Ложь во спасение

Соврать друзьям, что Асуи плохо себя чувствует, поэтому не пойдет на рождественскую вечеринку, было просто. Мероприятие должно было быть масштабным — местом проведения был огромный банкетный зал академии с украшенной елкой посередине и кучей столиков вокруг. На торжество были приглашены многие герои, знаменитости и даже пресса, поэтому попасть туда хотел каждый ученик Юэй. Тсую тоже мечтала об этом, но ей подвернулся шанс провести вечер куда более интересно. Пожалуй, это было важнее, чем полезные знакомства и шанс засветиться на телевидении или в газете. Новый план на вечер был намного важнее и приятнее. Айзаве сразу все поверили, когда он сказал, что не пойдет на вечеринку из-за прессы. Все знали, как он ненавидит надоедливых журналистов, тычущих микрофоном и камерой прямо в лицо, пытающихся вывести на эмоции. Не сказать, что Шота сильно хотел быть на том вечере, и когда он понял, что это идеальный шанс воплотить его давнишний план в жизнь, он довольно ухмыльнулся. Они спланировали все заранее, согласовав время и место. Все было предельно просто — каждый из преподавателей Юэй собирался на торжество, поэтому в общежитии для учителей Айзава должен был остаться один. Корпус, где жил класс 1-А, тоже обещал пустовать, поэтому Асуи могла незаметно оттуда уйти. Одноклассники попрощались с девушкой, пожелав скорее поправиться. Кто-то даже принес лекарства. Наивные дети, так и вертелось в голове зеленоволосой. Они так заботливы и добры, даже не подозревают, что Асуи будет делать, пока они веселятся на вечеринке. Она приняла горячий душ, в который раз подмечая, что ей безмерно повезло, — так как она наполовину была лягушкой, волосы у нее росли только на голове, а остальное тело вечно оставалось гладким, словно младенческая кожа. Сегодня это должно сыграть особую роль. Она нанесла крем, подаренный одной из одноклассниц на день рождения — пахнущий чем-то приторно-цветочным, что не нравилось Асуи, но нужно было чем-то перекрыть запах тины. Он всегда сопровождал девушку, хоть замечали это единицы. Запах был чуть заметным, почти невесомым, но чувствовался, если поднести нос к самой коже и глубоко вдохнуть. Она не хотела, чтобы он почувствовал это. Только не сегодня. Белье было кружевным, светло-зеленым. Клише, надоедливое и изжившее себя, но это был единственный приличный комплект в ее арсенале. Тсую не планировала заводить отношения в старшей школе, тем более так с кем-то сближаться, но судьба сыграла злую шутку, подкинув, нет, буквально подсунув под нос претендента на ее первый опыт, насильно заставляя воспользоваться идеальным шансом. Шагает вперед, не оглядываясь. Боится встретить кого-то, кто точно станет задавать вопросы. Страшно, волнительно, колени подрагивают, сердце бьется часто-часто, дыхание — неровное и слишком поверхностное, и вот уже кружится голова. Назад пути нет — он ее ждет. Смотрит из окна, выискивая взглядом миниатюрную тень, что вот-вот должна проскользнуть перед входом в учительское общежитие. Наконец, видит, что искал — серая школьная форма, черные гольфы, зеленые волосы бантом на уровне ягодиц, еле прикрытых темной юбкой. Академии однозначно нужно увеличить длину подола. Зрачки расширились, и всегда спокойное сердцебиение, даже при риске смерти, отчего-то участилось. Она поднялась на второй этаж, повернула два раза налево, как он и велел, двигаясь тихо-тихо, готовясь в любой момент войти в режим маскировки, но вокруг — пустота и тишина. Дверь в конце коридора была чуть приоткрыта, и Асуи, подойдя к ней вплотную, увидела, как из-за щели смотрят на нее два черных, словно ночь, глаза с вечно красными белками вокруг. Айзава резко открыл дверь, чуть не столкнув ученицу, бегло осмотрелся и, схватив гостью за руку, затащил ее в комнату, тут же замирая на пороге и прислушиваясь. Тишина. Только шумное дыхание Тсую, неровное и сбивчивое, и тишина. — Тебя никто не видел? — спросил мужчина, впиваясь взглядом в ученицу. Щеки ее были