Я гнию не так, как ты

      От него вечно чем-то да разило: алкоголем, тяжёлым мускусным парфюмом, порохом, сыростью и грязью, пылью и горькими специями. Мясистым кровавым флёром потянуло от самого порога, стоило только ввалиться в полутёмную квартирку, и запах этот — как от свежей туши. Что-то диковатое с примесью молока и прогорклой сметаны. Он вздыхал, стягивая пятка о пятку тяжёлые берцы, пятернёй зачёсывал от лба к затылку отросшие волосы и замирал так на мгновение-другое. Сверлил матовым, без единого проблеска взглядом потолок с негорящим плафоном в ореоле мелких трещин, а потом шагал с усилием — будто сцепление барахлило.       Скарамучча, не знай Тарталью как облупленного, мог бы подумать, что тот в лирической прострации или пьян, но его выдавала улыбка. Она растягивала губы до кровоточащих трещин, Тарталья облизывал их кончиком языка и щурился, пытаясь с порога комнаты разглядеть позади горящих мониторов облепленный тенями силуэт.       — От тебя несёт.       Тарталья согласно хмыкнул и ввалился внутрь. Продавленного дивана достиг в два широких шага и уже перегнулся через спинку, как прохладная ладонь впечаталась ему в лицо. Он замычал и выдохнул между пальцев.       — Я занят, свали.       Тарталья потянулся губами к центру ладони, но Скарамучча был быстрее. Лёгкий шлепок по щеке не привёл в чувства, лишь раздражение по венам пустил.       — Я вернулся.       — Какая жалость.       — Где мой приветственный поцелуй?       — Ты в крови.       — А это не моя!       Весело отозвался Тарталья и стянул, наконец, куртку. Бросил прямо на пол, а сам перемахнул через спинку дивана и шлёпнулся аккурат рядом со Скарамуччей — тот, тонкий и субтильный, аж подпрыгнул. Нечто острое в бок Тарталье ткнулось раньше, чем тот успел поймать его в объятия.       — Не смей лезть ко мне, — зашипел Скарамучча, вздёрнув подбородок. Чуть двинул рукой, и боль в боку усилилась. — Когда научишься работать чисто и не оставлять следов, тогда и начну встречать с тапками в зубах.       У Тартальи неметь начало где-то под рёбрами. На майке кровь проступила, когда он с усилием наклонился вперёд, глядя Скарамучче в глаза и скалясь в своей хищнической манере. А будь он ядовитой тварью, с клыков бы давно закапала кислота.       — Тогда придётся постараться.       Его угловатая тень накрыла Скарамуччу, словно полёвку — пикирующий с неба хищник. Но тот был кем угодно, только не загнанным до разрыва сердца грызуном. Как не был и чокнутым кровожадным убийцей — разве что расчётливым и давно пресытившимся. И это немало разочаровывало, ведь Тарталья так хотел увидеть хоть немного заинтересованности. Не каждый день ты пыряешь своего чокнутого сожителя в ревностной попытке отстоять личные интимные границы. Разве это не забавно? Так давай же, развеселись!       Не оставляй меня в одиночестве.       — Мы неделю не виделись, — прокряхтел, — неужели не соскучился?       Положил широкую свою ладонь Скарамучче на горло, сжал несильно. Тот моргнул чуть растерянно и двинул запястьем, пуская под кожу очередной болевой импульс. Тарталья был разочарован таким положением дел и, должно быть, совсем разума лишился, раз весь путь до дома на полном серьёзе думал о том, с каким радушием его встретят, как они вдвоём, сидя на залитой светом кухне, будут пить приторно-сладкий чай с чёрствым бисквитом и займутся сексом прямо на столе, мешая босыми ступнями рассыпанные по полу сахар и соль, а там и заснут в обнимку в одной постели.       Скарамучча никогда не оправдывал его надежд.       — Это была лучшая неделя за последние полгода.       — О, — сощурился Тарталья, наклонившись почти вплотную. Скарамучча быстро глянул вниз, на своё запястье — по нему тонкими струйками чужая кровь змеилась. — Неужели?       Тарталья любил целоваться, особенно с ним. Каждый их поцелуй как джек-пот — всегда тешил самолюбие и планку самодовольства задирал. Вот и сейчас один ощутил прилив ликования, а второй, вероятно, скуку и раздражение, даже взгляд отвёл. Пришлось сильнее пальцы на шее сжать, потому что эй, давай же, посмотри на меня!       И Скарамучча посмотрел. Долго и задумчиво, любезно позволяя целовать себя колючими потрескавшимися губами, кусать за язык и оставлять во рту странный привкус железа и дешёвой химозной газировки из автомата возле дома. Это таким очаровательным показалось, что Тарталья ослабил хватку и положил ладонь на худую грудь. Он мог бы пересчитать каждое ребро, обтянутое тонкой бледной кожей, как рисовой бумагой, мог бы щиколотку обхватить в кольцо указательного и большого пальцев, бёдра запятнать синяками и кровоподтёками. Он мог бы!..       — Иди помойся, я серьёзно, — Скарамучча тянул его за волосы, отрывал от себя, как слепого котёнка от измученной матери. — От тебя несёт за километр. Гнилой труп ебал?       — Ты пока ещё живой, — усмехнулся Тарталья, и тут же заскулил, потому что Скарамучча принялся вытаскивать лезвие у него из-под кожи. Нарочно медленно, чтоб подольше да побольнее.       — В следующий раз проткну твой поганый рот. Вали давай.       — Да-да, — Тарталья зажал рану рукой, с дивана сполз и поплёлся, пошатываясь, вон из комнаты. Не забыл и куртку с пола подхватить — дополнительный процент к шансу выживания в условиях их сожительства.       Раздеваться было трудно, перед глазами то и дело темнело — не в том он был состоянии, чтоб ещё и выходки Скарамуччи налегке сносить, но улыбаться продолжал. Когда воду пустил, смеситель начал плеваться ржавчиной, как чахоточный, поэтому помёрзнуть пришлось, стоя на коврике с голым задом. На распухших банковских счетах Тартальи с лихвой хватало на апартаменты с исправной сантехникой и гладкими потолками, но Скарамучча ведь не согласится переехать. Да и начальство будет против: живи, где положено, выполняй, что поручено, пока иного не прикажут. Ему интересно было, что он почувствует, когда придёт время съехать — грусть, тоску, сожаление? Может, даже сердечко болезненно сожмётся, ха!       Тарталья прижался лбом к холодному кафелю. Хотелось набрать до краёв ванну горячей воды и раствориться в ней на час-другой, но не сейчас. Не так, стоя на ватных ногах и истекая кровью, бередя едва зажившие раны под лопатками и свежую — в левом боку. Порез там был тонкий, даже шрама не останется. Вода размягчала загрубевшие корочки и размывала кровь, по ногам струилась розовым потоком и закручивалась у водостока. Тарталья почти задремал, как дверь вдруг скрипнула, а спину обдало холодом.       Он обернулся, смахнул с лица набежавшую с мыльных волос пену и уставился на замершего на пороге Скарамуччу.       — О-о-о, — протянул, — решил присоединиться?       — Полотенце, — по слогам отчеканил Скарамучча, бросив синее махровое полотенце поверх корзины с бельём, и был таков.              Квартира была окутана полумраком, только ночник на кухонном столе отважно разгонял ночные тени, выбеливал угол стола и узоры на полу. Свет не горел даже в заставленной мониторами, с продавленным диваном комнате — зрелище редкое, Тарталья сперва не поверил и заглянул проверить. Он, наверное, когда отключился, сидя на стиральной машинке, очнулся в параллельном мире. Но раны всё так же саднили, а бок сверлила тупая боль. Валялись в углу коридора его грязные берцы, в холодильнике возрождала в себе новую жизнь еда такой-то давности. Тарталья особо не удивился, но искренне и по-детски расстроился. Он так старался, готовил для Скарамуччи на неделю вперёд, чтоб тот чем-то, помимо энергетиков и кофе, питался, но упрямец себе не изменял. С другой стороны, оптимистично рассуждал Тарталья, зубами разрывая упаковку с бинтами, Скарамучча ест только в его компании или Синьоры.       За зеркалом в ванной, к его удивлению, помимо бинтов нашлась целая аптечка. В прошлый раз там только таракан обживался, а тут тебе и мазь, и лейкопластыри, и пара наборов с хирургическими нитями и иглами, и даже две новые, в блистерах зубные щётки. Чем больше Тарталья расслаблялся в ставших родными стенах, тем более очевидной ему казалась мысль, что его ждали. Не как в карикатурных мечтах с фартуками на голое тело, а терпеливо и обстоятельно.       Он уставился на своё самодовольное отражение в зеркале. Веснушки на носу и щеках побледнели, возможно, меньше их стало и на члене, но свет тут паршивый, не разглядишь. Заострились скулы и углубились тени под глазами. Прежним только взгляд остался — насмешливый и без единого проблеска, как у издохшей на суше рыбы. Захотелось внезапно в родной деревне оказаться, да так, чтоб посреди морозного зимнего утра и с Тевкром за руку продираться сквозь сугробы к реке. Сверлить коловоротом прорубь и сидеть бок о бок, не меняя позы, гипнотизировать леску и щуриться на восходящее солнце.       Тоска скрутила нутро болезненным узлом. Тарталья облокотился на раковину, опустив голову. Осталось недолго. Потерпеть год, может, два, и тогда он сможет делать, что пожелает. Тогда он сможет уехать и…       — Три ночи, ты охренел свет везде включать?       