Только одна жизнь

У нас с тобою только одна жизнь, И мы не поведемся на миражи. Держи двумя руками ее, держи, У нас ведь ничего, больше ничего... А только одна жизнь, И годы пролетают, как этажи... Держи двумя руками ее, держи, У нас ведь ничего, больше ничего Нет. Princesse Angine, «Соловьи»

      Увидев Саундвейва напротив, Старскрим спокойно и как-то отстраненно подумал, что допился до галлюцинаций. Ну в самом деле — откуда ему здесь взяться, когда Старскрим сам не знал точно, где окажется сегодня вечером.       Однако галлюцинация вряд ли смогла бы отобрать у него почти пустой стакан с «Лонг-Айлендом» и поставить на другом конце стола вне зоны досягаемости, так что Саундвейв, похоже, был все-таки настоящим.       — Мне восемнадцать не вчера исполнилось, — сказал Старскрим вместо приветствия. — И я могу сам решать, пить мне или не пить.       Саундвейв промолчал. Старскрим передвинулся на своем сиденье и потянулся за стаканом, но тот просто снова оказался дальше, чем он мог достать. Старскрим выругался. Отвратительно трезвый Саундвейв и его проклятая координация движений, до которой Старскриму сейчас как до неба. У Саундвейва-то мир не крутился и не раскачивался от каждой попытки пошевелиться.       — С каких пор тебе доплачивают за работу няньки? — предпринял Старскрим вторую попытку, оказавшуюся не успешнее первой.       Саундвейву в полутемном баре в его тонированных очках, видимо, было не очень комфортно. Он посмотрел на Старскрима поверх стекол, и того в который раз внутренне передернуло от этого взгляда — слишком цепкого, слишком внимательного. Как будто смотрящего прямо в мысли.       — Пойдем отсюда.       — Ты ведь не отстанешь, да?       Саундвейв кивнул и повернулся к подошедшему официанту:       — Счет, пожалуйста.       — Я никуда не ухожу, — уперся Старскрим и заодно попытался снова забрать стакан — с тем же успехом. Его отсутствием, если точнее. — Так что не счет, а очень даже еще один «Лонг-Айленд».       Официант (имя на бейдже разглядеть не получалось  — то ли из-за алкоголя, то ли пора к офтальмологу) явно растерялся. Старскрим не мог его винить: Саундвейв, даже оставаясь идеально вежливым, все равно умудрялся звучать так, словно отдавал приказы. Старскрим-то привык, а вот на незнакомых людей действовало.       — Будьте добры, счет. Вашему заведению ведь не нужны никакие внезапные проверки?       Старскрим не знал, правда ли Саундвейв может это устроить, но сам чуть не поверил. Официант поверил тем более — и, забрав у Саундвейва стакан, удалился.       — Шантажист доморощенный.       Саундвейв не ответил. Старскрим раздраженно фыркнул, а после зашелся нервным хохотом:       — Спорим, он решил, что ты сюда пришел за непутевым сыном?        — Не так уж далеко от истины.       На выходе из бара Старскрима повело куда-то вбок, и он наверняка свалился бы — если бы не крепкая хватка на локте, мгновенно остановившая падение. Саундвейв был худощавым, на полголовы ниже и немолодым, но удержал Старскрима без каких-либо видимых усилий. Старскрим зачем-то попытался представить его в спортзале и едва удержался от истерического смешка. Его руку Саундвейв не отпустил.       — Что такое?       — Голова кружится. И тошнит.       «Сейчас еще и вырвет для полного счастья», — мрачно добавил он в мыслях и не заметил, что повели его куда-то через дорогу и явно не к машине. Дошло до Старскрима только уже в сквере — маленьком, грязном и просто раздражающем, но здесь хотя бы было тихо и не так много народа. И дышалось — вроде как — полегче.       На скамейку он просто свалился, попутно ударившись локтем о спинку — и согнулся, пряча лицо в ладонях, тщетно надеясь, что хотя бы от их холода станет легче. Легче не становилось: тошнота только усилилась, мерзким комком встав в горле, его трясло и знобило, голову словно покалывало, и вдобавок Старскрим злился, что кто-то знакомый видит его в таком состоянии.       — Ты принимал сегодня лекарства?       — Угу.       — Когда?       — Утром. Или ближе к обеду, не помню. И если ты собираешься читать мне нотацию, что нельзя мешать колеса с алкоголем — поверь, мой организм прямо сейчас справляется с этим гораздо лучше.       