красными, глаза горели безумием и желанием — взгляд предвкушения обещанного быть насыщенным вечера, взгляд девственного возбуждения. — Нет, сенсей, — проговорила тихо, будто боясь, и опустила в смущении взгляд. Слишком чистая, слишком нежная, слишком маленькая. Неудивительно, ведь она еще совсем ребенок, но всеми силами показывает ему, как хочет стать взрослой. Ее взгляд, запах, дыхание, школьная форма, которую она надела специально, — весь ее вид кричал: «я хочу здесь и сейчас». — Сядь, — указал на пол — не на кровать, что стояла рядом под окном. Тсую послушно опустилась на колени, слыша за спиной дыхание учителя. Она чувствовала его затылком, покрываясь мурашками, и отчего-то запульсировало в висках. — Зачем же ты пришла..? — он опустился на колени за девичьей спиной, и каждой своей клеточкой она чувствовала его близость — почти прикасается, но все же держится в паре сантиметров, обдавая дыханием правую мочку. — Ты же знаешь, что так нельзя. — Знаю, — голос дрожит. Выдала страх и нерешительность, допустила ошибку. Показывать, что боишься, при Айзаве запрещено, как при стае собак, на которую ты наткнулся в подворотне. Нужно показать, кто хозяин. Но очевидно — им был он. — Тогда почему Вы меня позвали? Она ведь тоже не такая простая, какой кажется. Специально строит из себя дурочку и добрячку, понимая, что это может сыграть на руку. Глупый всегда хочет казаться умным, а умный знает, что лучше притворяться глупым. Играла роль, пожалуй, слишком долго, но «быть, а не казаться» перед Айзавой не получалось. Он видел ее насквозь. — Потому что я хочу тебя, — прямо, без недомолвок. Коснулся языком ее уха, укусил за мочку. Готов был сорваться, но держался. Играть было до безумия весело. — Вокруг много красивых женщин, почему я? — сама знала ответ, но спросила. Знала — он развлекается, ему нужно подыграть. Так будет проще для всех. — Запретный плод сладок, — перешел на шею, оставляя языком мокрые дорожки и тут же обдавая их горячим дыханием. Мурашек все больше и больше, они уже добрались до низа живота, влажностью готовясь вот-вот спуститься на бедра. — И что будет дальше? — она не хотела спрашивать, потому что знала ответ, который точно ее расстроит. — Мы ведь ничего друг другу не обязаны, да? — расстегивает ее пиджак, ослабляет красный галстук, скользит пальцами по ключицам. Сводит с ума каждым новым движением. — Да. Оба соврали. Знали, что так будет лучше, но оба отчаянно хотели большего, чем один вечер, и дело не в сексе. Хотели друг друга — близко, всегда, рядом. Держаться за руки, целовать в щеки, принимать вместе душ и готовить оладьи. Глупо, очень глупо и безрассудно. Он — взрослый, серьезный, ему не позволялось так думать об ученице. Она — маленькая, неопытная, злилась на себя за наивность. — Врешь? — остановился на последней пуговице белой рубашки, отглаженной до идеала, пахнущей приторно-цветочно. — А разве это имеет значение? — поежилась — от учителя веяло холодом. — Ты умная девочка, Асуи, — расстегнул до конца рубашку, стянул, отбросил в сторону, оставляя только светло-зеленое кружево, юбку и гетры. Он сел на кровать лицом к Тсую, заводя руки за спину и на них облокачиваясь. Позади него — лента, аккуратно свернутая в несколько раз. Волосы — распущенные, непослушные, ручьями колосились ниже плеч. Рубашка — белая, чистая, выглаженная — готовился к встрече? Черный галстук, за который непреодолимо хотелось потянуть, впиться губами, завладеть, но нельзя. Он здесь хозяин. Хозяин маленькой наивной лягушки, что сидела перед ним на коленях, боясь поднять взгляд. — Слишком сладко пахнешь, — смотрит исподлобья, хищно и почему-то от этого страшно, — тебе не идет. Твой природный запах куда приятнее. Значит, он ее чувствовал? Тсую резко подняла взгляд, стараясь дышать. Дышать, главное дышать. Под водой это удавалось куда легче, чем в его комнате, где воздух почему-то оседал в легких — тяжелый, не позволял вдохнуть, вязкий, скользкий и липкий. — Покажешь, чему ты научилась