***
Привычные дни стали мучительными, стоило ему увидеть Му Цина в один злосчастный прекрасный зимний день. Зима, как старая и добрая старушка, была добра, но и сурова — Фэн Синь убедился в этом, когда она хитрым образом подкинула к нему того, кого он хотел видеть меньше всего. Бесконечные ночи без сна, непрерывно открывающиеся мессенджеры в надежде получить какое-то уведомление, нерешительные пальцы, которым было так страшно нажимать на кнопку вызова, и тянувшаяся до сих пор надежда, которая угасла, стоило увидеть ему слегка удивленный, но холодный взгляд Му Цина. Все эти ситуации и встречи были абсурдны и нелепы, что Фэн Синю хотелось волком выть от безысходности событий. Им управляло двоякое чувство: сильное желание обнять и рассказать о всех муках, которые он пережил из-за него — но совершенно готовый принять его, несмотря на все страдания — и отвратительная мысль о том, что ему знать не о чем, ведь ему совершенно плевать на Фэн Синя. Му Цин ничего не сказал. Он лишь допил свой кофе, поднялся с места, закутался в какой-то неизвестный ему сиреневый шарф под бежевое пальто — потому что без шарфа он совсем одеревенеет от холода — и покинул кофейню. А Фэн Синь… остался трусом, который не сумел удержать счастье, которое посвятило ему за эти несколько месяцев. Он отпустил Му Цина, он даже не боролся с жизнью за него. Судьба все время давала ему выбор, а он раз за разом пропускал мимолетные признаки, которые приходили к нему временами. С жизнью боролись его сердце и легкие, не умеющие вразумить своего хозяина, и пытающееся дотянуть еще немного, чтобы Фэн Синь жил и дышал. Цветы оплетали его внутренности, крепко укоренились в его теле, чудным образом переплетавшись с веной, пробираясь к костям. Он дышал через раз, разговаривал очень мало, просиживал в этой кофейне днями, следя за ритмом жизни людей, который давно стал для него мечтой. Он не знал, к какой категории отнести себя, но по анализам был похож на человека, который смиренно проживал свои последние месяцы, а может и дни. Фэн Синь не чувствовал обречение, он чувствовал свободу. От той мысли, что если вдруг на днях его не станет на этой земле, Му Цину будет легче пережить его потерю. Ведь он его не любит. Стоило подумать об этом, так он сразу зашелся в диком кашле, хриплом и пугающем. Он максимально вежливо поклонился официанту за смешанные кровью маленькие белые цветы, за учиненный беспорядок на столе и покинул здание. Присел около входной лестницы, не в силах двинуться дальше. А цветы будто оживились после состояния хозяина и начали плясать в счастливом танце, пробираясь к горлу и представляя во всеобщий обзор свои корни. Фэн Синь подтянул повыше ворот водолазки и, кое-как справившись с приступом, покинул место, которое в своей голове пометил проклятым.***
В какой-то момент жизни Фэн Синь подумал, что цветы растут из-за обиды, что не стоит и отрицать. Ложные и ненужные чувства, убеждения в том, что именно он прав, пожалуй, самая вредная привычка, которую он перенял у Му Цина. Он был человеком, который каждый раз проходил мимо мудрой фразы «горячее сердце — холодный ум». Мало того, что по жизни он, как считал сейчас, был полным идиотом, так во время тех ужасных вспышек он не успевал остудить пыл и подумать головой. А когда к этой какофонии осторожно добавить самую ненавистную привычку, словно вовремя подобранное уникальное зелье, то получится совершенно беспочвенная ненависть, которая искусно дырявит его тело. А ещё получится красивый цветок вишни, заросший стеблями, укоренившийся в душе, сделавшийся самым действенным и медленно убивающим ядом. Смерть наступала на него медленными, но уверенными шагами, шептала: «Глупец ты». Глупцом он был, и отлично это осознавал. Но ведь мысли тоже, если вовремя не поставить преграду, текут все дальше и дальше, и неизвестно, куда они в конце приведут. У всякого потока есть конечная точка, и лишь Фэн Синю подвластно, куда направить его, куда впадает река его мыслей: в озеро обиды, отчаяния или счастья и радости. Он пытался изо всех сил, что остались при нем, вот только… у Му Цина был отстраненный взгляд. Словно не Фэн Синь страдал от неизлечимой болезни, а он. Пару вылазок в сторону той самой проклятой кофейни прошли недаром: казалось, удача улыбнулась и уже радостно помахала ему руками, подзывая ближе, ещё ближе, чтобы он посмотрел на изящного, но грустного Му Цина, который выглядел так, словно нёс на спине горе всего мира. Он правда подошёл ближе, рассмотрел родное лицо, даже встретил его взгляд: холодный, надменный, отторгающий и совершенно жесткий. Словно не он стоял перед Му Цином, а кто-то другой — незнакомый, совсем впервые встретившийся ему мужчина. Фэн Синь сглотнул. Му Цин выстроил вокруг себя огромную каменную стену, через которую не пробиться. На этот раз явно не