Мой пленный

Война. Место кровопролития, слез, ненависти и вечного шума. Это вещь, забирающая все самое важное, что было когда-то у людей. Кореец бьет пальцами по столу, словно играя на каком-то инструменте, и смотрит в стену. Ожидает вестей. Ох, и как эти ожидания давят на бедный детский разум. И вот оно, счастье. Такое приятное! Его верный слуга заходит в кабинет. Что-то говорит, но хватает лишь пару слов, чтоб Минхок поднялся со своего кресла и направился в другое место. Более мерзкое, сырое, почти разваленное. Тут все пропахло кровью и сыростью, даже немного подташнивает от запахов, но цель так рядом и терять ее не хочется. Дверь скрипит и мрачную комнатку обдает светом. Сидящей в ней жалобно мычит и открывает глаза, смотря на Республику. Все тело пропитало удовольствие от увиденной картины. Корея приложил ладонь к губам, смотря в эти яркие янтарные глаза. Сидящий был зол, хотел наброситься, но руки, ах, они были закреплены цепями к стене, не позволяли ему вольностей. — КНДР. Прохрипел, а потом тихо усмехнулся. Тот, кто его пытал сидел в этой темнице у него! Такой слабый, такой уязвимый и полностью в его власти. Слуга ушел и оставив их наедине. Минхок стал тихо смеется, а потом громче и в конце смех превратился в несдержанный громкий хохот. Он счастлив. Подходит к нему, тянет трясущиеся руки и хватает за лицо. Пальцами больно цепляется за кожу и смотрит. Желает увидеть страх, ненависть… Или сожаление. Что угодно, лишь бы увидеть взгляд его брата, хоть что-то, что могло от него остаться. — Мерзкая американская шавка. КНДР широко улыбнулся, не желая показывать страх. Он смеется своему врагу в лицо… нет… Он причиняет боль своему брату, нахально смеясь ему в лицо и не страшась перейти грань. И это было тем самым спусковым крючком. Южный отпускает лицо, а потом хлопок. Улыбка расплылась по лицу, видя как щека северокорейца стала красной. Приятная картина. — Мне говорит это коммунистическая дрянь, предавшая собственного брата. Тот, кто пытал его, смотрел за его слезами и не слушал его мольбы?! Обида обжигает всю душу. И эта горькая по вкусу печаль, накопившиеся за все месяцы мучительного ожидания шанса. Он хотел понимания, желал лишь братского сочувствия, но эта дрянь не знала таких слов. Еще один хлопок. Южнокореец довольно хохотнул, наблюдая, как второй шипит и кривиться. Ох… И в этот сладкий момент мести осознание пришло в опьяненую обидою голову. Это не похоже на брата. Лишь жалкая копия. Брат бы айкнул, выругался, но не стал бы терпеть такое унижение. Хватает его за ворот одеяний и смотрит в эти глаза. Словно не братские вовсе, такие отличные от взгляда его Севера… — Кто ты, черт возьми?! Бред. Так можно описать состояние того, кто стоит, смотрит в чужие глаза, скалясь. КНДР даже опешил, пару раз открыв рот, желая что-то сказать, но его словно останавливали и он вновь смыкал губы, хмурясь и шипя. Пальцы Южника уже легли на шею. Он сжимал и разжимал их, ожидая хоть чего-то, хоть какое-то слово, но попытки были бессмысленны. И внутри что-то вновь щёлкает. Минхок замирает, смотрит на брата и выжидает. Тот наклоняет голову набок, щуриться и расплывается в улыбке. — Такой же слабак. Юк сжимает губы, думает и думает, а потом мягко улыбается. Словно это не он сейчас пытался удушить КНДР, словно не он недавно бился в истериках из-за предательства, из-за чертова ножа в спину. — Ты хоть что-то помнишь обо мне, братик. Северный вздрагивает от полушепота, пытается вжаться стену. А Юк… Юк приближается к нему, целует в висок и тихо хихикает. По-детски невинно, мягко, поглаживая раскрасневшиеся щеки. — Отвали от меня, ты — мерзкий. — Ах, КНДР, ты всегда был дерзок на язык. И вот тот самый момент, когда личность Минхока дала трещину. Желание причинить боль, утопить брата в страданиях. А брат ли это? Нет-нет… Это фальшивка, кукла СССР. Его брат… Его любимый брат умер от рук этого урода. И он усмехается, сжимает чужие щеки, заставляет открыть рот. Пальцами второй руки хватает за язык и резко тянет. Нет, не хочет оторвать, но от слез на глазах и его бесконтрольного мычания стало до безумия