на моих уроках, Асуи? — голос сладкий, словно нектар, обволакивает уши и вызывает большее желание, а внизу уже больно — тянет так, что хочется развести ноги и почувствовать его внутри. — Давай, покажи, что ты умеешь своим языком? Она приблизилась, дрожащими руками потянулась к ремню на брюках, а тот отчаянно не хотел слушаться, и пальцы так нелепо соскальзывали. Тсую злилась на саму себя — покажется дурой, он оттолкнет и засмеет. — Не бойся, — властный тон стал вдруг ласковым, почти успокаивающим и по-отцовски убаюкивающим. Вдохнула глубже, прорвав, наконец, завесу вязкого воздуха. Ремень поддался, расстегиваясь. Теперь пуговица, молния, белье. Последовательно, не торопясь, но все еще трясущимися руками. Отчего-то захотелось плакать. Страшно, больно где-то совсем внутри, но слишком желанно, чтобы отказываться. Он стал помогать — спустил брюки вместе с бельем, вновь откидываясь назад, снова смотря сверху вниз, точно хищник на израненную жертву, что вот-вот умрет от его клыков. Он оскалился, ухмыльнувшись, когда увидел, как Асуи густо покраснела и вновь опустила глаза. Он почуял ее страх, когда она только подходила к общежитию, а теперь он отчетливо висел в воздухе, заполняя собой все свободное пространство. — Боишься, — смешок, почти издевательский. Знает ведь, что боится. И хочется, и колется. — Бояться не стыдно, — все же подняла взгляд, стараясь не смотреть на пульсирующую в нескольких сантиметрах от ее лица плоть, — стыдно не попробовать. — К чему это притворство, Асуи? — загоняет в угол, точит когти, готов вот-вот впиться в мясо, пустить кровь. — Я тебя с ног до головы читаю, и ты это прекрасно знаешь. — Хватит уже, — она потянула руку к неизведанной части тела, но Айзава за долю секунды перехватил запястье белой лентой. — Одно правило — никаких рук, — хитрый-хитрый, довольный, словно кот. Через несколько секунд лента обвивала уже не только руки, но и шею, грудь, талию, змеей заползла под юбку и делала там то, что никому не было дозволено. Никому, кроме Айзавы-сенсея. Он специально держал ее на расстоянии — хотел, чтобы девушка высунула язык и работала только им. Слишком грязно, распущенно, она такой не была. Но на этот вечер, хотя бы один вечер она обещала ему стать такой, сыграть по его правилам и обязательно выиграть. Послушно высунула язык — мягкий, влажный. Он устремился к мужчине, удлиняясь, расправляясь на несколько десятков сантиметров вперед. Расстояние между ними стремительно сокращалось, как бы отчаянно Тсую не пыталась растянуть этот момент. И вот она коснулась его. — Смелее, не бойся, — склонил голову набок, поддразнивая. Гладкий там, внизу, нейтральный на вкус и чистый. Значит, точно готовился. Это ей льстило. И она стала смелее по его приказу — расправила язык на его плоти, покрывая почти всю площадь, и стала двигаться совсем несмело и неумело. — Я покажу тебе, как надо, — снова ласковый тон — не властный, как раньше, не поддразнивающий. Искренний и точно бесконтрольный. Он отодвинул язык Тсую и взял член в руку, двигая ей сверху вниз и обратно. — Только не слишком глубоко и не резко, поняла? Можно по-другому, — теперь иные движения, но тоже плавные и почти невесомые. Она кивнула в знак понимания. — Попробуй. Асуи попробовала снова, и по шумному выдоху учителя поняла, что у нее все получается. Его губы дрогнули в подобии улыбки, и через минуту он уже запрокинул голову, дыша все глубже и чаще. — Ты быстро учишься. Я всегда знал, что ты способная ученица, — снова насмехается, скалится, напоминает, кто хозяин, и что все это — одно большое ей одолжение. Так он хотел, чтобы она считала. А она понимала, пожалуй, больше, чем было нужно. Она стала чувствовать новую влагу и его вкус — прозрачная масса обволакивала язык, смазывая плоть. Невесомо-горьковатый — она запомнит его и будет вспоминать снова и снова. Айзава жаждал этого вечера, потому что все его мысли последние месяцы были заняты только Асуи, и это сводило с ума. Нужно было заполучить