***
13 марта 2022 г. в 14:31
Взрывы.
Взрывы.
Взрывы — со всех сторон.
Яркие всполохи адского огня во тьме, бесконечное дежавю. Доффи стискивает зубы. Он не спит, нет, это просто неудачная атака Дозора на них, Пиратов Донкихот — и на их склады с дьявольскими фруктами. Не кошмар, не детское воспо...
Блядь!
В тело бьёт отдача — невидимая волна: одна, вторая. Упругая, сухая, тревожная. Ночной ветер в пустыне. Отголосок беспорядочной силы. Она захлёстывает, сбивая с шага, пустая и немая: Доффи не слышит ни хаоса, посеянного командой, ни эхо грохота. Ни канонады. Ни взрывов на складе.
Ни криков. Ни смеха.
Даже дыхания! Там, на стене, он хоть слышал себя. Жалобное нытьё отца, рыдания Роси.
Роси.
Корасон! Куда ты меня тащишь? Они тут ещё не закончили, всех этих мразей он лично порежет!
Боль в ушах неприятно давит и режет, словно он загнал себе нити в голову — и в голень, судя по тому, как хромает. По шее льётся горячее — пот? кровь? И хватка Корасона на запястье жжётся кайросечными кандалами, выкручивает сустав. Под ногами вибрируют доски, панически снуют крысы. Они тоже бегут, как крысы. Доффи стискивает зубы и тянется пнуть брата, но вспышка за спиной — он, скорее, чувствует её волей наблюдения, чем видит, опасность-опасность-опасность — отвлекает, а Корасон толкает его вниз.
Он доверяет своему Корасону. Поэтому позволяет дёргать себя, как куклу за ниточки. Воля говорит, так надо.
Но всё равно бесит!
За свалкой ящиков Корасон шарит по карманам и щурится, прислушиваясь к чему-то. Сырой воздух пропитан солью, гниением и белёсой дымкой, на зубах — песок, и Доффи сплёвывает, распрямляется, пытается оглядеться. Кружится голова: темнота, мертвенно-яркие огни в ней, красноватые зарницы за линией порта. Похоже на опьянение, слишком противно и медленно только.
Желчь подкатывает к горлу, ужасно хочется вина. Он напьётся, когда они отсюда свалят, вместе с Корасоном. Запрётся в каюте... нет, в вороньем гнезде, чтобы видеть небо, и орать в него похабные песни, и бесить братца. Ха-ха!
...По небу до их корабля добраться было бы быстрее и проще, он унёс бы Корасона на себе, но в тишине и цветном калейдоскопе сражения он — разладившийся механизм. И это бесит.
Бесит.
Бесит.
Страшит до озноба.
Доффи смеётся. Вибрирует от смеха изнутри, растягивая губы — они склеились и запеклись, вина бы ему, вина, чёрт возьми! Но он всё равно.
Всё равно. Убьёт. Их. Всех. Да, Корасон?
Корасон на ходу пожимает плечами. Кивает. Тычет на карман со спящим ден-ден муши. «Всё потом, Доффи. Не сейчас. Соберись».
Соберись?
Блядь.
Он его убьёт.
Доффи скалится.
Стой.
Стоп.
Да остановись уже! Дай отдышаться!
Тишина. Он не слышит собственный голос, как ни напрягает горло и пальцы до ломоты — ни скрипа кожаных перчаток, ни хруста костяшек, ничего, блядь, ничего! — бессильный управиться с непослушным телом, телом, которое не предавало его уже много-много лет, с тех пор, как он взял в руки тот самый револьвер. Нити, подрагивая, слушаются неохотно, копошатся внутри, шепчут: «Соберись». Воля наблюдения чертит невидимый рисунок под веками: он знает, где и кто из его людей, знает, что на воде горит корабль Дозора, знает... но не слышит. Плохо видит давно — а теперь ещё и не слышит.
Доффи смаргивает и отирает лоб отяжелевшей ладонью. Внутри пожар, сажа выступает на коже как пот.
Снаружи — тишина.
У тебя так же, Корасон?
Сутулая фигура с бледным, размалёванным лицом смотрит сочувственно. Бесит. Бесяще заглядывает в лицо — как в детстве всегда заглядывал, маленький глупый комок из слёз, лепета и навязчивых обнимашек. Шевелит и шевелит губами, и круглое детское лицо наслаивается на взрослое, с тяжёлым подбородком и мягко вьющимися волосами; в них по прежнему хочется запускать пальцы, мять блеклое золото под дурацкой шапкой с завязками. Обычно это успокаивает.
Перед глазами плывёт слегка размазанный рот Корасона — щель, из которой льётся густая, вязкая синеватая тишина.
Доффи тянет братца за волосы. Сильнее. Ещё сильнее.
Нет. Нет. Да не оглох я!
Затрещина действует лучше слов, Корасон прячет глаза за чёлкой и ухмыляется. Слизывает кровь из-под носа.
Жарко-жарко-жарко-жарко. От шубы несёт порохом и парфюмом, неожиданно резко, удушливо.
Губы у Корасона холодные и липкие, горькие, хуже морской воды на вкус.
Доффи скалится, режет это неуютное до дрожи чувство неправильности и бессилия привычкой улыбаться, привычкой ржать над всем, что рискнуло перебежать дорогу.