Саундвейв только вздохнул.       Спустя мгновение Старскрим сполз со скамейки на землю, согнулся, сидя на корточках — а потом его все-таки вырвало. Саундвейв быстро опустился рядом, коснулся его лба — и так и сидел, осторожно поддерживая, пока Старскрима не перестало рвать. Потом просто сидел рядом, пока не прекратились последние позывы и пока пустой желудок не перестал пытаться избавиться от отсутствующего содержимого. В другое время Старскрим ощутил бы смесь благодарности и стыда — но сейчас чувствовал только что ему плохо.       — Все, отцепись. Вроде отпустило, — он поднялся и тут же рухнул обратно на скамейку: голова по-прежнему кружилась, но как-то… по-другому, что ли. — В любом случае, блевать мне уже нечем.       Вместо ответа был еще один внимательный взгляд — тоже поверх очков, чуть щурясь. Старскрим поежился.        — Тебе точно лучше?        — Ну да, а что?        — Ты очень бледный. — Не найдя, что на это ответить, Старскрим просто пожал плечами. Саундвейв протянул ему упаковку влажных салфеток и попросил: — Посиди пока здесь, хорошо? Не уходи никуда.        По ощущениям Старскрим не мог уйти даже на противоположную скамейку подальше от собственной рвоты, но говорить об этом он не стал — просто кивнул. Саундвейв ушел, а Старскрим уставился куда-то в пустоту, потом очнулся, открыл упаковку с салфетками, вытер губы. Очень хотелось спать. И в тепло — по вечерам на улице было совсем не жарко. И еще, пожалуй, прополоскать рот, чтобы избавиться от мерзкого кислого привкуса.       Саундвейв вернулся с бутылкой воды и стаканчиком из какого-то фастфуда. И если первому Старскрим, пожалуй, искренне обрадовался, то в сторону второго кивнул и нервно хмыкнул:       — Что, хочешь выступление на бис?        — Это чай.        — Которым я тоже отлично блевану.        — У тебя упало давление. И ты, судя по всему, последние несколько часов ничего не ел. От чая тебе плохо не станет.        — Спасибо, — выдавил Старскрим после недолгой паузы и, помедлив, все же взял стаканчик.        Какое-то время они сидели в тишине. Старскрим, прополоскав наконец-то рот, пил чай и думал, как он будет добираться домой на другой конец города. Саундвейв — какая неожиданность — просто молчал. Потом Старскриму запоздало пришла в голову одна мысль.        — Как ты вообще меня нашел?       Саундвейв потянулся к нему и осторожным, неощутимым движением вытащил у Старскрима из кармана на рукаве куртки белую пластиковую карточку, похожую на магнитный пропуск. Старскрим уставился на нее, завис на пару секунд, потом опознал GPS-трекер и флегматично изрек:       — Вот гад. Давно подсунул?       — Сегодня. Ты вел себя не совсем обычно.       — И ты решил подсунуть мне маячок, потому что?..       — Потому что побоялся, что ты в таком состоянии можешь сделать глупость.       — Экстрасенс хренов.       На это ответа не последовало. А у Старскрима почему-то не получилось разозлиться. По идее стоило бы — за ним следили, ему подложили долбаный маячок, как маленькому ребенку или бабке с деменцией, в конце концов, влезли в его личное пространство и право идти куда хочется и делать что хочется. Но вместо этого он был благодарен Саундвейву. Что обеспокоился достаточно, чтобы сделать это, и что сидел с ним теперь.       Чай быстро кончился, а Старскрим и правда почувствовал себя чуть лучше. По крайней мере, он немного согрелся и слегка взбодрился — хотя все равно хотелось лечь и лежать, желательно под двумя одеялами. Забавно, подумал он, как работает человеческий разум и как легко его обмануть. Когда тебе плохо — становится не до душевных страданий, а когда на сердце по-настоящему паршиво — не замечаешь потребностей тела. Равновесие. Инь-янь, чтоб его.       — Пойдем?       Старскрим даже не спросил, куда — просто закинул стаканчик в урну (и сам удивился, что попал), отдал Саундвейву салфетки и поднялся. Его все еще немного пошатывало — видимо, отравленный смесью алкоголя и лекарств организм не смог избавиться от всего, чем его напичкали. Старскрим шел молча, и так же молча сел в чужую машину — спорить не было ни сил, ни настроения, и особенно не хотелось спорить с Саундвейвом.       