ее любой ценой, и он заполучил намного быстрее и проще, чем ожидал. Стоит перед ним на коленях, выполняет все его приказы, словно он ее господин. Он и мечтать об этом не мог. А Асуи, порабощенная собственным параноидальным желанием, не дающим ей спать, пульсирующим между бедер при одном лишь взгляде на учителя, была только рада. И с каждым движением язык ее скользил все увереннее. — Нравится? — говорил с издевкой, зная, что нравится, что она за это что угодно готова была отдать и упустила много возможностей торжественного вечера. Асуи кивнула. Лента стягивала грудь, и дышать становилось все труднее. Потом стала сдавливать шею — точно останется след, который потом придется скрывать толстым слоем косметики. От нехватки воздуха желаний становилось почему-то все больше, они были все раскованнее и жарче. — Я хочу, чтобы Вы кончили, Айзава-сенсей, — с высунутым языком проговорила Тсую, уже, кажется, вовсе не смущаясь. Но, подняв осмелевший взгляд на учителя, увидела, как смущается он. Рот его был приоткрыт, готовясь издать стон, щеки горели алым пламенем, глаза — полузакрыты, а грудь часто вздымалась от сбившегося дыхания. Он выглядел беспомощным, а вовсе не таким равнодушным, холодным и высеченным из стали, каким всегда казался. Он полностью подчинялся, был бессилен перед каждым ее движением. Он был под ее контролем. Теперь пришла очередь Асуи усмехаться. Айзава нахмурился, продолжая тяжело дышать и, кажется, чуть слышно постанывать, и сильнее сжал ленту вокруг девичьей шеи, намотав ее на кулак и притянув к себе. Через минуту Асуи услышала его стон — приглушенный, явно сдерживаемый, глухой, но такой сладкий и раскаляющий изнутри. От одного этого звука она, готова была поклясться, сама чуть не кончила, чувствуя высшую степень возбуждения, на какую только была способна. Он излился на ее язык, ослабляя ленту и позволяя девушке вдохнуть. — Слижи все, не урони ни капли, поняла? — снова приказ — старый Айзава вернулся. Он отлично справлялся с ролью хозяина. Она послушно выполнила команду, собрала все в рот и сделала большой глоток, поморщившись от непривычного вкуса. — Умница, — надел брюки, застегнул ремень, взял за подбородок и посмотрел в блестящие, кажется, больше от слез, чем от желания, глаза. — А теперь подними юбку. На это они не договаривались. Все, что было оговорено заранее, Асуи уже сделала, и она боязливо попятилась назад. — Не бойся, я не сделаю ничего плохого и не заберу то, что не принадлежит мне, — многозначительно дал понять, что трахать ее не будет. Но что тогда? Больше из интереса, чем из-за приказа, она подняла юбку, светло-зеленое белье под которой уже было насквозь мокрое. Смущенно отвернулась, краем глаза заметив довольную ухмылку. Слишком часто она видела это выражение лица за сегодняшний вечер. Он стянул с нее белье, откинув его к остальной девичьей одежде, и аккуратно, чуть дотрагиваясь, коснулся Асуи между бедер, и та издала тихий, еле слышный и похожий на кваканье звук. — Ты же ласкаешь себя своим языком, да? — Айзава приблизился к ее лицу, шепча на самое ухо, обжигая раскаленным дыханием. Эта мысль посетила его, как только он увидел, какой у нее длинный язык. — Я тоже хочу тебя попробовать. Повернула голову набок, лишь бы он больше не шептал ей на ухо — теперь шептал в щеку. Высунул язык, облизнул мягкую покрасневшую кожу. Спустился к шее, и потом все ниже-ниже-ниже, через все тело, оставляя за собой мокрый след, что тут же покрылся мурашками. — Вам еще не надоело со мной играть, Айзава-сенсей? — специально ведь добавляла этот суффикс, чтобы раззадорить еще больше. Или разозлить. Оба знали — так нельзя, и оба не могли остановиться. Он не ответил — лишь коснулся языком, сначала вежливо и аккуратно, а через несколько секунд уже жадно, точно оазиса в пустыне. Сжала руки в кулаки, зажмурилась. Нельзя было стонать — кто-то мог уже вернуться с вечеринки и услышать. И проигрывать учителю тоже было нельзя. Главное — быть осторожными. — Да, этот