, о совершенно невероятных событиях поведывал мелодичный, такой неподходящий для этих стен, голос…

***

Сильвия плавно, подобно кошке, поднялась с кровати во всей своей прекрасной наготе и вновь заняла законное место на пуфике перед трюмо. Она давно потеряла счет клиентам, когда счет на ее услуги превысил лимит разврата. Дешевые профурсетки были лишь второсортным товаром, удовлетворяющим первобытные инстинкты мужчин. Дорогие куртизанки становились богинями в глазах тех, кому они были по карману. В низших слоях среди падших девиц бытовало мнение, что заплатив за любовь, клиент считал, что имеет право на все, по отношению к своей покупке. Возможно там, где любовь стоила не больше пенса, так и было. Но те, кто платил за услуги Сильвии, слишком дорожили товаром, чтобы его портить. Она знала настоящие лица многих артистов этой жизни, скрывающихся перед обществом за масками лицемерия и ханжества. Но никто не мог сказать, какое лицо скрывали ее маски. Для клиентов это был просто случайный человек, которому куда как проще было поведать о своих проблемах и печалях, чем кому-либо близкому, родному или просто знакомому. Многих мужчин Сильвия обслужила за свою жизнь, многие тайны хранила в себе, словно бездонный сосуд для чужих секретов. И сейчас, осознав, что потенциальным клиентом в эту обыденную ночь оказалась сама Смерть, итальянка спокойно созерцала свое отражение в зеркале. Тайны Смерти так же будут храниться в бездонном сосуде чужих секретов. За это Сильвии и платили на протяжении стольких лет. Даже когда она состарится, коже не будут помогать крема и мази, косметика не сможет скрывать ее возраста, а прекрасные черные волны, спадающие по плечам, поработят серебряные пряди, она не произнесет ни слова о том, что ей доводилось слышать от своих клиентов. Гробовщик поднялся несколькими минутами позже, но успел одеться так быстро, что эта разница показалась существенно незаметной. Губы Сильвии тронула едва заметная торжествующая улыбка, когда за это небольшое время в отражении мелькнул свежий порез, подаренный клиенту «на память о себе» посредством кинжала, который она всегда держала под подушками. Негоже было бы оставлять тело, испещренное таким количеством шрамов, нетронутым ею, Сильвией. Так казалось женщине, которую каждую ночь называли чужим именем, вспоминая свою первую, последнюю или единственную любовь. Очередная истина, исповедавшись самой дорогой куртизанке города, вновь надела свою лживую маску, чтобы покинуть этот кусочек земного рая. Ночь близилась к концу, а исповедь закончилась еще в постели. — Платная любовь по-итальянски. Какой цинизм, не правда ли? — Сильвия не знала, зачем она задала этот совершенно не нужный вопрос, но ей отчего-то не хотелось отпускать Смерть от себя в полном молчании. Ей хотелось услышать слова благодарности за свои услуги, а не только звон монет. Клиент сделал лишь один широкий шаг, пересекая не такое уж и большое разделявшее двоих расстояние. Отражение в зеркале облокотилось о трюмо, и тихо прошептало на ушко, обрамленное черными завитками: — Платят за любую любовь, сеньорита. Деньгами, ухаживаниями, детьми. У каждой любви есть цена. И только Ваше внимание чужим тайнам бесценно. Перед куртизанкой на столик, прямо на карту Таро с изображением Смерти, лег толстый кошелек, набитый деньгами и Гробовщик, выпрямившись, шагнул назад и растворился в воздухе. Отражение портьеры в зеркале, шевельнулось и снова скрыло Сильвию от чужих глаз. Куртизанка по-прежнему продолжала сидеть, не шевелясь, с ровной спиной, томным взглядом и легкой улыбкой гордыни на губах, храня чужие тайны, подобно тому, как пантера охраняет своих котят.