В машине он словно отключился — не спал, но и не мог вспомнить, куда и как они ехали, пока один раз Саундвейв не затормозил резковато на одном из перекрестков. Старскрима швырнуло вперед, и он рассеянно огляделся, пытаясь понять, где они.       — Все хорошо. Мы скоро приедем.       За этим последовал очередной провал.       Снова осознал себя Старскрим только уже в помещении — незнакомом.       — Где это мы?       — Моя квартира.       Помещение раскачивалось и словно крутилось. Старскрим пошатнулся и схватился за стену — а потом заметил внизу какое-то движение и попытался сфокусировать взгляд. Кошка. Очень большая и пушистая, с кисточками на ушах. Выбежала, очевидно, встречать хозяина, а увидела его в качестве бонуса — и застыла, вздыбив шерсть и выгнув спину.       — Гостеприимная она у тебя.       — Животные обычно не любят пьяных.       Будто подтверждая эти слова, кошка зашипела и скрылась в темноте коридора.       Саундвейв помог Старскриму снять куртку. Поддержал, когда его в очередной раз качнуло, пока он разувался. И проводил к двери в другом конце коридора.       Квартира оказалась однокомнатной. Однокомнатной, маленькой, скромно обставленной. Аскетично. По-спартански, пришло в голову Старскриму, и он ухмыльнулся. Черт возьми, Саундвейв мог — уж это он знал абсолютно точно — позволить себе не просто квартиру в приличном районе, но шикарную квартиру с лучшим ремонтом, а предпочел… вот это. Неудивительно, впрочем. Ожидаемо. Предсказуемо. Одним словом — скучно.       — Ну и? Зачем мы сюда приехали?       — Так было ближе. Давай ты сейчас ляжешь спать, а утром мы поговорим, ладно?       Не ладно. У Старскрима было слишком много вопросов, однако его тело решило за него: ноги совсем отказались держать, и он просто сел — сам не поняв, куда. Ему и правда очень хотелось спать. Саундвейв что-то сказал, встряхнул за плечо, но Старскрим уже ничего не разобрал и только неопределенно качнул головой.       Недолгое колебание. Потом пальцы невесомо забегали по пуговицам. Будь на месте Саундвейва кто угодно другой, Старскрим уже запаниковал бы, но сейчас он просто позволил вытряхнуть себя из рубашки — ему было слишком плохо для того, чтобы пытаться снять ее самостоятельно. Сразу же после этого он почти завалился лицом вперед — только чтобы наткнуться на вовремя подставленную под грудь руку. Рука была теплой. Прикосновение — почти приятным. И это оказалось последним, что он запомнил. Дальше была только темная, вязкая дурнота.       …Просыпаться было тяжело. Голова пульсировала тупой болью, и Старскрим не решался открыть глаза. Первым, что он осознал, был запах — постель пахла другим человеком. Пахла даже приятно, пожалуй. Уютно. Парфюм — смутно знакомый, от подушки исходил едва уловимый запах шампуня — легкий, чуть травянистый. И еще один запах — тела, то уникальное, что было своим у каждого человека, для описания чего слов в голове не было.       Старскрим попытался вспомнить, с кем он вообще был вчера и как дошло до того, что оказался в чужой квартире — а потом и правда вспомнил. Ни с кем он не был. Саундвейв забрал его, привез к себе и уложил спать здесь. К лицу прилил жар, и Старскрим подавил желание зарыться под одеяло и постараться не думать о вчерашнем. Саундвейв возился с ним, как с кем-то действительно близким, не высказывая ни недовольства, ни упрека, был рядом, пока его рвало, помог привести себя в порядок и, видимо, побоялся оставить одного.        Какой ужас.       Он осторожно открыл глаза, уже ожидая, как их резанет светом — но шторы в маленькой комнате оказались задернутыми, а на тумбочке рядом с кроватью обнаружился стакан с водой. Какое-то время Старскрим уговаривал себя сесть. Под одеялом было слишком тепло, слишком комфортно, и вылезать из-под него и одеваться — Саундвейв его и раздел, получается? — не хотелось совершенно. Но и позволить себе валяться дальше он не мог.       