Скарамучча открыл дверь ванной с пинка. Сонный и лохматый, в майке не по размеру, он замер на пороге, умудрившись своей тонкой фигуркой заполнить всё пространство.       — Это же моя… — начал было Тарталья, но его тело было быстрее.       Он схватил Скарамуччу, на себя дёрнул и одним рывком, подхватив под тощий зад, усадил на стиральную машинку напротив зеркала. Тот, не издав ни звука, закинул руки ему на плечи и в кулаке скомкал влажные рыжие волосы на затылке. Ногами обхватил, притягивая поближе, целовать принялся, как придётся: в щёки и уголки губ, переносицу и закрытые веки. Тарталья посмеивался, хотелось пошутить, плюнуть в него чем-то издевательски-насмешливым, но не смел испортить момент. Он гладил тёплыми ладонями его бёдра, под майку лез и пересчитывал рёбра. Покрепче стискивал талию, когда Скарамучча дёргался от щекотки и, как изголодавшийся, продолжал подставляться под его поцелуи. Такой драгоценный момент не хотелось упускать, ведь Скарамучча так редко вообще позволял к себе прикоснуться, не ощерившись чем-то в ответ, как дикобраз. Они могли дни напролёт спать в одной кровати и с таким же успехом не разговаривать, рассорившись из-за недосоленного бульона или обезображенного трупа, который второпях пришлось бросить в портовом складу, но чтобы так, вальяжно и без опасений вгрызаться в жилу на шее или до красноты кусать ключицы — вот уж действительно редкость.       Тарталья опустился на колени меж разведённых ног Скарамуччи, тот не сопротивлялся, по волосам гладил и за ушами, как собаку. Заглядывался на своё отражение в зеркале напротив и гортанно застонал, запрокинув голову, когда Тарталья взял его член в рот вместе с мошонкой. Он слишком хорошо знал, что да как делать, чтоб выдавить из Скарамуччи побольше стонов и спазмов, и сощурился хитро, когда тот, всё так же не отрывая взгляда от отражение, стиснул его голову коленями и потянул за волосы, носом вжимая в лобок.       — Посмотри на меня, — попросил потом красный до кончиков ушей Тарталья, глядя на него снизу вверх, целуя влажными губами дрожащее бедро, аккуратно сжимая в ладони мягкий скользкий член.       Скарамучча послушался, и Тарталья, довольный собой, съехидничал:       — Ты кончил быстрее, чем в прошлый раз, — за что получил пяткой по шее. Смеялся, поднимаясь на ноги, не разрывая тактильного контакта — так сильно ему хотелось прикасаться к Скарамучче везде и подольше.       Изголодался, видать.       — Ты серьёзно без меня ни есть, ни дрочить?       — Самому противно.       Это так честно и буднично прозвучало, что Тарталья подвис на пару мгновений, позволив Скарамучче вдоволь насладиться своим замешательством. Он то и дело поверх плеча глядел в зеркало, потом руки ему за спину завёл и осторожно прощупал свежие пластыри под лопатками.       — Кто? — спросил, разом изменившись в лице.       — Он уже не ответит. Волнуешься? — усмехнулся Тарталья.       Скарамучча кивнул.       — Завидую, что кто-то калечит тебя сильнее. Если однажды твой труп найдут в сточной канаве, я расстроюсь, потому что меня опередили.       — А Синьора говорила, что ты черствый ублюдок.       — Она вообще любит ртом работать. Ты от неё нахватался? — совершенно серьёзно поинтересовался Скарамучча, заглянув ему в лицо.       Тарталья расплылся в улыбке, веснушки на его щеках разъехались в стороны, собрались в морщинках в уголках глаз.       — Самоучка. Я вообще самостоятельный. Сейчас даже сам себе подрочу и пойду спать.       — Звучит как план, — кивнул Скарамучча. — Тогда удачи.       Он отпихнул Тарталью босой ступнёй и слез со стиральной машинки. Майку одёрнул, в коридор вышел, хлопнув дверью, и даже взглядом напоследок не удостоил. Тарталья прислушался к его шагам: на кухню прошёл, потом обратно — и в спальню свою. Грустно, что за все те года, что они под одной крышей живут, Скарамучча ему даже не дрочил ни разу, хотя бы чисто по-дружески или по приколу, и ведь не пожалуешься никому!       Только Тарталья уселся на бортике ванны поудобнее, как дверь снова распахнулась.       — У меня за… Что за пиздец, — скривился Скарамучча.       — У тебя — что? — с улыбочкой уточнил Тарталья, встряхнув зажатым в кулаке веснушчатым членом.       — Завтра выходной. В город сходим.       И так сильно дверью хлопнул, что лицо обдало сквозняком. Тарталья расхохотался.