пробиться. «Не сейчас, Фэн Синь, не сейчас», — шепнул он Фэн Синю, сидя по ту сторону стекла. И он все понял: взгляд его потускнел, надежда рухнула, а очередная попытка поговорить с тем, кого ему не хватало, провалилась треском. «А накричать и достучаться?» — любезно подсказало сознание, но опять же: Му Цину сейчас не нужен был никто, и Фэн Синь сквозь стекло ощущал свою беспомощность и никчемность. Весь вид Му Цина говорил не о том, что ему не нужен именно Фэн Синь, а о том, что ему не нужен абсолютно никто. Да и Фэн Синь в своих мыслях надежно прилег на дно океана: простыми словами его уже невозможно было вернуть. Он сомневался в том, поможет ли ему разговор вообще. Ведь он судьбу свою принял. В их крошечном мире, который рушился прямо на глазах, не было понятия «поддержка». Были страсть, безумная тяга, крышесносный секс, совместное времяпровождение, и отторжение. «Поддержка» их скрывалась где-то между совместным времяпровождением и переругиваниями. И конечно же, были импульсивность и гордость, из-за которых им и приходилось проживать такую нестабильную и исчерпавшую из себя все силы жизнь. Были и такие пробелы с долгим молчанием, как продолжение того самого отторжения — пауза перед притяжением, — после которых чаще всего остывал Фэн Синь. А неизменным рычагом в их отношении был Му Цин. И видимо, на этот раз двигаться с места этот рычаг вовсе не собирался: ни собственными силами, ни усилиями Фэн Синя. Да и стоит ли тревожить Му Цина сейчас, когда сам на грани смерти, а партнеру захотелось долгого отдыха? Нет. Конечно же нет. Му Цин ведь ничего ему не обещал, про постоянные отношения ничего не говорил. Конечно, не стоит его тревожить. И не опускаться же ниже положенного перед этим ублюдком. Ах да, гордость — еще одно перенятое у языкастого гада вредное качество. Настолько вредное, что он выбирает молчаливую смерть, чтобы гордость осталась при нем. Может хоть напоследок написать ему, чтобы он через пару дней не пришел с пустыми руками, а с венком? Фэн Синь усмехается своим мыслям, «гладит» Му Цина по голове сквозь стекло и уходит, чтобы не раздражать мужчину лишний раз и не выдать свое плачевное состояние. Когда Му Цин поворачивает голову в сторону окон, становится тоскливо: Фэн Синя и след простыл.***
Фэн Синю стала надоедать эта медленно тянущаяся жизнь. Она, честно говоря, уже изматывала, не давала возможности проживать ему последние дни энергичным, бодрым; с лучами солнца и радостной улыбкой. Из всех прелестей у него были лишь цветы. Гребаные мелкие цветы, которых он крепко сжимал и превращал в мелкие крошки своими руками. Хрустнули подсохшие листья, он их брал на руки и уничтожал. Нелегким оказалось творить искусство. Внезапный звонок в дверь, еле слышный из-за шума в голове, разбудил мужчину, пребывавшего в состоянии полудрема. Фэн Синь, украсивший свою комнату великолепной массой бело-красных тонов, опустил ноги на подсохшие листья, с хрустом раздавливая их, и медленными шагами направился в сторону двери. В голове начали появляться образы друзей, которые часто стали названивать ему в последнее время, но вежливо прощавшиеся после короткого «Я в порядке, просто забываю звонить из-за работы», клали трубку и не проявляли инициативу наведываться в гости. Да и у всех была весомая причина, чтобы оправдывать его: «Они ведь с Му Цином расстались». Но теперь стоящий за дверью хулиган не ограничивался звонком, от звука которого раскалывалась голова, но еще и громко стучал кулаками в дверь. Он коротко вздохнул с раздражением. Это мог быть взбалмошный Цинсюань, любящий создавать беспорядок в его квартире одним своим появлением. Мог быть и Се Лянь, любезно интересующийся его жизнью и неизменно приносящий вкусный маньтоу. Мог быть и Пэй Мин, все-таки решивший проведать забытого временем друга с бутылкой вина в руках. Но… Никак не мог быть Му Цин с чемоданом в руках. Фэн Синь настолько растерялся, что забыл дышать на короткий миг. Нет. Не мог Му Цин так просто объявиться после той встречи неделю назад. Не мог все разрушить, а потом прийти и собирать его по кусочкам. Фэн Синь давно разлетелся на мелкие осколки в виде крошечных цветов. «Фэн Синя» собирать сложно. Он был в каждой части этой квартиры, Му Цину не хватило бы и нервов возиться со всем этим. Господи, лучше бы он просто не появлялся, не нервничал перед ним, все такой же гордый, но неспособный в открытую показать свои эмоции. Фэн Синь слабо усмехнулся. И сильно кашлянул, напугав Му Цина, который, утратив весь свой образ строгого парня, тут же бросился к нему, стуча ладонью по спине. Он стал кашлять еще сильнее, призывая Му Цина оторваться от сего действия. Лепестки начали выходить с удвоенным количеством, окрашивая и пол, и противный шарф Му Цина в кроваво-красный оттенок. Му Цин окончательно растерялся и растратил все