запах определенно лучше той сладкой дряни, которой ты намазалась, — уткнулся носом в ее бедро, прикусывая кожу. — Не пытайся быть со мной ненастоящей. Я знаю, какая ты, как ты пахнешь, а теперь и какая ты на вкус. Играл с ее сердцем в баскетбол. Выбил трехочковый. Хотелось убежать прямо сейчас, бросить эту глупую затею. Но было уже слишком поздно — тоже самое, что решить переплыть реку и развернуться обратно в двух метрах от другого берега. Он продолжил ласкать ее языком. Дышала часто-часто, почти истерично, и слезы катились по вискам. Смотреть в потолок было скучно и очень грустно. Хотелось его безумно — чтобы он забрал все, что у нее осталось, присвоил себе, хозяйничал в ее теле, которое она готова была ему отдать. Но страх брал верх — что будет дальше? Чем это все закончится? Они будут делать вид, что этого вечера не было? Она так не сможет, она сойдет с ума, разобьется изнутри, повесится на своем же длинном языке, который отчего-то захотелось отрезать. Айзава протянул руку вперед, сплетаясь пальцами с девичьей ладонью. Слишком нежно, чтобы быть правдой. Слишком на него не похоже. А знала ли его Асуи? Как она могла судить, что для него типично, а что нет? Наивная, глупая и маленькая лягушка, которая ввязалась в то, что для нее было слишком рано. Она точно не выдержит. Свободной рукой она потянулась к его волосам, задерживаясь. Что будет, если она себе это позволит? Он увидел, встречаясь взглядом с покрасневшими от слез почти черными глазами. Кивнул. Тсую несмело запустила руку в смоляные волосы, графитовые, полуночные, мокрый асфальт и воронье гнездо. Так много вариантов, но один был самым подходящим. Черные, как его душа. Самый благородный цвет. Язык исследовал, что ему было доступно, то есть все. Каждый нерв содрогался от прикосновений, каждая клетка готова была лопнуть от перенапряжения. Предел неумолимо ждал где-то рядом, готовясь. Ноги подрагивали. С ней это впервые. Самоудовлетворение почему-то казалось теперь чем-то детским и неполноценным. Жалкое подобие удовольствия. Стало мерзко от самой себя. Сжал ее руку сильнее, чувствуя, как она всем телом напряглась. Асуи отпустила черные волосы и закрыла рукой рот в попытке удержать стоны. Нельзя дать им вырваться наружу, нельзя, нельзя, нельзя. Она не смотрела в его глаза, но прекрасно чувствовала, как он ее изнутри пожирает. Добрался-таки до добычи, разорвал на части острыми клыками, исполосовал на лоскуты лезвиями-когтями. Тсую затряслась всем телом, зажмурившись сильнее прежнего. Дыхание, бешеное и неровное, замерло совсем, и ногти впились в пальцы Айзавы. Она переполнялась чувствами, ощущениями, раскалилась до предела, и все вырвалось наружу приглушенным руками стоном. Несколько секунд не могла прийти в себя, голова кружилась, потолок перед распахнутыми, наконец, глазами, беспорядочно мелькал. Слишком сильно для ее тела, слишком приятно и долгожданно. — Хорошая девочка, — он поднялся с пола, облизнулся и вытер рот тыльной стороной ладони с красноватыми отметинами от впившихся ногтей. — Можешь одеваться. Он протянул ей скомканную одежду, помогая, но услышал резкое «я сама». Хотелось сбежать. Она не выдержит здесь больше ни минуты. В зеркале через несколько мгновений снова маленькая ухоженная девочка, только рубашка теперь чуть помялась, а щеки были отчего-то красные-красные. И мокрые глаза. Подошла к двери, ожидая, когда Айзава проверит, что снаружи никого нет. — Все тихо, но возвращайся в режиме маскировки, — он пропустил ее к раскрытой наполовину двери. Асуи лишь кивнула, не в силах поднять на учителя глаза. Быстро зашагала прочь, но он поставил руку в дверном проеме, преграждая путь. — Ничего друг другу не обязаны, так? — повторил напоследок, ожидая, когда та все-таки на него посмотрит. И она посмотрела. И правда заплаканная. — Да, — кивнула, вновь чуть слышно квакнув. — Врешь? — снова видел насквозь, читал каждую эмоцию в этой открытой нараспашку книге. — Да. — Я тоже. Опустил руку, разрешая уйти.