приятно. Восхитительно. Сначала отпускает язык, целует в нос и поглаживает по шее. — Я так любил брата, так сильно-сильно. Его лицо, руки, поведение. А глаза… Какие глаза. Мягко чмокает в губы, улыбается. Проводит пальцами около правого глаза. Эти глаза… Они так похожи на любимые глаза. Грязная мысль пришла в голову. Надо забрать хоть что-то, что будет напоминать ему о детстве. А КНДР дёргается, пытается хоть как-то вырваться из чужих рук. Внутри все сжалось, осознание сразу пришло к нему. Его брат сошел с ума, это видно. И это он его сломал. И США, и СССР — они сломали невинное дитя, которое боялось навредить даже бабочке. И то, что сейчас перед ним, пугало его больше всего. Эти качели, эти скачки меж нежностью и желанием причинить боль. Что он выкинет? Что сделает? А эта нездоровая одержимость братом… КНДР хватает ртом воздухом, а потом недовольно мычит от того, что его хватают за волосы. Опрокидывает голову и с ужасом смотрит на вторую ладонь, что поднялась над его лицом. а потом крик. В глазах почернело, боль распростронилась по всему телу, даже пальцы вздрагивали. А Юк довольно промурылкал, отпустив чужие волосы и взяв в ладони чужой глаз. Какой он красивый… — Ах, великолепно, великолепно. КНДР бессильно повис на цепях, а потом вновь дрожит, ощущая легкий поцелуй у глазницы. Безумство… И оно на этом не закончилось. Южник потянулся к глазу и слизнул с него кровь. Ее было слишком много, а на этот янтарный цвет все хотелось посмотреть. И Северный вздрагивает, чувствует, как отвращение пронизывает каждую клеточку его тело. А потом чувствует, что его сейчас стошнит. Он Государство и, к сожалению, это не дает ему преимущества. Лишь то, что от такого он не сможет умереть или впасть в обморок. И оттого противно, ему придеться за этим наблюдать. Юк с удовольствием смотрел на глаз в руках, а потом аккуратно положил его на столик рядом. Довольная улыбка, тот вновь тянется к чужому лицу и языком собирает кровь с лица. КНДР мычит, протестует, но рука вновь схватила за волосы, сжимая их до скрипа в зубах. Унизительно, мерзко, но он ничего не может сделать. А Минхок довольно выдыхает, смотрит на КНДР. Пальцы предательски дрожат. Это так восхитительно, это так красиво. Его брат дрожит в его руках, мычит и плачет от боли, но не может ничего сделать. Север чувствовал то же самое? Неописуемые удовольствия от чувства превосходства? Юк тихо смеется, нежно целует в губы, а потом щеку. Брату остается только принять ласку, окончательно утихая. Его ведь спасут, да? Останется только вытерпеть это унижение. — Удивительно, от чего же ты молчишь? Язык я тебе точно не повредил. Нахально улыбается, щурится и кусает за нижнюю губу. И тот все же заговорил. — Мерзкий… психопат. Он хрипит, дрожит, а потом жмурится. Мерзко ли Северному? Однозначно. Ощущение слабости в такой ситуации вызывало лишь разочарование собой. И это ломало. Минхок тихо смеется. Психопат. Его так еще никто не называл. Это ведь такой бред! И он вновь нежно целует брата, довольно урчит и замирает. Внутри все и трепещало о том, что он должен окончательно завладеть этим телом. Что он обязан сделать его своим. Но ведь совсем недавно он не признал его своим братом! Но сейчас… Сейчас наоборот кажется, что это он в лучшем обличии. И он ведется на это желание. Толкает в пресс, заставляет с колен сесть на задницу, возвышается над ним и садиться на чужие бедра. Север тяжело стонет от неудобства и некой боли. Что же на этот раз? Второй глаз? Оставит метки ножом? Но такого кореец не ожидал. Он чувствует поцелуи на шее и слышит тихой шепот о том, как он восхитителен с этой кровью и слезами на лице. Омерзительно. КНДР жмурится, хочет уйти от этого, но его южный сосед не позволяет уйти от омерзительной действительности. Ножом со стола он разрезает ткань, стягивает ее и целует грудь. Столько ран! Ах… Гладит ладонями кожу, довольствуется чужим телом. — Юк, ты совсем свехнулся. Мало того, что мы мужчины, так мы еще и братья… Вновь хрип, но Минхок лишь смеется на его слова, хватает его лицо и целует. Целует, целует, целует. И еще, еще, еще. Мычит от удовольствия, ерзает бедрами и