слова, которыми он пытался обсыпать Фэн Синя. Он в жизни не готовил такую длинную речь, где логики и разумности было больше, чем эмоциональных вспышек. Хотел попробовать рассказать про сумасшедшую жизнь, что он проживал последние несколько месяцев, про черную полосу, незаметно заменившей светлую. Хотел обвинить Фэн Синя за свою слабость, за то, что напомнил о себе, не мог хоть раз в жизни подождать чуть больше, чем того позволяло их состояние. Но, видимо, наступила черная полоса и у Фэн Синя, и виной этому был сам Му Цин. Кажется, мужчине больше нужна была поддержка (которую он совсем не научился оказывать за столько лет знакомства), чем его гневная тирада. Ну не могло ведь такое случиться именно с Фэн Синем… И Му Цин подавил свою злость. Вместо этого он поднял глаза и ахнул от картины, представшей перед глазами. Вся квартира была «обсыпана» цветами его любимой вишни, и не просто белой, а с красным завораживающим оттенком, от которого не мог оторваться долгое время. Все это выглядело прекрасно, но стоило ему осознать причины этой красоты, его взгляд снова опустился на бледное лицо Фэн Синя. Очнувшись от навалившихся эмоций и осознаний, он занес чемодан в дом, помог Фэн Синю подняться с места и мерными спокойными шагами повел его в сторону спальни. Спальню это место напоминала сейчас меньше всего: смятая постель, разбросанные в беспорядке вещи, открытые настежь окна, через которые пробирался холодный зимний воздух; в тоже время задернутые шторы, еле пропускающие дневной свет, и чудесные высохшие бело-красные цветы. Му Цина пробрало дрожью от этой картины, от плачевного состояния его мужчины и от паршивого чувства, что именно он всему вина. Он опустил Фэн Синя на кровать, накрыв одеялом, открыл шторы, аккуратно двигался по комнате, стараясь не наступать на листья, пока убирал вещи. И пока его мысли переваривали путаницу в голове, смешанную с обидой, тоской и огромной любовью, он не заметил, как наступил на что-то твердое и прямоугольное. Он успел привыкнуть к тому, как эти лепестки, хоть и высохшие, но нежные, еле ощущались на пятках, и эта твердая вещица была настолько непривычной, что он опустился и подобрал темно-синий футляр. Но не успел он поразмыслить, так его сразу же отвлек слабый голос Фэн Синя. — Тебе не кажется, что ты на этот раз пришел слишком поздно? Му Цин опешил, замешкался. Настолько растерялся, что, повернувшись, начал огрызаться с удвоенной силой, как это делал при случаях, когда он был невероятно слаб, но также не хотел сдаваться: — Какой-то идиот решил тихонько умереть, пока я присматривал за мамой? Да что с вами со всеми?! Хотите довести меня до смерти?! Он все-таки выплеснул яд в душе, который давил на стенки груди, и успокоившись, гневно уставился на мужчину, то ли обиженно, то ли осуждая: — И как ты докатился до такого?! Фэн Синь снова усмехнулся. Снова неясно: злится он, смущается или заботится. Впрочем, видимо эти чувства в понятии Му Цина мало чем отличаются друг от друга. Попробовать поговорить с этим провинившимся, или правда послать за венком? В торгах со своими мыслями, он произнес: — Решил искусство сотворить к твоему возвращению. Строптивый мне попался ублюдок, что я усомнился в его чувствах. Му Цин моментально вспыхнул, все эмоции на его лице снова смешались в одну целую, но, к счастью или к сожалению, он замолчал. И Фэн Синь заметил, как он нервно крутит в руках футляр с кольцом. — Кстати, это кольцо для тебя. Оно не такое шикарное, как обручальное, но довольно хорошо сочетается с твоим образом. Му Цин посмотрел на него сначала обвиняющим, после растерянным взглядом. Он слабо улыбнулся и опустился рядом. Фэн Синь, слабо реагирующий на окружающий мир, но внимательно следящий за Му Цином, медленно хлопал ресницами, не в силах ни заснуть, ни перестать смотреть на любимое и красивое лицо, по которому успел соскучиться. Он даже начал надеяться, что цветы перестанут его мучить, если судьба сама привела Му Цина к нему как спасительного круга, подброшенного к утопающему. Он аккуратно обхватил пальцы Му Цина, которые снова были холодными из-за мороза на улице, и погладил, проведя рукой по ладонью. — Я, как главный виновник торжества и этого великолепия, должен принять это кольцо? — спросил Му Цин, все также стараясь держаться в образе холодного красавца, в прямом смысле чуть ли не укравшего сердце бедного Фэн Синя. — Я уверен, что ты хочешь этого. Внутри Фэн Синя начало зарождаться давно забытое тепло, невероятная нежность и осуждение за свои сомнения. Его любимый Му Цин, разделивший с ним все радости и горе жизни с самых малых лет, не мог не любить его также сильно. И какой бы болезненной ни была их история, Му Цин вернулся к нему. Для Фэн Синя это было равносильно свету, осветившему его ставшую грустной и погруженной в полумрак квартиру. — Да, хочу.