Что-то не так. Что-то слишком не так, и он скрежещет зубами, оскал подрагивает и сминается как лист исписаной бумаги. Доффи ссаживает кулак о брошенную кем-то тачку. Вмятина на ней бездушно смотрит немой, вульгарной насмешкой.
Корасон затягивается вонючей самокруткой и кивает в проход между двумя ветхимм домишками. Прятаться? С ума сошёл, дебил. А. Понял. Ну давай.
Проулок упирается в дверь. Корасон стучит в неё; небо падает вместе с дымом и горящими конфетти, давит на уши многотонной толщей. На манжете рукава тлеют капли крови, в голове звенит всё сильнее, и тишина встаёт в горле желанием проблеваться. Доффи мутит от этого калейдоскопа.
Корасон вталкивает его в затхлую темноту. Тишина и мрак обнимают руками брата, и щеки Доффи касается тёплое шершавое дыхание.
Ещё, рычит он.
Кровь под носом братца высохла, помада стёрлась, губы мягкие-мягкие, с химическим привкусом краски. Знакомое и безопасное. «Соберись». Доффи целует их, кусает, жадно шарит языком в горьковатом от табака рту, стискивает ладонями щёки, стискивает худощавое, сильное тело. Но Корасон не поддаётся, легко, ловко, подозрительно ловко отстраняется — но не отталкивает, не выворачивается из рук. Задаёт свой ритм, и это злит, бесит, ярит до пожара в груди. Доффи нужен контроль. «Нет» — шепчет Корасон, Доффи улавливает стук улиточного кода по шее, или движение губ, или отзвук эмоции Волей наблюдения, чёрт его знает, но он... слышит? «Тебе нужно, чтобы Семья всегда тебя защищала, была на твоей стороне. Я защищаю. Я с тобой, Доффи».
«Соберись».
Он сминает шапку на макушке брата, стягивает — подпаленная ткань колется, но завязки шёлково льнут к пальцам, Доффи не помнит этот скользкий и нежный звук. Почему? Почему он не помнит?
Как клацают зубы при столкновении в поцелуе.
Как волнительно и немного щекотно, когда целуешься почти на ощупь, проваливаясь в чужое дыхание. Безвкусный грим на языке, треск дурацкой рубашки в сердечко и отлетающих от неё пуговиц, шорох перьев, твёрдый и тёплый затылок под ладонью, колючий от щетины подбородок, подрагивающее горло — беззвучный стон. Беззвучный...
Доффи задыхается. Сырость, трухлявое дерево, неровный земляной пол, запахи несвежей одежды, пота, волос — гарь и что-то травяное, и жёсткие перья, царапающие ключицы, и... много. Их слишком много, и он, блядь, тонет. Сделай с этим что-нибудь, Корасон!
Дрожь под рёбрами, вдруг понимает Доффи, это стоны. Длинные, наверняка громкие. И где-то здесь... да, вот здесь. Треклятый звук раздёрнутой ширинки. Металлический и зазубренный. Это воспоминание, или?
«Не отвлекайся».
Ладони обжигает жар кожи — и пульс, и дыхание, все это течёт в его руки, замершие на животе Корасона. Правильно, знакомо, безопасно, не то страшное, что понемногу утихает внутри, уступая ровному напряжению силы: нити. Точно. Они должны починить все его раны. Все, кроме тех, что змеятся в памяти.
— Скажи что-нибудь, — шепчет Доффи.
— Я люблю тебя.
Доффи не знает этот голос. Но отчего-то знает — он принадлежит Роси.
Низкий, прокуренный, округлый, с полынным смехом в сердцевине.
Доффи открывает глаза.
— Ты говоришь, — замечает он с удивлением. Над головой мигает масляная лампа, слепит глаза. Хрен знает, когда Корасон успел её зажечь. Доффи щурится на неё, поджав губы, и силится вспомнить...
Только что.
Корасон задевает его локоть, привлекая внимание, глубоко затягивается и выдыхает густую сизую струю в лицо. Между распухших губ клубится сухой и горячий дым — и медленно, словно в угаре адреналина, касается Доффи. Приливная волна обдаёт его неспеша, накатывает от одного берега на другой: ерошит пряди на виске, скользит дурманом по скулам, по носу, щеке — чувственной лаской. Зацепив мочку, соскальзывает по горлу в ворот рубашки мурашками.
За стеной громыхают сапоги дозорных, сыпятся гильзами отрывистые приказы. Целый взвод. На один укус.
Корасон мотает головой: то ли «забей на них», то ли «нет, не говорю», добивает окурок в две быстрые затяжки, застёгивает ширинку (она опять заедает, мир больше не шатается под ногами. Доффи со смешком помогает брату).
Ну и ладно, скалится Доффи, устраиваясь на бочке. Корасон вновь закуривает, держа у освещённого лица огонёк в горсти. В тесном хламовнике почти уютно, тиски на сердце разжались, последние полчаса кажутся кошмарным сном — и всё.
Только память о голосе беспокойно ползает под кожей. Его верный, глупый Корасон. Комок слёз и обнимашек. Его сердце. Его офицер. Его кровь от крови, плоть от плоти: брат, тенрюбито, Донкихот Росинант.
Роси.
«Я люблю тебя».
Конечно, любишь. Только что это, блядь, было?
Земля под ногами всё ещё дрожит.
Примечания:
Мой свежий тг-канал https://t.me/karasu_vasilisk
Про мое творчество, актуальные ссылки, мой арт и фанарт, объявления и прочее ❤️