томно дышит. — Братья? Не смеши, ты меня не то что братом не считаешь, так человеком вовсе тоже. Мне напомнить твои слова? «Шавка». Я ведь сучка, виляю хвостом пред американцем, да? Север ужасается, рычит, отворачивается, но чужие пальцы ловят его подбордок, тянут на себя и вновь целует, прикусывая губы. У КНДР больше нет сил. Руки затекли, плечи ноют, от глазницы все еще исходит достаточно боли, оттого гудит голова. А махинации Юка вовсе ничего не приносят, кроме как отвращения. Но Южнику было плевать на чужое удовольствие, его интересовало личное удовлетворение. И руки спустились вниз, поглаживания член Севера через ткань. Вновь тихое рычание, а потом недовольное мычание. Ему придётся это перетерпеть. Просто представить, что делает это с какой-то милой девушкой. А потом касания резко прекращаются. Раскрывает глаз и смотрит, как Юк стягивает с себя одежду. Ох, Север бы соврал, если бы сказал, что тело старшего не было красивым. Его всегда называли феминым, излишне похожим на мать. Но на теле красовались раны, большие и маленькие, где-то ссадины, а где-то и вовсе недавние шрамы. Красовались и следы от пыток, кто-то даже на прессе корейца не поленился вырезать флаг КНДР. Кажется, и так понятно кто. И они оба нездоровы. Они оба прекратили чувствовать границы меж любовью и одержимостью. И Север зажмурился, отвел взгляд, желая оттянуть это чертово осознание. Он сам чувствовал власть над Юком, сам был опьянен властью над этим невинным телом, ломая его медленно и верно, довольствуясь его криками и слезами. Охотник стал жертвой. Хотелось бы вновь зажать Южника, принести ему боли, но цепи лишь прозвенели, когда он хотел схватить брата. Вот незадача. А Южник уже вновь уселся на его бедра, оставив на себе лишь распахнутую рубаху. Взялся за лицо брата, повернул на себя и вильнул бедрами, проходясь сквозь ткань по органу. Север все же поддается соблазну и раскрывает оставшийся глаз, смотрит на Юка, сжимает губы. Боль до последнего не давала ему уйти в безумство, так же, как и чувство унижение. Но эта картина… Старший довольно улыбнулся, чмокнул КНДР в нос. Ладонь с щеки поднялась выше и коснулась глазницы, вызывая очередную волну боли. И Север рычит, громко, наклоняясь и впиваясь в плечо клыками. Юк лишь болезненно стонет, дрожит, но собирает кровь на пальцы и запускает руку вниз, собираясь использовать кровь в роли смазки. Единственная вещь, которая может заменить тут эту жидкость. И он шипит, кладет голову на плечо КНДР, когда тот ослабил хватку челюсти, и вставляет пальцы. Север тяжко выдыхает, мучается, метается меж двух огней. Здравым осмыслением ситуации и полным экзтазом от вида того, как это жалкое существо мычит и шипит от пальцев, покрытых его кровью. И это длилось долго. Север не мог прервать тщательный процесс растяжки южника, приходилось лишь рычать тому на ухо, активно скрывая желание продолжения. Но, кажется, южнокореец и вовсе не слушал своего брата, отдаваясь процессу полностью, получая удовольствие от тепла любимого брата. Но сладкий момент удовольствия наконец пришёл. Южник вновь берет в руки нож, разрезает дрожащими руками ткань, задевая в каких-то местах кожу, и срывает остатки одежды с Севера. Берет орган в руки, проводит по всей длине, распределяя выделевшуюся смазку. Север шипит, смотрит на Юка, пока тот расплывается в улыбке и садиться на член брата. Болезненный стон заполнил комнату. Одно дело пальцы, а другое это. И он ладонью прикрывает рот, жмурится, но двигает бедрами, отдаваясь этим ощущениям. Он в своем мире, в своем блаженстве. И КНДР идет за ним, невольно тихо стонет, опрокидывает голову. Все тело так же болело, но этот момент совсем опьянил его. Мгновение, которое запомнят оба. И Юк наклоняется к его уху, тяжко стонет и усмехается. — Я точно знаю, что ты об этом никому не скажешь. Никто тебе не поверит. А если и поверят в этот неожиданный секс, то только в том случае, если активом был бы я. И это горькая правда. Какой нормальный человек будет трахаться с пленным, будучи пассивом? К тому же, с тем, кто убивал народ, душил, измывался над ним. И это было их общим секретом.