Выпив воду, поднявшись и одевшись, он понял, что выходить из комнаты и встречаться с Саундвейвом все еще стыдно. Старскрим осмотрел комнату: кроме кровати, из которой он себя выгнал, в ней обнаружились шкаф, кресло напротив (на нем лежал аккуратно свернутый плед, и Старскрим даже споткнулся об этот факт на мгновение: не похоже на Саундвейва оставлять вещи не на месте), а весь угол гордо занимала клетка с лазающим внутри попугаем. Часы на стене — уже, оказывается, почти одиннадцать. За шторами — Старскрима перекосило от яркого света, когда он за них выглянул — обнаружился балкон, переделанный в подобие кабинета. И все. Вот и вся роскошь, вот и весь комфорт.       С другой стороны, Старскриму его собственная двушка порой казалась слишком большой и слишком пустой. Без Скайфайера — особенно. Он дернулся и прижал ладонь ко рту, стиснул зубы и несколько раз глубоко вдохнул. Не думать. Не вспоминать. Не накручивать самого себя — не хватало еще истерики в чужом доме.       Он заставил себя успокоиться.       Старскрим подошел к клетке. Посмотрел на ее обитателя и тихо фыркнул. Ну конечно — если Саундвейв и должен был завести попугая, то только такого. Себе под стать. Серого. Словно одетого в строгий костюм — разве что красный хвост портил впечатление.       Попугай, похоже, был пообщительней кошки. По крайней мере, он прыгнул на ближайшую стенку клетки и с любопытством уставился на незнакомого человека умным желтым глазом, наклонив голову. Старскрим ткнул пальцем в перья на животе — и птица тут же попыталась схватить его за этот палец, но не успела. Какое-то время он, или даже они с попугаем оба развлекались так: Старскрим осторожно тыкал птицу в живот, тюкал по лапам или легонько тянул за перья на хвосте, попугай тщетно пытался его цапнуть. Потом бесить попугая Старскриму надоело, и он направился к выходу, слыша за спиной птичий треск — почти осмысленно обиженный.       По дороге Старскрим зашел в ванную. Умылся, кое-как пригладил волосы — и раздраженно стряхнул те, что остались после этого на ладони. Чертовы побочки. И все-таки зашел на кухню.       Вчерашняя кошка мирно крутилась у ног хозяина.  Саундвейв кивнул ему. Молча, не отрываясь от занятия — как кивал бесконечное количество раз в их центре. И это было странно: странно было находиться в чужом доме, ворваться вот так в чужую жизнь — и не получить ни упрека, ни недовольства.       — Ты что, не спал?       — Спал. — Старскрим приподнял бровь, и Саундвейв все же пояснил: — В кресле.       Значит, плед там не просто так валялся.       — Мог бы не тащить меня к себе.       Ну да. Как будто был большой выбор, куда тащить. Как будто можно было просто там его и оставить — нет, он же слишком нужен. Для дела. Для дела, не нужного больше даже ему самому.       — Ты мне не помешал.       Старскрим осторожно сел на краешек стула — наблюдая за тем, как Саундвейв готовит, и не зная, как бы уйти уже отсюда и не мешать ему. И особенно не зная, как извиниться за вчерашнее.       — Сколько яиц на тебя сделать?       Вот так просто, буднично и спокойно — как будто Старскрим каждый день у него ночует.       — Я не ем с утра.       — Сегодня — ешь.       И что-то в голосе Саундвейва отбило у Старскрима все желание спорить. А может, это желание отбил невовремя заистеривший пустой желудок. Яичница на завтрак — что может быть банальнее. С другой стороны, ничего кроме нее и каши Старскрим и сам не мог придумать.       — Два.       Саундвейв поставил перед ним тарелку пятью минутами позже, и снова отвернулся — помыть посуду.       — Сам завтракать не будешь?       — Уже.       Яичница оказалась вкусной, с грибами и помидорами — а у Старскрима из-за этого что-то защемило внутри. О нем так давно никто не заботился. Ему так давно было слишком все равно, чтобы сделать себе с утра хотя бы простой бутерброд — да и аппетит появлялся в лучшем случае к обеду, когда организм начинал требовать хоть какой-то еды. Старскримова бы воля — он не ел бы вообще, и на то, что у него можно было пересчитать все кости, ему было тоже наплевать.       От мыслей его отвлек шелест крыльев. Попугай влетел в кухню и приземлился на стол — снова разглядывая Старскрима, любопытно наклонив голову. А ведь клетка была закрыта.       — Ему ничего из этого нельзя, — не оборачиваясь, сказал Саундвейв. Старскрим отдернул от попугая руку с тостом и поинтересовался:       — Не разговаривает?       — Разговаривает. Просто редко.       — Весь в хозяина. — Это осталось без внимания. Старскриму не понравилось, что его игнорируют, и он решил не отставать: — Нет, правда, как так вышло, что у тебя даже попугай неразговорчивый?       — Похоже, сейчас у меня два попугая.       — Какая досада, меня киберунизили, — процитировал Старскрим дурацкий мем и вернулся к еде, время от времени отгоняя наглую птицу.       За едой последовал кофе — настоящий, сваренный в турке на плите. Старскрим так не умел. Старскрим слишком привык к кофемашине. А сейчас вдруг задумался, что ему, несмотря на неловкость после вчерашнего, здесь было вполне комфортно. Или даже не «здесь», а «с кем»… Он отогнал непрошенные мысли.       Саундвейв поставил свою чашку. Погладил запрыгнувшую на колени кошку — мурлыкавшую на всю кухню. И поднял на Старскрима знакомый внимательный взгляд.       — Тебе нужно к психотерапевту.       — Ага. Чтобы выкладывать все свое личное какому-то непонятному мудаку, чьих взглядов на жизнь я не знаю, и который почти наверняка отнесется ко мне как к очередному с жиру бесящемуся придурку, от скуки решившему поехать крышей? Нет, спасибо.       — Параноик.       — И с каких пор это плохо?       — С тех, когда это стало мешать тебе получать помощь.       И в голосе, обычном малоэмоциональном голосе, как показалось Старскриму, промелькнуло что-то незнакомое. Что-то кроме здравого беспокойства за того, с кем приходится работать.       Показалось, конечно.       Старскрим вдруг осознал, что Саундвейв сейчас выглядит ужасно старым. Попытался вспомнить, сколько ему лет — и не смог, даже примерно. А ведь видел дату рождения в документах, и не раз видел — просто разум не посчитал ее достойной запоминания. Шестидесятые, вроде? Или позже? Или раньше?.. Голова работать наотрез отказывалась.       Саундвейв снова поднял на него глаза.       — Мне пятьдесят шесть.       — Мысли читаешь? — ухмыльнулся Старскрим. Потом пригляделся, попробовал представить его не седым — и понял, что да, примерно на столько и выглядит. Пятьдесят с небольшим. Не так уж и много на самом деле — а казалось вечностью.       Как же так вышло, что от человека, годящегося ему в отцы, он встречал больше понимания, чем от тех, кого считал друзьями?..       Старскрим вытащил телефон — проверить время. А обнаружил кучу уведомлений из блога. Пролистал комментарии — почти не читая — и раздраженно закрыл приложение. Даже все эти комментаторы — и те видели в нем лишь источник контента и ничего больше.       А что видел в них он? Людей, чье мнение хотел бы менять и подводить к правде? Смешно.       — Не вышло из меня активиста, а?       — Вышел лучше многих, кого я знаю.       Старскрим фыркнул. Потом отпил из чашки и неожиданно его прорвало:       — Почему ты вообще со мной так возишься? Проследил, привез к себе, убедился, что я поел, сидишь вот теперь и пытаешься поддерживать разговоры, которые тебе на самом деле не интересны? Зачем это тебе?..       Секундная пауза.       — Правда хочешь знать?       — Не хотел бы — не спрашивал.       Саундвейв помолчал. Потом все же заговорил — ровно, спокойно, как и всегда, только вот смысл слов до Старскрима доходил как будто с запозданием. Потому что ничего подобного, ничего даже близко похожего он от Саундвейва ни разу не слышал.       — Мне есть до тебя дело. Именно до тебя самого. Ты дорог мне, не как коллега и не как старый знакомый, а как кто-то, кого я с радостью впустил бы в свою жизнь.       Старскрим дернулся и чуть не выронил чашку. Он ожидал услышать многое — но не это. Совсем не это.       Ужасно хотелось закурить. Но не в чужой же квартире и не при чужих животных — а выйти курить сейчас значило бы просто трусливо сбежать от разговора. Им же и начатого причем.       — Я ничего от тебя не жду и ни о чем не прошу, — добавил Саундвейв. Все тем же ровным спокойным голосом. Тем же?.. Нет. Что-то в его голосе было иначе. — И нам не стоит ничего начинать.       — Почему? — спросил Старскрим и неожиданно для себя самого понял, что действительно хочет знать. Как будто он собирался что-то начинать.       Саундвейв сцепил руки в замок и отвел взгляд. Он смотрел на свои пальцы — сухие, узловатые, и когда наконец заговорил, от голоса веяло смирением и спокойной грустью.       — Потому что у нас только одна жизнь. Потому что тебе двадцать четыре, а мне пятьдесят шесть. И я не хочу, чтобы тебе хоть когда-нибудь пришлось снова проходить через то, через что ты проходишь сейчас.       Старскрим поставил чашку. Боялся, что если не сделает этого — то просто раздавит ее, слишком сильно сжав пальцы. Пальцы у него дрожали, а мир снова поплыл, теряясь за пеленой эмоций. А этого допустить было нельзя — нельзя поддаваться подступающей истерике сейчас. Он мысленно залепил себе пощечину и заставил себя снова посмотреть на Саундвейва.       Посмотрел… и замер.       Потому что Саундвейв снова выглядел очень старым.       Старскрим смотрел на него, и в голове билась, стучала в висках, как кровь во время взлета, в тот самый миг, когда шасси отрываются от земли, одна-единственная мысль: каково это? Каково это — знать, что бóльшая часть твоей жизни осталась позади? Каково это — провести всю эту жизнь в одиночестве, день за днем возвращаться в эту тесную квартиру, к этой мерзкой кошке и проклятому неразговорчивому попугаю, зная, что кроме них тебя больше никто не встретит? Каково это — добровольно отказываться от шанса это исправить, исправить хотя бы сейчас, просто из-за того, что случится через… Через сколько? Сколько еще лет?..       Memento mori.       Сейчас это было последним, о чем Старскрим хотел помнить.       И ведь он был прав. Саундвейв, такой надежный, такой привычный, на которого всегда можно положиться и всегда можно довериться, действительно умрет намного раньше. Умрет — а Старскрим останется. Один, снова один, теперь даже без такой вот молчаливой поддержки.       Несправедливо. Неправильно. Старскрим не хотел оставаться один — не хотел оставаться наедине со всем тем, с чем сам ни за что не справится.       — Забавно, — выдавил он сквозь ком в горле, не видя в ситуации ничего забавного. — А я все это время почему-то считал, что ты гетеро.       — Я считал себя асексуалом.       — Что, я тебе и в этом плане тоже?..       — Я все-таки не настолько старый.       Старскрим усмехнулся на это — криво и невесело. Попробовал взглянуть на Саундвейва иначе, не так, как смотрел все это время. Пригляделся — и увидел все еще красивого до замирания в груди мужчину, который в свои пятьдесят шесть — и выглядя на свои пятьдесят шесть — оставил бы позади многих двадцатилетних. Впервые обратил внимание, как красят его преждевременно поседевшие волосы, оставшиеся густыми, чуть вьющиеся, переливающиеся серебром. Впервые заметил, какие красивые у него глаза, стальные, как свинцовое осеннее небо, какой выразительный взгляд — казавшийся пристальным, но едва ли бывший неприятным.       Пожалуй, этого Саундвейва Старскрим действительно хотел бы полюбить.       — А если я все-таки хочу что-то начать?       — Я не начну, — отрезал Саундвейв. — Временное мнимое улучшение не стоит того, что будет происходить с тобой, когда меня не станет. Тебе нужно не хвататься за кого-то, а учиться жить самому.       Все тот же Саундвейв, всегда и всем желающий блага. Порой вопреки чьему-то собственному мнению.       — Вы все так говорите. Все время. Что нужно работать над собой, становиться полноценной личностью, не зависеть от других людей. Вы говорите, что отношения — не главное в жизни и что они не обязательны для счастья. И хоть бы кто-то поинтересовался, а чего же хочу для счастья я.       — Ты этого хочешь — или твоя болезнь?       Старскрим сцепил руки и сделал несколько глубоких вдохов. Не помогло. Встал и заметался по кухне, отчаянно пытаясь подобрать слова, чтобы объяснить — и при этом не расплакаться.       Саундвейв тоже встал. Выгнал с кухни животных, закрыл дверь и открыл окно — а потом поставил на стол блюдце под пепел. Закурил Старскрим с чувством вины и благодарности одновременно.       — В том-то и дело, — выдавил он между затяжками. — Что нет никакого меня, а есть одна лишь болезнь.       На это ответа не нашлось даже у Саундвейва.       Старскрим молчал и пытался уложить это все в голове. Пытался представить, как это было бы — снова быть кому-то нужным… и чтобы кто-то был нужен ему. Снова чувствовать чье-то плечо рядом — и не бояться упасть.       — А если я начну лечиться? Пойду к психотерапевту, начну работать над собой и все вот это дерьмо?       — Тогда тебе не буду нужен я.       — С чего ты взял?       — Тебе и сейчас не нужен я. Ты ищешь близости, чтобы заполнить пустоту, и готов ухватиться за любого, кто проявит внимание, лишь бы не оставаться в одиночестве.       — Ты так спокойно об этом говоришь. Что не нужен мне.       — Потому что мы разные. Я просто хочу, чтобы у тебя все было хорошо.       «Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо». Обычно за этой фразой скрывалось куда более приземленное «Я хочу, чтобы ты стал удобным для меня». Даже если это означало перестать быть собой. Сейчас — и Старскрим это почувствовал — было по-другому. Саундвейв не хотел, чтобы Старскрим под кого-то подстраивался — он хотел, чтобы Старскрим стал более счастливой версией себя. Даже если и в одиночестве.       Только возможно ли такое?       Старскрим сел обратно. Посмотрел на собственные дрожащие руки и едва слышно спросил:       — Зачем ты тогда сказал мне?       — Потому что хотел, чтобы ты знал, что мне есть дело. Что ты можешь рассчитывать на мою помощь.       — И приходить плакаться в жилетку, да? Чтобы ты наблюдал, как я пытаюсь найти хоть кого-то, кто меня выдержит, проваливаюсь, ловлю очередные срывы — и просто быть рядом, хотя на самом деле никакое это не рядом? Хотя хотел бы большего? Хотел бы быть на месте тех, с кем у меня ничего не получается, и стать тем, с кем получилось бы? Самому не унизительно?       — Не вижу ничего унизительного в помощи тому, кто мне дорог.       Старскрим обреченно выдохнул. Вот она — самая большая происходившая с ним ирония. Кому-то он нравился без малейшей взаимности с его стороны. Кто-то нравился ему, не проявляя никакого интереса в ответ — и загоняя самооценку все глубже и глубже на дно. Единственный, с кем у них все было так хорошо, так правильно, уже третий год гнил в земле из-за одной глупой ссоры. И вот теперь тот, с кем у них все могло бы получиться, сам отказывался от этого… из-за проклятых тридцати двух лет разницы в возрасте. Нелепо. Нелепо и совсем не смешно.       — Старскрим, пожалуйста, начни лечиться. Тебе нужна помощь.       — Не вылечусь, — мрачно отозвался Старскрим.       — Не вылечишься. Но хотя бы научишься с этим жить. Я не всегда буду рядом, чтобы помочь.       Молчание. Затянувшееся надолго — Старскрим успел выкурить вторую сигарету и почувствовать себя совсем неловко. Ему нужно было остаться в одиночестве — и попытаться уложить в голове все случившееся.       — Я пойду, ладно? Не обидишься? — почему-то теперь это действительно было для него важно.       Саундвейв закрыл окно.       — Все нормально. Напиши, как доберешься.       И проводил до выхода.       Старскрим застыл у отпертой двери. Потом обернулся, быстро, сам до конца не поняв, что делает, наклонился. И поцеловал Саундвейва. Легко и осторожно, почти не касаясь сухих и горячих губ, давая возможность в любой момент отстраниться.       Саундвейв вздрогнул. И не отстранился — только вцепился в плечо и замер. Отвечать он тоже не пытался; у Старскрима возникло в мыслях его «Я считал себя асексуалом» — может, поэтому. Может, потому, что действительно уже все решил и собирался следовать этому решению до конца. Может, может… Старскрим отстранился сам.       — Зачем? — голос у Саундвейва был совсем тихим. Шелестящим. Почти — почти? — растерянным вопреки обычному спокойствию. Он словно опомнился и отпустил плечо.       — Потому что я тебе благодарен. И ты все еще можешь передумать.       — Мог бы. Но у нас…       — …только одна жизнь, — закончил Старскрим и ощутил укол грусти.       — И моя клонится к закату.